Драгун ударил первым. Он, казалось, вложил всю силу в дикий размашистый удар, который мог бы разрубить пополам быка, если бы в последний момент он не изменил направление удара, направив лезвие сзади на незащищенную шею противника. Это было сделано в мгновение ока, притом когда лошади неслись галопом, и против любого другого наездника это, возможно, сработало бы, но лорд Кили просто направил коня на лошадь противника, даже не потрудившись отбить удар. Невысокая лошадь драгуна, подавленная тяжестью жеребца, осела на задние ноги. Удар сзади пришелся в пустой воздух, лошади разошлись, и оба бойца натянули поводья. Кили повернул быстрее и пришпорил коня, чтобы добавить вес лошади к силе удара палаша. Учителя фехтования всегда учат, что острие бьет лезвие, и Кили сделал выпад, направив острие палаша в живот серого драгуна, так что на секунду Шарпу показалось, что удар пробьет защиту француза, но так или иначе драгун отбил удар, и мгновение спустя до Шарпа донесся лязг столкнувшихся клинков. К тому времени, когда резкий звук донесся от далеких холмов, лошади были уже на расстоянии в двадцать ярдов друг от друга и всадники поворачивали их для нового нападения. Ни один боец не мог позволить лошади слишком далеко оторваться от противника, чтобы тот не мог догнать и ударить сзади, так что с этого момента оба старались держаться ближе к врагу, и исход поединка столько же зависел от выездки лошадей, сколько от искусства фехтования наездников.
- О, Боже, - сказал Рансимен. Он боялся увидеть страшное зрелище человекоубийства, однако не осмеливался отвести глаза. Это была картина столь же древняя, как сама война: два лучших бойца дерутся на глазах у своих товарищей. - Удивительно, как Кили может драться вообще, - продолжал Рансимен, - учитывая, сколько он выпил вчера вечером. Пять бутылок кларета по моим подсчетом.
- Он молод, - сказал Шарп неприязненно, - и он получил в наследство способности держаться в седле и драться с мечом в руке. Но по мере того, как он будет стареть, генерал, наследственные дары будут стоить все меньше и меньше, и он знает это. Он живет у времени взаймы, и именно поэтому он хочет умереть молодым.
- Я не хочу верить этому, - сказал Рансимен и вздрогнул, видя как два бойца колотят друг друга палашами.
- Кили должен бить лошадь этого ублюдка, а не всадника, - сказал Шарп. - Всегда можно побить всадника, поранив его чертову лошадь.
- Джентльмены не дерутся таким образом, капитан, - сказал отец Сарсфилд. Священник подвел свою лошадь ближе к двум британским офицерам.
- У джентльменов нет будущего в войне, отец, - сказал Шарп. - Если вы думаете, что войны должны вести только джентльмены, тогда вы не должны брать на службу людей вроде меня - из сточной канавы.
- Нет необходимости упоминать твое происхождение, Шарп, - прошипел Рансимен с упреком. - Ты офицер теперь, помни!
- Я молюсь каждый день, чтобы никто - ни джентльмены, ни простые люди - не должны были воевать, - сказал отец Сарсфилд. - Я терпеть не могу войну.
- И притом вы священник в армии? - спросил Шарп.
- Я иду туда, где потребность в Боге больше всего, - сказал священник. - А где еще человек Бога найдет самую большую концентрацию грешников за пределами тюрьмы? В армии, я бы предположил… исключая присутствующих, разумеется. - Сарсфилд улыбнулся, затем вздрогнул, когда дуэлянты бросились в атаку и их длинные клинки столкнулись снова. Жеребец лорда Кили инстинктивно клонил голову, чтобы избежать лезвий, которые свистели у него над ухом. Лорд Кили сделал колющий выпад, и один из офицеров Кили приветствовал его, думая, что его Светлость заколол француза, но меч лишь проткнул плащ, свернутый у седла драгуна. Кили освободил палаш от плаща как раз вовремя, чтобы отбить косой удар тяжелого лезвия драгуна.
- Может Кили победить, как ты думаешь? - спросил Рансимен у Шарпа с тревогой.
- Бог знает, генерал, - сказал Шарп. Лошади теперь стояли почти неподвижно, просто стояли, пока их наездники дрались. Лязг стали о сталь был непрерывен, и Шарп знал, что бойцы скоро устанут, потому что рубка - чертовски тяжелое занятие. Шарп хорошо представлял, как опускаются руки под тяжестью палашей, как дыхание становится хриплым, как они рычат при каждом ударе, и как больно, когда пот заливает глаза. И время от времени, знал Шарп, каждый из них будет переживать странное ощущение, ловя беспристрастный пристальный взгляд незнакомца, которого он пытается убить. Клинки столкнулись и освободились на несколько секунд, после чего серый драгун закончил эту фазу поединка, пришпорив коня.
Конь француза рванул вперед, и вдруг его копыто попало в кроличью нору. Лошадь споткнулась.
Кили помчался следом, увидев свой шанс. Он яростно нахлестывал коня, привстав в седле, чтобы вложить весь вес своего тела в смертельный удар, но каким-то образом драгун парировал, притом, что сила удара чуть не выбила его из седла. Усталая лошадь изо всех сил пыталась подняться, между тем как драгун парировал снова и снова, потом вдруг француз перестал защищаться и нанес Кили сильный колющий удар. Острие его палаша попало в эфес Кили и выбило палаш у того из руки. Кили закрепил петлю обшитого шелком ремешка вокруг запястья, так что палаш не упал, а лишь повис свободно на руке, но его Светлости требовалось несколько секунд, чтобы ухватить обтянутую змеиной кожей рукоять, и чтобы выиграть время, он отчаянно погнал лошадь вдаль. Француз почуял победу и направил свою усталую лошадь вслед за противником.
И вдруг - выстрел из карабина. Это было так неожиданно, что звук выстрела успел отразиться от крутого склона холма, прежде чем кто-нибудь понял, что произошло.
Драгун удивленно разинул рот, когда выстрел настиг его. Пуля ударила его в ребра и отбросила назад. Умирающий человек еще пытался выпрямиться в седле, потом покачал головой, не веря, что кто-то вмешался в поединок. Его палаш выпал из руки, повиснув на ремешке, драгуны кричали, протестуя против нарушения правил, согласно которым дуэлянты должны быть оставлены на поле боя один на один, из открытого рта драгуна темная кровь стекала на серый мундир, и наконец он упал на землю к ногам своей усталой лошади.
Удивленный лорд Кили бросил взгляд на жаждущих мщения драгун, спешащих к упавшему товарищу, и перебрался через ручей.
- Я не понимаю, - сказал полковник Рансимен.
- Кто-то нарушал правила, генерал, - сказал Шарп, - и он спас шкуру Кили, сделав это. Он был бы уже покойником, если бы не этот выстрел.
Французы все еще выкрикивали протесты, и один из них выехал на берег ручья и вызывал любого офицера союзников драться с ним во втором поединке. Никто не принял его вызов, после чего тот начал выкрикивать колкости и оскорбления, которые Шарп счел заслуженными, потому что кто бы ни стрелял из карабина, убил он француза незаконно.
- Так кто же действительно стрелял? - спросил Шарп громко.
Это был тот самый офицер, которого преследовали драгуны и чье прибытие в долину вызвало поединок, закончившийся так неспортивно. Шарп увидел карабин в руках беглеца, но к его удивлению никто не упрекал офицера за его вмешательство в поединок. Вместо этого все офицеры Real Compania Irlandesa собрались вокруг вновь прибывшего и приветствовали его. Шарп подъехал ближе и увидел, что беглец - стройный молодой офицер, а то, что Шарп принял за плюмаж из блестящих черных конских волос, ниспадающий вдоль спины, было не конскими, а его, точнее - ее собственными волосами, поскольку офицер был не офицер, а женщина.
- Он хотел вытащить пистолет, - объясняла женщина, - и поэтому я стреляла в него.
- Браво! - выкрикнул один из восхищенных офицеров. Злобствующий француз отвернулся в отвращении.
- Это…? Она…? Это…? - спрашивал Рансимен бессвязно.
- Это - женщина, генерал, - сказал Шарп сухо.
- Честное слово, Шарп! Так он… она…
Она к тому же и выглядит необыкновенно, подумал Шарп, не просто выразительно, но вызывающе - благодаря мужскому костюму, обтягивающему округлости фигуры. Она сняла шляпу с плюмажем, чтобы приветствовать лорда Кили, затем наклонилась, чтобы поцеловать его Светлость.
- Это его любовница, генерал, - сказал Шарп. - Майор Хоган рассказал мне о ней. Она собирает мундиры у полков всех своих возлюбленных.
- О, мой Бог! Ты хочешь сказать, что они не женаты, и мы должны быть ей представлены? - спросил Рансимен в тревоге, но было слишком поздно бежать, поскольку лорд Кили уже подзывал английских офицеров к себе. Он представил сначала Рансимена, затем указал на Шарпа.
- Капитан Ричард Шарп, моя дорогая, наш наставник в современном воинском искусстве. - Кили даже не пытался скрыть насмешку, описывая Шарпа таким образом.
- Мадам, - сказал Шарп неловко. Хуанита бросила на Рансимена один безразличный взгляд и долго оценивающе смотрела на Шарпа, в то время как свора ее охотничьих на собак рычала, путаясь в ногах его лошади. Пристальный взгляд женщины был недружелюбен, и наконец она отвернулась, как бы игнорируя его присутствие. - Так зачем вы стреляли в драгуна, мадам? - спросил Шарп, пытаясь спровоцировать ее.
Она обернулась к нему.
- Потому что он собирался стрелять в моего лорда Кили, - ответила она вызывающе. - Я видела, что он взялся за пистолет.
Ничего она не видела, подумал Шарп, но он немногого добьется, обвиняя ее в наглой лжи. Она стреляла, чтобы сохранить жизнь возлюбленного, вот и все, и Шарп вдруг почувствовал укол ревности: почему этот никчемный гуляка Кили завладел такой роскошной, неукротимой, такой замечательной женщиной! Она вовсе не была красавицей, но что-то в ее умном и диком лице задевало Шарпа, хотя будь он будет проклят, если даст ей понять, что она имеет над ним власть.
- Вы приехали издалека, мадам?
- Из Мадрида, капитан, - сказала она холодно.
- И французы не задержали вас? - спросил Шарп недоверчиво.
- Я не нуждаюсь в разрешении французов, чтобы ездить по моей собственной стране, капитан, и в моей собственной стране я не обязана давать объяснения дерзкому британскому офицеру. - Она поскакала прочь, и ее длинноногие косматые псы помчались за нею.
- Ты ей не понравился, Шарп, - сказал Рансимен.
- Это взаимно, генерал, - сказал Шарп. - Я ни на грош не верю этой суке. - Ревность говорила в нем, и он знал это.
- Тем не менее, весьма привлекательная женщина, не так ли? - Рансимен казался задумчивым, как если бы он вдруг понял, что ему не суждено пожертвовать мундир 37-ого линейного в гардероб Хуаниты. - Не могу сказать, что я когда-либо прежде видел женщину в бриджах, - сказал Рансимен, - уж не говоря о мужском седле. Таких не много в Гэмпшире.
- А я никогда не видел, чтобы женщины проехала от Мадрида до Португалии без слуги и без всякого багажа, - сказал Шарп. - Я не доверял бы ей, генерал.
- Вы не доверяли бы кому, Шарп? - спросил лорд Кили, подъехав к британским офицерам.
- Бригадиру Луп, сэр, - непринужденно солгал Шарп. - Я объяснял генералу Рансимену значение этих серых мундиров. - Шарп указал на драгун, которые уносили тело мертвеца вверх по склону.
- Сегодня серый мундир не помог этому драгуну! - Кили все еще был возбужден поединком и очевидно не испытывал угрызений совести из-за того, как он закончился. Его лицо казалось моложе и привлекательнее, как если бы прибытие любовницы восстановило блеск молодости в опустошенном пьянством взгляде Кили.
- Рыцарство ему тоже не помогло, - сказал Шарп неприязненно. Рансимен, подозревая, что слова Шарпа могут вызвать другой поединок, сердито шипел на него.
Кили только презрительно усмехнулся.
- Он нарушил правила рыцарства, Шарп. Не я! Он явно пытался вытащить пистолет. Полагаю, он знал, что будет мертв, как только я снова возьму свой палаш.
Его усмешка заставила Шарпа противоречить ему.
- Забавно, как быстро рыцарство оборачивается подлостью, не правда ли, милорд? - сказал Шарп вместо этого. - Но война и есть подлость. Вначале всегда благородные намерения, а в конце - солдаты, зовущие матерей и собирающие собственные кишки, вырванные пушечным ядром. Вы можете разодеть человека в золото и пурпур, милорд, и сказать ему, что война - благородное дело, которое он украшает своим присутствием, но он всегда кончит тем, что истечет кровью до смерти и обосрется от страха. Рыцарство воняет, милорд, потому что это - самая подлая кровавая вещь на земле.
Кили все еще держал в руке палаш, но теперь вогнал длинное лезвие в ножны.
- Я не нуждаюсь в лекциях о рыцарстве от вас, Шарп. Ваша работа состоит в том, чтобы быть инструктором по строевой подготовке. И мешать моим бандитам дезертировать. Если вы действительно можете остановить их.
- Я могу сделать это, милорд, - пообещал Шарп. - Я могу сделать это.
И в тот же день он отправился, чтобы сдержать свое слово.
***
Шарп шел на юг от Сан-Исидро вдоль гребней холмов, которые становились все ниже по мере приближения к границе. Там, где холмы сходили на нет, в круглой долине пряталась крохотная деревня - узкие кривые улочки, сады за каменными заборами и низкие крыши домов, которые лепились вдоль склона, поднимающегося от стремительного потока к скалистому горному хребту, где стояла деревенская церковь, увенчанная гнездом аиста. Деревня называлась Фуэнтес-де-Оньоро - та самая деревня, что вызвала ярость Лупа, и что располагалась в каких-то двух милях от штаба Веллингтона в городе Вилар Формозо. Эта близость беспокоила Шарпа, который боялся, что его подвергнут допросу чересчур любознательные штабные офицеры, но единственными британскими войсками в Фуэнтес-де-Оньоро был маленький пикет 60-го Стрелкового, который размещался к северу от деревни и не заметил Шарпа. На восточном берегу ручья было несколько зданий, окруженные заборами сады и цветники и маленькая часовня, перебраться туда из деревни можно было по пешеходному мосту - каменным плитам, уложенным на валуны возле брода, где кавалерийский патруль Королевского германского легиона поил лошадей. Немцы предупредили Шарпа, что никаких союзнических войск на дальнем берегу нет.
- Там только французы, - сказал кавалерийский капитан и затем, когда он узнал, кто такой Шарп, он настоял на том, чтобы поделиться флягой бренди со стрелком. Они обменяли новостями о фон Лоссове, друге Шарпа из КГЛ, потом капитан вывел своих людей из ручья на длинную прямую дорогу, которая вела к Сьюдад Родриго.
- Я ищу неприятностей, - крикнул он, обернувшись через плечо, когда уселся в седло, - и с божьей помощью я найду их!
Шарп повернул в другую сторону и поднялся вдоль деревенской улицы туда, где крошечная таверна предлагала крепкое красное вино. Это была крохотная таверна, но и от Фуэнтес-де-Оньоро не так много осталось. Деревня была расположена у самой испанской границы и была разграблена французами, когда они совершали поход в Португалию, потом опустошена снова, когда французы отступали, поэтому сельские жители с вполне понятным подозрением относились ко всем солдатам. Шарп, прихватив бурдюк с вином, вышел из дымной полутьмы таверны в маленький огород, где сел под сломанной виноградной лозой. Повреждение, казалось, не побеспокоило растение, которое энергично производило новые побеги и ярко-зеленые листья. Он задремал там, слишком утомленный, чтобы поднять бурдюк.
- Французы пытались срубить виноградную лозу, - неожиданно заговорил кто-то по-испански у него за спиной. - Они попытались разрушить все. Ублюдки! - Человек рыгнул. Это была мощная отрыжка, достаточно громкая, чтобы разбудить кота, дремавшего на заборе. Шарп обернулся и увидел горца в грязных коричневых штанах, запачканной кровью полотняной рубашке, зеленом мундире французского драгуна, который разошелся по швам, чтобы вместить слишком большого для него нового владельца, и кожаный передник - затвердевший и почерневший от высохшей крови. От человека и его одежды воняло прокисшей едой, кровью и гнилью. На поясе у него висела старомодная сабля без ножен, с лезвием, темным, толстым и грязным, как у бердыша, седельный пистолет, маленький нож с костяной ручкой и странно изогнутым лезвием и деревянный свисток.
- Вы - капитан Шарп? - спросил огромный горец, когда Шарп поднялся, чтобы приветствовать его.
- Да.
- И мой свисток говорит вам, кто я, не так ли?
Шарп покачал головой.
- Нет.
- Вы хотите сказать, что кастраторы в Англии не предупреждают о своем приходе свистом?
- Я никогда не слышал, чтобы они делали это, - сказал Шарп.
El Castrador тяжело опустился на скамью напротив Шарпа.
- У них нет свистков? Где бы я был без моего маленького свистка? Он говорит деревне, что я приехал. Я дую в свисток, и сельские жители приводят своих боровов, бычков и жеребят, и я достаю свой маленький ножик. - Горец щелкнул маленьким, уродливо-кривым лезвием и засмеялся. Он принес свой собственный бурдюк, из которого прыснул себе в глотку, после чего покачал головой в приступе ностальгии. - А в старые дни, мой друг, - продолжался El Castrador задумчиво, - матери приводили своих маленьких мальчиков, чтобы им кое-что отрезали, и два года спустя мальчики ехали Лиссабон или Мадрид, чтобы петь так сладко! Мой отец - он обрезал много мальчиков. Один из его мальчиков даже пел для Папы римского! Вы можете вообразить? Для Папы римского в Риме! И все из-за этого небольшого ножа. - Он погладил пальцем маленький ножик с костяной ручкой.
- А иногда мальчики умирали? - предположил Шарп.
El Castrador пожал плечами.
- Мальчика легко заменить, мой друг. Никто не может позволить себе быть сентиментальным, когда речь идет о маленьких детях. - Он направил сильную струю красного вина прямо в свой обширный пищевод. - У меня было восемь мальчиков, только три выжили и из них, поверьте мне, двое были лишними.
- И ни одной девочки?
- Четыре. - El Castrador помолчал секунду-другую, затем вздохнул. - Этот французский ублюдок Луп забрал их. Вы знаете о Лупе?
- Я знаю его.
- Он забрал их и отдал своим людям. El Lobo и его люди любят молоденьких девочек. - Он коснулся ножа на поясе, затем окинул Шарпа долгим оценивающим взглядом.
- Вы, стало быть, англичанин Aguja's.
Шарп кивнул.
- Ах, Тереза! - вздохнул испанец. - Мы разозлились, когда услышали, что она отдала себя англичанину, но теперь я вижу вас, капитан и я могу понять. Как она?
- Воюет с французами около Бадахоса, но она посылает мне свои поздравления. - Фактически Тереза не писала Шарпу неделями, но ее имя звучало паролем для всех партизан и было достаточно назвать его, чтобы устроить встречу с человеком, который был так жестоко разбит бригадиром Лупом. Луп контролировал эту часть испанской границы, и везде, куда бы Шарп ни шел, он слышал имя француза, произносимое с испугом и ненавистью. Любое зло ставили в вину Лупу: каждая смерть, каждый пожар, каждое наводнение, каждый больной ребенок, каждый разоренный улей, каждый мертворожденный теленок, каждый несвоевременный заморозок - все это было работой волка.
- Она будет гордиться вами, англичанин, - сказал El Castrador.
- Гордиться? - спросил Шарп. - Почему?
- Потому что El Lobo назначил цену за вашу голову, - сказал El Castrador. - Разве вы не знали?
- Я не знал.
- Сто долларов, - El Castrador говорил медленно, со вкусом, как если бы его самого соблазняла цена.