Сперва Анриэтта подумала, что пряжки просто вошли в моду. Но, как она ни вертелась в санях, как ни разглядывала кавалеров, ни у кого не увидела такого украшения.
А следующий день преподнес ей подарок – в галерее, в три яруса опоясывавшей внутренний двор замка, она нос к носу столкнулась с Ординым-Нащокиным-младшим.
Он быстро прошел мимо, не узнал в даме, прячущей лицо в пышных мехах, той сомнительной особы, что время от времени появлялась в Царевиче-Дмитриеве. А вот дама его узнала и даже пошла следом.
Беглец спешил, поскольку выскочил на мороз без шубы, и скрылся в личных покоях Яна-Казимира. Но Анриэтте повезло: как раз выходил оттуда Пьер де Нуайе, посланный к королю за какой-то надобностью. Она спросила, кто тот молодой пан, что чуть не сбил ее с ног, спеша к его величеству.
– Это Войцех Сайковский, сударыня. Его величество еще осенью взял этого господина в покоевые. Однако Сайковский заболел и только теперь окреп настолько, чтобы служить его величеству. Но он малоспособен к такой службе.
– Это я заметила. Неужели он надеется сделать карьеру при дворе?
– Сайковскому покровительствует лично его величество, – тут секретарь перешел на шепот. – Хотя я не представляю, из какого захолустья вывезли Сайковского с его родственником.
– Как, и родственник тоже тут?
– Я подозреваю, что этого родственника в детстве кормилица неудачно на пол уронила.
Анриэтта знала, что спутник Воина Афанасьевича – не семи пядей во лбу. Поэтому спорить с секретарем не стала.
– Мои комнатки в замке невелики, но я буду рада видеть вас у себя, – сказала она. – Хотела бы угостить вас чашечкой этого модного напитка, которое моряки называют "кофе". Мой покойный супруг имел приятеля-капитана, который ходил на судах курляндского герцога в Африку и привозил диковинки. Я взяла с собой мешочек кофейных зерен.
На самом деле кофе Анриэтта купила в Гданьске – там еще не распробовали напитка, и купцы, взявшие несколько фунтов на пробу, отдавали зерна недорого. Секретарь королевы был ей нужен, а также следовало бы подружиться с пани Катаржиной Радзивилл, день назад приехавшей с мужем, князем Михалом, в Краков. Это можно было сделать с помощью пани Замойской – Замойский и Радзивилл были добрыми приятелями, их жены также отлично поладили. А дружба с родом Радзивиллов может пригодиться.
Московиты ждали известий от Анриэтты и дождались – выехав в город с новыми подругами и обойдя самые лучшие лавки, она оставила записку у сапожника Домонтовича, которого Ивашка прикормил.
Записка получилась длинная; читая ее вслух Ивашке с Петрухой, Шумилов, по обыкновению, хмурился. Ему не нравилось, что француженка оказалась права и воеводского сынка для начала приучают к придворным соблазнам.
– Ну как вернется и у нас вздумает такие же порядки заводить? – спросил Петруха, но в голосе чувствовалась надежда; поколобродив в Царевиче-Дмитриеве, он хотел, чтобы и на Москве женщины были чуточку более доступны.
– Пусть попробует.
– Что же нам теперь делать?
Этот Ивашкин вопрос Шумилов обдумывал довольно долго.
– Ждать, – наконец сказал он.
И впрямь – проникнуть в Вавельский замок московиты не могли, оставалось только надеяться, что француженка во всем разберется. А разбираться ей следовало сразу с двумя делами – с Ординым-Нащокиным-младшим и с двумя одинаковыми шапками. Казалось бы, носят два пана схожие пряжки, ну и шут с ними! Но один из панов пытался погубить Петруху, а другой казался Анриэтте все более подозрительным, о чем она и написала.
Пан Ян Мазепа, общий любимчик, попал в окружение Яна-Казимира благодаря иезуитам. Он учился у них в Полоцке за счет князя Дмитрия Вишневецкого, а потом киевский епископ Лещинский то ли по просьбе отца юноши, то ли из иных соображений представил его королю. Сам Мазепа объяснял это так: отец послал его учиться обращению с людьми близ королевского лица, а не где-нибудь в корчмах. Но в таком учении большой нужды не было – обращаться с людьми пан Ян умел, кажется, с пеленок, а когда вошел в нужный возраст, умел склонить ко греху любую молодую пани, какая ему бы понравилась.
Разумеется, про шалости покоевого немало говорили в комнатах Марии-Луизы. Дамы гадали, кто теперь его избранница. Галантен он был со всеми, но в последние месяцы, кажется, завел себе тайную возлюбленную. Это наводило на мысли о необычайно ревнивом муже.
Анриэтта знала мужчин не по рассказам. Насколько она поняла, наблюдая за Мазепой, верность подруге в списке его достоинств не значилась. Похоже, с той загадочной женщиной его связывала не только нежная страсть. Было что-то еще – а что? Ученик иезуитов мог затеять какую-то интригу – и, возможно, даже с ведома короля, который, сложив с себя епископский сан, иезуитом от этого быть не перестал. Оставалось лишь надеяться, что в интригу не впутают Ордина-Нащокина-младшего, пока Анриэтте не удастся разобраться в тайнах польского двора.
Глава девятая
Воин Афанасьевич сперва думал, что попал в рай, потом усомнился.
После долгого и скучного путешествия, которое даже веселого Ваську утомило, он поселился в варшавской гостинице на улице Длугой, и тут жизнь дивным образом переменилась.
Сперва, узнав, что короля в Варшаве нет, Воин Афанасьевич с Чертковым загрустили – это ж еще куда-то тащиться! Решили сперва отдохнуть, посмотреть город. И несколько дней спустя к ним у дверей гостиницы подошел пожилой, богато одетый, с поясом ценой в целую деревню пан. Он полюбопытствовал, не продадут ли ему паны их лошадей, больно ему те лошади полюбились. Слово за слово – к пану подбежала молоденькая и очень красивая паненка, судя по обхождению, дочка, стала просить денег на какие-то девичьи забавы. Состоялось то, о чем в Москве и помыслить было невозможно: отец познакомил незамужнюю дочку с кавалерами и позволил ей шутить с ними и даже перемигиваться.
Потом этот пан, по прозванию Даниэль Лапицкий, предложил вместе ехать в Краков. Хотя дороги и стали спокойнее, чем года три назад, а чем больше народу соберется вместе для путешествия – тем надежнее.
Васька прямо ума лишился – готов был ехать в обществе паненки Зоси не то что в Краков, а хоть в Турцию.
Эта милая панночка умела петь песенки тонким и очень приятным голоском, подыгрывая себе на лютне. Такого московиты раньше не видали и не слыхали. А что за слова! Московская девка такое и выговорить бы постыдилась. "Сквозь очи чисты зори лучисты радостью сияют. Сии пыланья в наши желанья силы вливают…" И дураку ясно, какие такие желания!
Так вот, переглядываясь и пересмеиваясь, доехали до Кракова. А там пан Лапицкий сказал:
– Далее мы с Зосенькой поедем в свое имение. А вас определю на постой к давнему знакомцу. Он молодых людей всегда привечает. Он же и присоветует, как пристать к королевскому двору. Вы, паны, люди молодые, вам королю надобно служить, а не прохлаждаться. Вы моего знакомца слушайте! Он к его величеству дорогу знает и сам часто в Вавельском замке бывает!
Давний знакомец был старый ксендз, когда-то, видимо, полный и круглолицый, но с годами утративший плоть и наживший дряблость лица и рук. Но взгляд у него был острый, голос тихий и властный.
– Благодарю тебя, пан Даниэль, – сказал он Лапицкому. – Ты слово держишь, и я слово сдержу, найду для Зосеньки хорошего жениха, такого, чтобы при дворе был принят и будущее славное имел.
Услышав это, Васька понурился: наверняка ведь посватают девушку за богатого пана, который в недавней войне отличился. А в чем отличился он, Васька Чертков? В возне с дворовыми девками летом на сеновале?
Странствуя с Воином Афанасьевичем, Васька увидел молодых людей, которые занимались разнообразными делами, и вдруг понял: только у них будут богатство и честь, только им отдадут невест с хорошим приданым. Живя на Москве, он об этом не задумывался, знал, что батюшка с матушкой пропасть не дадут, а честь – лишь родовая. Но тут все иначе, и мало быть Василием Чертковым, нужно еще и что-то из себя представлять.
– Премного благодарен буду, отец Миколай, – сказал Лапицкий. – И коли хорошо выдашь замуж мою Зоську, пожертвую в любой храм, куда велишь, большое резное распятие.
Потом отец Миколай предложил московитам поужинать. За столом Ордин-Нащокин-младший неожиданно для себя рассказал о своем бегстве и желании служить польскому королю, раз уж так получилось…
– Похвальное желание, – согласился ксендз. – Полагаю, денег вы с собой взяли не так уж много, так что служить не просто желательно, а придется.
И, перейдя на латынь, произнес небольшую, но проникновенную проповедь о долге шляхты, откуда бы эта шляхта ни взялась, хоть из Московии, хоть из Лапландии. Воин Афанасьевич отвечал не так бойко, путался в глаголах, но со своей ответной речью справился, чем и заслужил похвалу.
Потом московиты стали осторожно выпытывать насчет Зосеньки. Оказалось – незаконное дитя, пан Лапицкий пригулял ее с некоей вдовушкой, а теперь вот боится, что хорошие женихи не посватаются. Васька даже обрадовался: если богатые не посватаются, так, может, ему девушку отдадут? Ксендз был умен – поскольку Васька не сумел скрыть радости, сказал: паненка еще молода, года два может соблюдать девичество, а за два года умный человек найдет способ стать еще и чиновным, и богатым. Васька понял, что отец Миколай на его стороне, а была у него, Васька, такая особенность – он хорошо помнил, кто ему сделал добро.
Поселившись в доме пожилой шляхтянки, духовной дочери ксендза Циховского, Воин Афанасьевич и Васька стали гулять по Кракову и улучшать свой польский язык. Городу во время "кровавого потопа" не повезло: перед войной по нему прогулялась чума, в войну он побывал в руках у шведов, многие костелы и монастыри были разрушены. Вавельский замок уцелел, но город обезлюдел и лишь теперь понемногу стал оживать. Поняв, что в замке поселились важные господа, прибежали купцы с товарами, открыли свои заведения ремесленники. Товар был, и хороший товар, но уже приходилось беречь деньги.
Ксендз их не беспокоил, но недели через две прислал за ними мальчика.
– Я говорил о вас с его величеством, – начал он, – и его величество готов взять вас в покоевые. Но только пана Ордина, пану Черткову придется состоять пока при нем. Это будет не сразу. И еще я говорил о вас с неким богатым паном. Он просил передать вам этот кошель с золотыми дукатами.
Воин Афанасьевич и Васька переглянулись.
– Вот так, не зная нас, взял да и отдал кошель? – спросил удивленный Васька.
– Отчего же не пожертвовать на благое дело? Вы пока эти деньги не тратьте. Когда попадете в Вавельский замок, приглядитесь, как одеваются покоевые его величества.
Но служебные дела пришлось отложить – Воин Афанасьевич простудился не на шутку и две недели провалялся в жару, а потом еще столько же не выходил из дома. Отец Миколай навещал его, расспрашивал о московских делах и предложил принести книг. Без книг Воин Афанасьевич скучал.
Готовя его себе на смену, батюшка с детства заставлял много читать и писать. Будь сынок иного нрава, хитрил бы, чтобы вырваться на двор к другим парнишкам. Этот же охотно сидел в горнице за столом или стоял перед аналоем, на котором лежала здоровенная книжища. Очевидно, поэтому жизнь, которая не укладывалась в книжные правила, раздражала его безмерно.
Книг Воину Афанасьевичу было принесено немало, и таких, каких он ни во Пскове, ни в Москве, ни в странствиях, ни в Царевиче-Дмитриеве не видывал. Они лежали двумя стопками на столе – "Метафизика" и "Логика" Монасия, "Красноречие" Каузина, еще Липсий – "Политика", "О республике", "Вступление в стоическую философию", еще комментарии к речам Цицерона, еще сборник проповедей Галятовского "Ключ разумения", еще творение Никколо Макиавелли "Государь". Все это были незнакомые имена, и Воин Афанасьевич очень хотел бы запереться с книгами и читать их в полное свое удовольствие, делать выписки, сравнивать и рассуждать. Но он выздоравливал, и следовало поскорее предстать пред королевские очи.
Государя Алексея Михайловича Ордин-Нащокин-младший так не боялся, как боялся польского короля. Государь был свой, а этот…
Этот еще только мог стать своим. Иногда Воин Афанасьевич говорил себе: этот должен стать своим.
Как-то у него в голове увязались понятие "свой" применительно к монарху и письма, написанные затейным письмом, с которыми он не расставался. Передача писем в руки Яна-Казимира означала, что отныне у Ордина-Нащокина-младшего иного государя нет. Это было исполнено тайного и высокого смысла, хотя, если рассудить трезво, смысл был простой и даже низменный – купить благосклонность короля.
В какой-то мере передача писем смахивала на "шествие на осляти" в Вербное воскресенье, когда патриарх едет на коньке, переряженном в осла, а царь ведет животное под уздцы. Тоже ведь – можно чистосердечно веровать в этот миг, что под патриархом ослик, как под Господом Иисусом, а можно усмехаться, зная, что это конек в попоне и особой ушастой шапке.
Ваську же заботило иное. Родители приучили его соблюдать посты. Шел Рождественский пост, а Васька, видя на столе скоромное, забывал о правильном воспитании. Если бы, как дома, ставили на стол миску с постными щами, да другую – с солеными рыжиками, да третью – с гороховыми комьями, ел бы, что дают, без размышлений. А тут потянешься рукой и замрешь – вспомнишь, что не положено; потом задумаешься, а рука сама и цапнет гусиную ногу…
Наконец настал день, а точнее, поздний вечер, и отец Миколай повел московитов в Вавельский замок.
Замок стоял на круче, под кручей была пещера, в которой неведомо когда жил страшный змей. Змея давно истребили, а все равно глядеть на черную дыру было страшновато. Да и на замок – тоже… Эк он чернеет на темном небе, и окошки нехорошо светятся…
– Не бойтесь, вы понравитесь его величеству, – ободрял отец Миколай. – Его величество охотно берет на службу православных. Недавно принял в покоевые пана Яна Мазепу, совсем молоденький панок, и православный…
О том, что Ян-Казимир, воспитанный немцами и иезуитами, недолюбливал поляков, старый ксендз умолчал.
Король принял будущего покоевого в спальне, где занимался важным делом – стоял, растопырив руки, а двое портных закалывали на нем булавками французский брасьер – коротенький, не достигавший пояса, и с короткими разрезными рукавами. Ян-Казимир был щеголем во французском вкусе, польское же платье надевал изредка и главным образом из политических соображений, но иногда приходилось из соображений климатических: парижские моды не рассчитаны на польские зимы.
– Вот господа, которые желают служить вашему величеству, – почтительно сказал отец Миколай.
Он заранее предупредил московитов, чтобы в ноги не валились, а поклонились в пояс.
Иван Афанасьевич после поклона осмелился взглянуть на лицо своего будущего повелителя. И точно – оно было побито оспой, но не настолько, чтобы сделалось страшно. Хуже было другое – большие черные глаза короля смотрели недовольно, а между бровями сразу обозначились две морщины, как говорили, – признак неуемной гордости.
– Я рад, – ответил король. – Пока портные трудятся, расскажите мне о Москве.
– Москва – ужасный город, ваше величество. Там самые грубые нравы, какие только могут быть, – честно сказал Воин Афанасьевич.
– Вы настолько ее не любите?
– Я ее ненавижу, ваше величество.
И это было сказано вполне искренне – Воин Афанасьевич вспомнил молодых стольников и их едкие издевки.
– За что же?
– За то, что там только знатный род в чести, а разум, а верная служба, а способности ничего не значат! Я же хочу служить государю, который умеет это ценить! – пылко воскликнул воеводский сын. – И я желаю… желаю оказать услуги… я привез важные бумаги…
Тут он замолчал, не желая рассказывать о государевых посланиях при посторонних.
– Услуги в возможной войне с вашим государем?
Воин Афанасьевич был человек невоенный, и вопрос короля его озадачил. Но следовало понравиться, и он, совсем малость подумав, ответил:
– Да, ваше величество. Мой отец – один из главных советников русского царя, он человек очень образованный и многому меня учил…
Вдруг Ян-Казимир расхохотался:
– Так вы, молодой человек, может быть, своего отца к нам сюда привезете? Вот было бы прекрасно! Он бы нам тут очень пригодился! Возьметесь его привезти?
– Да, ваше величество!
– И он будет мне служить?
– Да, ваше величество! – потеряв всякое соображение, выпалил Воин Афанасьевич.
– Вот славно! Видно, и ему московские нравы не по душе?
Вспомнив всех кремлевских недоброжелателей Афанасия Лаврентьевича, воеводский сынок ответил:
– Как же они могут быть по душе умному человеку? И наш род – не московский, батюшка – из Пскова.
– Хорошо, молодой человек, – ответил король. – Вы будете мне служить. Ваше жалованье – пятьсот талеров в месяц. Эй, запишите кто-нибудь! Но вам потребуется польское имя – до поры, а пока не всем нужно знать, что вы здесь. Отец Миколай, подберите ему подходящее. Янек, отведи этих господ к себе, вызови Корецкого, пусть отведет им комнату возле твоей. Там, кажется, был какой-то чулан.
Тут только Воин Афанасьевич заметил в комнате молодого человека, который уже был покоевым. Он носил французское платье, которое не казалось смешным на его тонком стройном стане. При мысли, что теперь придется одеваться таким странным образом, Воин Афанасьевич содрогнулся.
Светлые волосы юноши были довольно длинными и завитыми. Под брасьером из вишневого бархата на нем была рубаха из тончайшего батиста с рукавами неимоверной ширины и с напуском над поясом. Складки собранных вокруг изящной кисти рукавов рубахи и роскошные кружевные манжеты выглядывали из рукавчиков брасьера. Кроме того, юноша носил одежду, которую так и хотелось назвать юбкой: поверх пышных широких серых штанов, завязанных над коленями, были надеты другие, лиловые, тоже очень широкие, но короткие и отделанные лентами и бахромой. Кружевами были украшены и его тонкие ноги в белых чулках: эти присборенные кружева падали от подвязок чуть ли не до туфель.
– Благодарите… – прошептал отец Миколай.
Он сам помог Ордину-Нащокину-младшему приготовить краткую благодарственную речь на самой блистательной латыни. Заодно он заметил, что, кабы Воин Афанасьевич получил образование во Львовской или иной коллегии, сейчас не пришлось бы с мучениями ставить глагол в нужную форму времени.
После благодарственной речи они вышли втроем – отец Миколай, Янек и Воин Афанасьевич.
– Рад тебя видеть, – сказал отец Миколай юноше. – Нет ли новостей?
– Косинский поехал за новостями, – ответил тот. – И поручение, мной данное, тоже обещал выполнить, как только позволят обстоятельства.
– Будь сейчас очень осторожен, а лучше – держись подальше.
– Я так и делаю.
Отец Миколай улыбнулся:
– Ты далеко пойдешь, Янек. Пан… погодите… Вспомнил! Вот чьим сыном мы вас сделаем – сыном Феликса Сайковского! Сайковский – вот человек, знакомством с которым вы когда-нибудь будете гордиться. Пан Ян Мазепа…
– … к вашим услугам, – завершил юноша. – Пойдемте, я помогу вам устроиться в замке.