Юноша повернулся к стене, на которой висел сагайдак, стрелы в изукрашенном колчане и кривой ятаган - оружие побежденного им мурзака небольшого ногайского чамбула, пытавшегося пробраться мимо крепости после набега. Войку задумался о неволе, так часто выпадавшей в то время на долю людям, о том, что рабство и плен в сущности так же недолговечны, как свобода и удача, и что принесут они человеку - этого тоже нельзя знать. Он задумался о том, как встречал и провожал таких людей его город в венце белых стен, порог Земли Молдавской, да и вся страна.
Пленников и пленниц всех возрастов здесь всегда было много - взятых на месте или далеко отсюда, пригнанных пешком или приехавших верхом, с оружием, чтобы стать тут хозяевами, но добывших лишь долю раба. Они оседали в городе, входили в местные семейства - как слуги, домоправители, кормилицы, няньки, наложницы, домашние учителя, становясь нередко наперсниками и доверенными лицами хозяев. А иногда также - женами, мужьями, приемными детьми пленивших или кпивших их господ. Многие белгородцы были детьми пленников и пленниц, законными или нет, зачатыми втайне или с благословения священника. Обязанные им рождением, жители города всегда помнили, что их самих может постичь та же участь: жить на бойком месте всегда опасно. Жители города тоже были солдатами, купцами, пиратами суши и моря, а значит - всегда во власти рока, под угрозой неволи.
Поэтому плен у граждан Монте-Кастро не считался состоянием позорным, на пленных здесь на смотрели, как на скотину, и ни единому истинному белгородцу в голову не пришло бы оскорбить пленника, напомнив ему о его положении. Бродяги и забияки, всегда не прочь пограбить, взять пленных и выгодно их продать, белгородцы тем не менее не любили профессиональных работорговцев и всегда были готовы помочь беглому, с корыстью для себя и без нее. Прирожденный сын Монте-Кастро, Войку поступил естественно, когда помог своему новому знакомому уйти от погони.
Отзыв пана Тудора на появление беглеца тоже был вполне естественным для него, сына своего времени. События - большие и малые - тогда развивались неожиданно и быстро, отношения между людьми - тоже. Заключать дружбу иногда приходилось так же безотлагательно, как и наносить удар внезапно объявившемуся врагу. Поэтому на свое чутье и знание людей полагались охотнее. Голос встречного, его взгляд, осанка, движения, поступь, пожатие руки могли многое сказать, всему этому верили готовнее. А поверив, принимали душой, как поступили с Владом Войку и его отец. Пустив чужака к своему очагу, нимало не думали о том, откуда он, какого племени. Силком у себя не удерживали, неблагодарным, если уходил, не называли. Но если вчерашний чужак оседал в их земле, служил ей честно своим искусством или ремеслом, он становился полноправным земляком, какая бы ни текла в его жилах кровь.
Взять его самого, Войку. Отец его был родом из селения, затерянного в кодрах близ Орхея, и бабка с этой стороны тоже могла быть чужеземной полонянкой, каких немало появлялось в поселениях воинственных молдавских пахарей. Мать Войку, белокурая Мария, до замужества жила в замке, построенном ее братьями, генуэзцами Сенарега, близ устья Днепра, и разрушенного отрядом белгородцев двадцать лет тому назад; от нее черноволосый сын и унаследовал синие очи адриатической русалки. У приятеля Войку, Душана, сына старого капитана Оула, мать - турчанка, у Петра Браева - венецианка, да и сам пан Браев, сосед, был из сербов. Кого ни возьми, у всех в роду - литвины, русины, татары, греки, турки, мадьяры, болгары, немцы.
Юноше вспомнились рассказы ученых, бывалых людей, повести старых книг, которые он читал в библиотеке своего старшего друга, мессера Антонио. В них говорилось о великих бедствиях, накатывавшихся время от времени на страны Европы, и чаще всего, пожалуй, на этот благодатный, столь привлекательный для грабительских орд, изобильный край. Волны завоевателей набегали на него одна за другой, разоряя все на своем пути, истребляя. Как ни был молод Войку, законы войны он уже знал. Знал, что первое дело солдата, ворвавшегося в чужое жилище, - схватить женщину. Зрелую или юную, девицу или жену, служанку или княгиню, - все были перед этой долей равны, каждая должна была покориться воину-победителю, поступавшему по неоспоримому праву сильного. О какой же чистоте крови можно было говорить в этом крае, да и во всем мире, постоянно пылавшем в огне неутихающих войн?
Войку увидел перед собою вдруг облако, принимавшее очертания огромного, диковинного зверя. Это был пятиглавый, дышащий пламенем дракон, но головы его принадлежали отцу, Ахмету, служанке из Добруджи и новому приятелю юноши - московитину Володимеру. На пятой же шее чудовища, бесспорно, сидела голова мессера Антонию, белгородского Архитектора. "Он спит, - повторяла она тихим голосом, - он спит… Не будем его тревожить…"
Но Войку уже проснулся. У его постели стоял отец, при оружии, одетый для выезда в поле, и привидевшийся ему только что Зодчий.
- Вставай, сынок! - сказал венецианец. - Ты должен познакомить меня со своим другом из Московии - каждому полезно узнать побольше об этой далекой стране.
4
Дом Зодчего, как звали этого человека в Четатя Албэ, возвышался на том же малом крепостном дворе, у северной внутренней стены твердыни. С высокой башенки над его черепичной кровлей как на ладони были видны укрепления, посады и гавань, за которыми уходили вдаль на север и запад голубой плат лимана, на восток - желто-серые песчаные равнины, на юг - ковер степей с небрежно брошенными на него близ горизонта темными кошмами - островками густых рощ. Мессер Антонио с гордостью показывал отсюда молодым людям каменные пояса, доныне окружающие скалу.
- Ну-ка, воины! - обратился Зодчий к обоим юношам. - Даю вам несметную орду, пришедшую с моря и суши, вы ее повелители и полководцы. И задача ваша - взять эту крепость. Как бы вы поступили?
- Очень просто, - сказал Войку, - велел бы схватить мессера Гвидо, старшину цеха менял и знатнейшего из ростовщиков всего Понта. И мне тут же принесли бы ключи Белгорода: ведь все его защитники - в руках этого знаменитого кровососа.
- Кроме двоих, которые вместе стоят целого войска, - засмеялся Зодчий, - кроме моего друга, капитана Тудора, и его неустрашимого сына. Но твой план порочен в самой основе, ибо храбрый мессер Гвидо первым бы спрятался за этими стенами. Так что бы вы сделали, лишившись такого ценного залога?
- Для начала велел бы засыпать ров, - предположил Володимер.
- Допустим, - кивнул архитектор. - Допустим, что твои храбрецы не успели сжечь все, что может гореть за пределами стен, что они растащили по камням все дома в посаде и начали бросать их в ров, добавляя хворост, доски и просто землю. Но это ведь не простая канава, у нашего рва глубина - сорок аршин, а ширина - тридцать, и по дну, если его осушить, могут проехать рядом четыре всадника. А засыпать его придется под жарким огнем со стен.
- Это только поможет делу, - усмехнулся бывший послушник. - Чем больше в него попадет народу, тем скорее он наполнится.
Зодчий внимательно посмотрел на юношу.
- Ты не склонен, однако, щадить своих людей, - промолвил он со странной улыбкой.
- Это мощная крепость, и это война, - ответил Володимер. - К тому же ваша милость дала мне орду.
- Отлично! - Зодчий взмахнул рукой, соглашаясь с доводами московитина. - Султан наверняка поступил бы именно так, скажу только, что бесерменам сильно мешали бы в этом наши люди, ибо изнутри в ров ведет немало потайных ходов, и ночью через них можно выносить все, что твоя орда набросает за день. Но допустим, что вражеское войско справилось с этим делом. Что дальше?
- Дальше - штурм! - воскликнул Войку, - Барабаны, литавры и трубы возвещают приступ. Воины бегом выносят вперед лестницы, пушки опоясывают крепость сплошным огнем… Бойцы бросаются на стены, лезут вверх, рубятся с теми, кто встречает их на вершинах…
- И падают обратно. Ибо мы припасем для них достаточно стрел и ядер, камней и пылающей смолы. Падают и гибнут тысячами.
- Пока им все-таки не удастся овладеть первым поясом стен. Вон там, - Володимер показал на юг, где валы были ниже, - или вон там, рядом.
- Ты прав, друг мой, - согласился Зодчий, - эти места надо обязательно укрепить.
- Или не будут захвачены главные ворота. - Войку указал на юг, где не были сняты леса и трудились остатки недавно еще великой армии строителей, возводивших внешний пояс стен и выкопавших, вернее - выдолбивших в скале гигантский белгородский ров.
Зодчий покачал головой, покрытой круглой венецианской шапочкой из темно-синего сукна со спадающим набок широким верхом из вишневого бархата.
- Главные ворота, если мы их когда-нибудь окончим, сами по себе - отличная крепость, - сказал он. - Нападающим выгоднее оставить их и искать места послабее. Но после первого ряда стен во внешнем поясе остается второй. Он выше, шире и крепче, взять его будет еще труднее. И наряду осаждающих тоже придется сдержать огонь, чтобы не попадать в своих.
- Султан этого не позволит - ему своих рабов не жаль, - заметил Войку. - Наоборот, он прикажет усилить стрельбу. И весь внешний пояс будет взят.
- Тогда белгородцы отступят сюда, за стену второго двора. И врагу придется положить новые тысячи, чтобы овладеть ею.
- Но рано или поздно она падет. Ведь у него - орда.
- Мы отступим в цитадель, - сказал Володимер, забывший, что их задача - нападение. - Соберем в ней все пушки, весь запас ядер и пороха, все припасы. И выдержим там еще одну, самую долгую осаду.
- Пока на врагов из глубины страны не ударит со своим войском Штефан-воевода! - поднял руку Войку, торжествуя. - И не сбросит всю орду в лиман.
- Или всем нам, - сурово вздохнул Володимер, - придется взорвать себя в пороховой башне замка, чтобы не сдаться бесерменам.
На вершине башенки восцарилось молчание. И тут внизу застучали копыта: отряд пана Тудора, построившись на большом дворе, опять выступал в дозор к морским лиманам, на восток. Могучий воин, найдя глазами башенку над домом друга, увидел на ее вершине три застывшие фигуры и махнул им рукой.
- Однако мы теряем время, друзья, - заметил мессер Антонио. - Синьор капитан дал мне важное поручение, и мы должны его выполнить все вместе. А для этого - поспешим.
Широкоплечий и статный, с небольшой серебристой бородкой и усами, с коротко, по венецианской моде подстриженными, еще густыми кудрями, мессер Антонио стал быстро спускаться по узкой витой лестнице. Пройдя с полсотни шагов по проулку, Зодчий со своими спутниками быстрыми шагами взошел на стену крепости, рядом с громадой цитадели.
Отсюда, с большой высоты, открывалась взору широкая даль лимана, за которым угадывалось море. И юноши, взбежавшие на гребень каменного вала, так внезапно окунулись в сверкавшую, звенящую безмолвием голубизну утреннего воздуха и бескрайних вод, что захотелось, раскинув руки, взлететь в распахнутый простор и поплыть. Войку следил за многоножками галер, сновавших на подходах к порту, далеко внизу. А Володимер чувствовал, как под легким ветром с моря, среди лучей поднимающегося солнца начинает кружиться голова. Но страха перед высотой не было. "Свободен, свободен!" - кричал в нем ликующий молодой голос.
Рассказав о том, как Александр-воевода Добрый, дед здравствующего господаря, врезал в первые, построенными еще полулегендарным князем Югой стены крепости каменный куб цитадели, мессер Антонио повел юношей дальше, к воротам. Шли мимо изящных, утопавших в сирени домов богатых негоциантов и менял, владельцев мастерских и кораблей, капитанов крепостной стражи, живших в городе бояр. Сверкнули на солнце венецианскими стеклами каменные хоромы, где когда-то, в дни великой силы генуэзской общины Четатя-Албэ, жил консул далекой итальянской республики. Затем все трое проследовали мимо домов именитых купеческих семейств; некоторые из них свили гнезда на этой скале за двести лет до этого и крепко связывали отсюда смелыми торговыми операциями все четыре конца известной тогда вселенной.
- Здесь живет его милость пан Калояни, родом из греков, и его предприимчивый сын Дукас, - говорил Зодчий. - А тут - контора Димитрия Валиата, из валахов, или, как они зовут себя сами, - из мунтян. Пан Димитрий, почтенный отпрыск ныне почившего, но не менее знаменитого пана Юги, ведет дела со славнейшими негоциантами Львова, а ты, Влад, должен знать, что тамошние купцы не берут в товарищи дураков. Кстати, во Львове его агентом сидит почтеннейший из армян пан Мимикон Сорхиян. Не слыхал о таком?
Володимер покачал головой.
- Ну да, - улыбнулся Зодчий, - в славном Львове монахи не знаются с купцами, а воины с монахами. У нас же Меркурий объединяет многих. Вот дом преподобного отца Виссариона, пресвитера здешнего храма богородицы; святой отец прибрал к рукам половину белгородского хлебного торга.
Зодчий продолжал называть имена купцов и менял, военачальников и судовладельцев. Вокруг них стояли дома и конторы дельцов, в руки которых, по суше и по морям, плыли все богатства, проходившие через эти понтийские ворота тогдашней Европы. Именно здесь, вдали от базарной и портовой сутолоки, в обставленных с роскошью покоях или на увитых виноградом верандах, хозяева восточно-европейских рынков за чаркой доброго вина заключали соглашения о крупнейших партиях сукна и кож, драгоценностей и тканей, зерна и воска, утвари и рабов. Скреплялись сделки о грузах многих кораблей, об урожае целого года, о поклажах огромных караванов.
Зодчий называл купеческие семейства города, гавани. Но Володимер не очень-то прислушивался к плавной речи венецианцв. Мессер Антонио и его молодые спутники подходили к внутренней стороне крепости, и смелый беглец с загоревшимся взором следил за группами воинов, втаскивающих наверх, к амбразурам, небольшие блестящие орудия.
- Вот что тебе больше, сын мой, по душе! - заметил мастер. - Дело вправду любопытное - наши новые пушки. Отлиты целиком из меди, словно колокола. Очень хорошие пушки, сынок. И делать их не в пример легче прежних, из железа склепанных.
И Зодчий повел своих молодцев дальше, продолжая рассказывать историю своей крепости.
Новые перемены начались в ней без малого за двадцать лет до описываемых событий, после воцарения господаря Штефана Третьего. Выполняя заветный план своего погибшего отца Богдана-воеводы, предательски убитого собственным братом, князь приказал расширить и усилить белгородские укрепления. Руководство работами поручили тридцатилетнему тогда архитектору Антонио, как раз прибывшему в Монте-Кастро после долгих скитаний по свету. Армия рабочих - выполнявших государеву службу жителей южно-молдавских деревень - присоединила к первому двору еще один, окружив его стеной с башнями, а затем возвела вокруг всей крепости еще одну, менее высокую стену, вплотную прижатую к внешнему обводу и сделавшую его таким образом двойным. Затем с северной стороны, под скалой, протянули отдельный пояс стен к самому лиману, чтобы под этим прикрытием всегда иметь доступ к воде. А вдоль всей черты сухопутных укреплений выкопали невиданных размеров ров, который выложили изнутри камнем - для прочности.
Все эти гигантские работы были в основном закончены. Достраивались только большие ворота внешнего обвода. И кучки людей, каменщиков и носильщиков-салагоров, копошились во рву и на некоторых малых башнях.
Всюду блестели на солнце литые и кованые пушки крепостного наряда. Сверкали шлемы дежурных воинов. И реял в самой середине крепости, на высоченной, словно мачта, башне таинственного Юги-воеводы вышитый серебром алый флаг, украшенный рогатой турьей головой.
Зодчий, Володимер и Войку прошли вдоль древнейшей Юговой, теперь внутренней стены к воротам, охраняемым копейщиками, и вышли в старый, неукрепленный Монте-Кастро. Чинный, тихий и сравнительно чистый городок богачей и старшего воинства остался позади; после широкой незастроенной полосы, оставленной вдоль рва, чтобы было место для обстрела при возможной осаде, потянулись белгородские посады. От крепостных ворот в гавань тянулась еще довольно широкая, прямая улица, и выше нее, по склону холма, разместилось немало добротных домов за крепкими заборами, с садами и огородами, с конюшнями, амбарами и прочими службами. Володимер без труда узнал в этом зажиточном, богатом даже квартале ту самую часть города, куда он попал в ночь побега и где встретился со своим спасителем.
Здесь тоже были конторы, несколько православных, католических и армянских церквей, наконец - каменное здание, в котором в былые, славные для генуэзцев на Молдове времена помещалась их торговая палата. Теперь в нем заседали молдавские городские власти - шолтуз и двенадцать членов его совета, пыргарей. Перед этим большим домом раскинулась пыльная площадь, увенчанная кронами громадных старых грабов, не без юмора именуемая горожанами "площадью панства", ибо нищих здесь было особенно много, и тут они с наибольшей наглостью приставали к прохожим. Вокруг расположились самые приличные из белгородских таверн и постоялых дворов. На этом месте глашатаи объявляли о прибытии новых товаров, зачитывали княжеские указы и распоряжения пыркэлабов, представителей высшей государственной власти на этих берегах.
По правую сторону от главной улицы, за кварталами богачей, взбирались на пологий холм ремесленная слобода - улицы гончаров, кожевников, скорняков, хлебников, кузнецов, оружейников. А слева пузырилась серая мешанина припортовых махал, прорезанная беспорядочным лабиринтом зловонных проулков. В теплой, пахнущей прелью и дымом, кухней и падалью, путанице жалких, похожих на норы лачуг и землянок, среди грязи, мусорных куч и поваленных плетней бродили стаи полудиких, вконец отощавших псов, от которых трудно было отличить таких же ободранных и свирепых свиней, давно живущих по звериным законам дикого леса и степи. Впрочем, люди тоже жили здесь по неписаному закону воровского леса, ибо портовые трущобы были естественным продолжением пиратского моря, разбойничьего леса и татарского Дикого Поля. Как роскошные палаты, поднимались над этой свалкой гниющего дерева и человеческих судеб покосившиеся таверны и корчмы - дворцы беднейшего люда, где обездоленные жители Монте-Кастро находили и утоление жажды, и утешение от горестей бытия.
Это был "нижний город", наиболее населенная часть Четатя Албэ, где жили, пожалуй, восемь белгородцев из десяти. Зодчий и его молодые друзья оставили его по левую руку, спускаясь по главной пешеходной артерии Белого Города к его морской, всегда разинутой пасти.
Улица была уже полна народу. По ней спешили по делам или стояли живописными группами молдаване и генуэзцы, ляхи и московские люди, татары и турки, мадьяры, далматинцы и немцы. Попадались персы, арабы, монголы; встречались даже странные черноликие иноземцы, при виде которых бойкие пригородные крестьянки пугливо крестились, оглядываясь и ускоряя шаг.
Мессер Антонио, Войку и Володимер продвигались сквозь этот красочный поток, встречаемые и провожаемые бесчисленными приветствиями, явно порожденными популярностью старшего из них.