Доктор Джекил и мистер Хайд
… В три дня с работой было покончено. За это время Стивенсон написал три тысячи слов о докторе Джекиле и мистере Хайде. Конечно, трудность заключалась не в том, чтобы физически написать это количество строк, а в том, чтобы написать то, что хочешь. Ему казалось, что вещь удалась. Возбужденный и радостный, Стивенсон сбежал вниз с рукописью в руках и заявил, что готов прочитать вслух новое произведение. С воодушевлением, часто жестикулируя, он читал низким, звучным голосом. Все слушали, словно зачарованные. Лишь Фэнни оставалась равнодушной.
Когда чтение окончилось, Льюис порывисто повернулся к жене, явно ожидая похвалы. Она молчала. На вопрос мужа, как ей понравилась его новая повесть, мягко, но прямо высказала то, что думала. У повести нет цельности, и вместо настоящего художественного произведения получился бульварный роман. Так же, как и в его пьесе о Броди, он увлекся внешним описанием, пожертвовал глубиной - вероятно, из-за спешки.
Что произошло потом, мы знаем из воспоминаний Ллойда Осборна - пасынка Стивенсона. Писатель побелел от гнева и буквально вылетел из комнаты. Однако вскоре вернулся, относительно успокоенный. В руках он все еще держал рукопись. Подойдя к жене, коротко произнес: "Ты права". Затем направился к камину и бросил рукопись в огонь. Жена кинулась к нему, умоляла спасти написанное. Он отказался.
После этого Стивенсон вновь лег в кровать, взял карандаш и чистую бумагу. И хотя лихорадка усилилась, он никого не пускал к себе, лишь иногда звонил в колокольчик.
Три дня почти без сна он непрерывно писал, и наконец появились новые три тысячи слов "Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда".
Теперь Стивенсон точно знал, что он написал то, что хотел. Наконец-то ему удалось ухватить внутреннюю сущность образа Уильяма Броди и перевоплотить его в свои персонажи, расчленив на доктора Джекила и мистера Хайда.
"Странная история доктора Джекила и мистера Хайда" - тоненькая книжка в сто сорок девять страниц - была опубликована месяц спустя, в январе 1886 года. Однако сенсации не произвела. Более того, ее просто не заметили, пока лондонская "Таймс" не выступила с хвалебной рецензией. С этого дня произведение Стивенсона стало бестселлером.
И если всего было распродано пять тысяч шестьсот экземпляров "Острова сокровищ", то его новая повесть за шесть месяцев разошлась в количестве сорока тысяч экземпляров. Успех по тем временам невиданный. Не говоря уже о том, что автор заработал триста пятьдесят фунтов стерлингов - деньги, которые оказались весьма кстати.
Вспомнили в те дни снова и о Уильяме Броди. "Именно Броди, - писал критик Джон Хемпден, - породил доктора Джекила". То же самое утверждал и известный шотландский юрист и криминалист того времени Уильям Рафед. Для него являлось несомненным, что "старое знакомство Стивенсона с Броди подсознательно оказало на него большое влияние" и что писатель не мог забыть эту "личность, чей характер представляет такой разительный пример смешения хорошего и дурного". Одним словом, для современников было ясно, что писатель был в долгу перед своим земляком, который как бы расщепил свое "я" надвое, жил двойной жизнью, резко разделив в своей душе добро и зло.
Разбойник поневоле, или Хизель - предводитель лесной вольницы
"Питомник рабов"
Возвратившись после утреннего обхода лазарета, полковой медик Фридрих Шиллер начал упаковывать вещи. Отбирал лишь самое необходимое, остальное приходилось бросать здесь, в штутгартской квартире на Малом Рве. Особенно жаль было расставаться с книгами. Но с Шекспиром и томиком од Клопштока так и не смог разлучиться. И как ни тесен был его скромный дорожный саквояж, для них там все же нашлось место.
К вечеру все было уложено. Наступила очередь сбросить опостылевший мундир фельдшера - неуклюжий, довольно странный наряд, абсолютно непригодный для жизни, сковывавший не только движения, но, казалось, и сам дух его. Как давно мечтал он освободиться от этого облачения, леденящего душу, сколько перенес наказаний из-за того, что часто форма бывала надета на нем не по инструкции.
Теперь, в обычном одеянии, его трудно было узнать. Ведь никто никогда не видел полкового медика в штатском. Год назад при назначении в гренадерский полк лекарем (без темляка - офицерского отличия) с нищенским окладом 18 гульденов в месяц генерал Оже передал ему августейшее повеление: "Без права заниматься частной практикой и носить партикулярное платье".
Вещи погрузили в повозку, и лошади тронулись. Жребий был брошен. Как поется в народной песенке: "Прости-прощай, разлюбезный швабский край!" Путь его лежал к границе, в чужие земли.
Беглец благополучно проехал по примолкшим ночным улицам. Миновал Эслингенские ворота. Вот и поворот на Людвигсбург - зимнюю резиденцию, построенную в начале века герцогом Эвергардом Людвигом.
Лошади медленно поднялись в гору. Это был знаменитый Тунценгофский холм - лобное место города Штутгарта. До сих пор на нем сохранялись остатки железной виселицы, на которой лет сорок назад повесили придворного финансиста еврея Зюсса. История эта была широко известна в стране. Однажды, еще ребенком, проезжая мимо этого странного железного сооружения, воздвигнутого чуть ли не два столетия назад, он спросил отца: "Это мышеловка?" И в ответ услышал рассказ о бедном Зюссе. О том, как зимним февральским днем везли его под конвоем в повозке через весь город к лобному месту, одетого в ярко-пунцовый кафтан; как сверкал, словно слеза, на его пальце огромный бриллиант. И как совершалась казнь при стечении несметного числа людей, глазевших на смертника, будто он - невиданное чудовище. Его повесили особым способом - в специальной клетке. "Такая кара уготована всем государственным преступникам и разбойникам, скрывающимся в дремучем лесу", - при этих словах отца маленький Фридрих весь съежился. Он представил грозную шайку душегубов, прячущихся в непроходимой чащобе. Это про них говорилось в песне, будто живут они в дремучем лесу, питаются кровяной колбасой и запивают ее кровью.
"Мышеловки", а вернее сказать, "смертельные капканы", что во множестве попадались близ городов и селений, были их неизменными спутниками. Недаром говорилось, что дороги в Вюртемберге по обеим сторонам обсажены виселицами, словно тутовыми деревьями.
Всякий раз при виде этого орудия казни ему вспоминался рассказ отца: людская толпа, повозка смертников, пунцовый кафтан и клетка с человеком…
Внезапно небо над лесом озарилось ярким светом. Это было зарево от иллюминации в герцогской летней резиденции Солитюде. Замок, сиявший огнями, парк, виноградники были прекрасно видны, так что Фридрих без труда различил крышу флигеля, где жили его старики.
Сердце сжалось при мысли, что своим поступком он навлечет немилость герцога на родительский дом. И мысленно - в который раз - попросил прощения у матушки и отца, служившего в замке лесничим.
Фридрих явственно вообразил придворный сброд, веселившийся в замке, этих пресмыкающихся, разряженных в шелковые кафтаны и расшитые золотом мундиры, их лица, полные спеси, чванства, угодничества и тупости.
В такой момент можно было не опасаться преследования. Мстительный Карл Евгений и думать не думал о каком-то строптивом лекаришке, судьбу которого он мог решить одним словом: "в крепость!" Фридрих невольно оглянулся. Вдали, на западе, в предрассветной мгле проступали очертания крепости Асперг.
Еще недавно он мог оказаться в ее казематах. Теперь же тиран был ему не страшен. Скоро он, Шиллер, отпразднует свой праздник - обретение свободы.
С тоской покидал он древнюю вюртембергскую землю. На юге и западе ее просторы раскинулись в предгорьях Шварцвальда. На востоке, словно гигантский забор, высились Швабские Альпы. С севера наступал знаменитый Вельцгеймерский лес. Среди этих естественных преград лежит прекрасная долина, которую прорезает, живописно извиваясь, Неккар. Вырвавшись из мрачного Шварцвальда, река как бы отдыхает после утомительной борьбы с горными породами. Течение ее, сохраняя внутреннюю силу, выглядит спокойным и умиротворенным. Она будто любуется покрытыми кудрявой зеленью холмами, залитыми солнцем виноградниками, полями золотистой ржи и плодовыми садами. На ее берегах в маленьком городке Марбахе, в низеньком домике, украшенном вывеской пекаря, в 1759 году родился Фридрих Шиллер.
Если бы не рост (Шиллер считался самым высоким в Штутгарте), то его портрет можно было бы выдать за типичный для шваба. Открытое, чуть простодушное, на длинной шее, лицо в веснушках. Высокий лоб, который венчала темно-рыжая шевелюра. Нос тонкий, немного заостренный. Под сросшимися бровями глубоко запавшие голубые глаза.
В одном он не желал походить на своих соотечественников: жить в стране-клетке, терпеть тиранию, покорно и раболепно служить деспоту. Обидно было слышать, когда про вюртембержцев говорили, что они народ покладистый: послушны законам и государям верны. Он решительно отказывался признавать эти качества добродетелью. Верил, что настанет конец терпению вюртембержцев. Да и не только их. А всей Швабии - едва ли не самого прекрасного, но и самого нищего и отсталого края Германии, состоявшего почти из ста карликовых государств. О том, что они собой представляют, каков в них образ жизни и правления, Шиллер подробно узнал из одной крамольной книжки. Называлась она "Ансельмус Рабиозус, путешествие по Верхней Германии". Имя автора отсутствовало. Осторожность его была понятной. Картины повсеместного разорения, нищеты, произвола и невежества, нарисованные автором, приводили в ужас. Его острое, правдивое перо открыло глаза многим.
Причина недугов герцогства Вюртембергского, одного из крупнейших в Швабии - в нем проживало около полумиллиона человек, - как и остальных владений, состояла в бессовестной и жестокой эксплуатации крестьян, ремесленников и бюргеров, в непосильных расходах, которые шли на содержание двора и увеселения деспота.
Карл Евгений, Божьей милостью герцог Вюртембергский, старший сын Карла Александра, правление которого так ярко описано Л. Фейхтвангером в романе "Еврей Зюсс", блистательно продолжая политику своего родителя, почти полвека обирал страну, пока не довел ее до полного экономического краха. Жизнь и положение соотечественников его мало занимали. И, явно подражая французскому кумиру, он заявил однажды: "Что такое отечество?! Отечество - это я!"
Приняв личину просвещенного монарха, провозгласив эру счастливого правления, этот деспот учредил военную школу. Вначале она называлась "Военным питомником". Вскоре, однако, тщеславный герцог, льстивший себя надеждой прослыть образцовым правителем в глазах Европы, переименовал школу в "Карлову академию" - "Карлсшуле".
В ее тесном и душном, как гроб, мирке оказался и тринадцатилетний Шиллер. Навсегда запомнил он тот день, когда переступил порог "Карлсшуле", которую справедливо окрестили "питомником рабов".
Как ни старался герцог наглухо изолировать своих подопечных в академии-казарме, ветры эпохи проникали сквозь ее стены. Молодежь зачитывалась запрещенной литературой, горячо обсуждала политические события в стране и за рубежом, ухитрялась вслух декламировать вольнолюбивые стихи.
Но, пожалуй, больше других увлекают патриотические стихи Клопштока. Ему подражают, его цитируют. И вслед за поэтом предсказывают: "вольной, Германия, верю, ты станешь однажды" и надеются, что "право рассудка восторжествует над правом меча".
Горячим поклонником поэта был и молодой Шиллер. Под его влиянием он делает свои первые шаги в сочинительстве. Пишет трагедию о нассауском студенте, кончающем, по примеру гетевского Вертера, жизнь самоубийством. Создает трагедию на историческую тему "Козимо Медичи". Это начальные опыты, до нас не дошедшие. Известно лишь, что карлсшулеры, друзья поэта, с восторгом воспринимали юношеские творения своего товарища. "Тяга к поэзии, - признавался позже Шиллер, - оскорбляла законы заведения, где я воспитывался, и противоречила замыслам его основателя".
Привил ему страсть к поэзии преподаватель Якоб Абель, которому он посвятит потом свою трагедию "Заговор Фиеско".
От этого молодого профессора Шиллер впервые услышал и о Шекспире. Впрочем, не только услышал, но и получил томик сочинений великого англичанина, чье имя в то время было еще сравнительно ново в Германии. С тех пор гений Шекспира вытеснил всех иных поэтов из сердца Фридриха. Отныне его тайная мечта - достичь таких же вершин поэзии.
Вопреки законам заведения и замыслам его основателя, молодой Шиллер набрасывает свои первые поэтические опыты. В "Швабском журнале" появляется его стихотворение, из осторожности подписанное одной буквой "Ш". В нем еще немало неясных выражений и излишней метафоричности, но его уже заметила критика. И даже предсказала, что автор "еще прославит свое отечество". Уже задуман, вынашивается, не дает спать замысел "драматического романа". Так называет он трагедию, над которой работает, ибо пока что и не помышляет о ее сценическом воплощении.
"Злополучное начало жизни", как он сам говорил, не смогло погасить юношеский задор, пылкий, свободолюбивый дух, не подавило неукротимую фантазию.
Днем ему запрещают прикасаться к перу - это грозит карцером. Тогда он сказывается больным. В лазарете круглую ночь горит лампа. И можно без опаски писать. Это не просто - ночи напролет не выпускать перо из рук. Но молодой организм пока что легко переносит перегрузку. С годами ему придется поддерживать эту привычку, выработанную под давлением обстоятельств, с помощью крепкого кофе и рюмки ликера: он засыпал под утро и вставал лишь к середине дня.
Думал ли поэт, что в эти мгновения рождается великое произведение, и его друзья смогут воскликнуть: "Славы сорвал ты звезду!.."?
Трудно ответить на этот вопрос. Но то, что его творение будет сожжено рукой палача, - в этом поэт не сомневался.
Однажды воскресным майским утром 1779 года группа воспитанников академии отправилась на прогулку за город. Путь их лежал мимо виноградников к холмам, покрытым лесом.
Здесь шестеро друзей, договорившись заранее, отделились от остальных, разбрелись в разные стороны, а затем встретились в назначенном уединенном месте.
Одни улеглись на траве, другие расположились на стволе поваленного дерева. Шиллер занял центральное место в этой группе - на корнях огромной сосны. План сходки был известен каждому. Поэтому лишних слов не произносили. Ожидающие смотрели на Фридриха. Тот не спеша извлек из кармана страницы рукописи, покрытые витиеватым почерком, тем самым, которым потом так восхищался Гете, считавший его смелым и красивым.
Голос автора рукописи чуть дрогнул, когда он произнес название произведения, которое собирался прочитать, - "Разбойники".
Начал он тихо, сдержанно, произнося слова с заметным грубоватым швабским акцентом, характерным для крестьян; постепенно воодушевлялся, нескладно жестикулируя длинными руками и часто моргая глазами. Как актер - все это знали - он явно не блистал способностями. Выступая в театральных постановках, разыгрываемых в академии, Шиллер частенько в самых драматических местах вызывал у зрителей смех. Впрочем, сам он верил в свой актерский талант и одно время даже помышлял о сценической карьере.
Однако в тот день, в лесу, главное состояло не в том - как, а в том, что читал воспитанник Шиллер своим однокашникам.
Несколько лет назад (года два-три) тезка и соученик Фридрих Ховен, с которым он прошел в академии "все ступени духовных испытаний", обратил его внимание на небольшую вещицу, опубликованную в "Швабском журнале". Повесть называлась "Из истории человеческого сердца" и принадлежала перу тогда еще пребывавшего на свободе Шубарта. Почерпнутая, как сообщал автор, из самых достоверных источников, она рассказывала о судьбе двух братьев: Карла - натуры живой, увлекающейся, не способной на притворство, и Вильгельма - послушного сына, прилежного ученика, набожного и бережливого. Но это внешнее проявление характеров - подлинная их суть обнаруживается по мере развития действия. С помощью обмана и подлога Вильгельм ссорит Карла с отцом, который изгоняет сына и обрекает его на скитания, После этого коварный Вильгельм решает покончить с родителем и завладеть его имуществом. Подосланные им бандиты нападают в лесу на отца. И только вмешательство случайно оказавшегося рядом Карла, выдающего себя за батрака-лесоруба Ганса, избавляет старика от гибели. Отец узнает страшную правду о своих сыновьях, прощает любящего Карла и, по его просьбе, клеветника Вильгельма.
Сам Шубарт считал, что его маленькая повесть - это лишь эскиз к большому роману или драме. И предлагал воспользоваться ею "любому гению" для более развернутого повествования. Шиллер решил принять это предложение.
Первую попытку развить предложенный Шубартом сюжет о двух враждующих братьях он предпринял в исторической драме "Козимо Медичи". Но это было произведение на историческую тему. Ему же хотелось, следуя совету Шубарта, нарисовать картины современности. Для этого требовался конкретный жизненный материал. Просто выдумывать "из головы" - он не умел. Вдохновение посещало его, когда в руках имелся факт, способный пробудить воображение. Тогда-то и начиналось взаимопроникновение сущего и выдуманного.
Какие же факты помогли Шиллеру нарисовать задуманную им картину современности? Какой жизненный материал стал вдохновителем его воображения?