Но презрение мое было напрасным. Этот человек ждал возможности заключить пари, которое заставило бы его рискнуть самым дорогим. Настоящий игрок, он был готов на это, но не от скуки, не чтобы выиграть собаку или петуха.
Однажды тихим вечером, когда столы были еще пусты и домино лежало в коробках, он пришел, начал бродить по Игорному дому, болтать, пить и флиртовать.
Мне было скучно.
Затем в зал вошел еще один человек - не из наших постоянных посетителей; никто из нас его не знал. Сыграв несколько конов без особого воодушевления, незнакомец приметил человека, о котором я рассказываю, и заговорил с ним. Они разговаривали около получаса, причем очень горячо. Мы решили, что это старые друзья, и постепенно утратили к ним интерес. Но тут богач, рядом с которым странно склонился его компаньон, попросил дать ему возможность объявить неслыханное пари. Мы освободили ему место в середине зала и предоставили слово.
Оказалось, что его компаньон, этот незнакомец, приехал откуда-то из левантийских пустынь, где живут необыкновенные ящерицы и другие диковины. В его стране ни один мужчина не сядет за игровой стол ради каких-то жалких денег; у них более высокие ставки.
Жизнь.
Ставка ценою в жизнь. Победитель получит жизнь проигравшего и распорядится ею так, как сочтет нужным. Сроки и способ смерти значения не имеют. Ясно одно: выживет лишь кто-то один.
Было видно, что наш богатый друг возбужден. Он не смотрел ни на игроков, ни на столы. Его взгляд был устремлен туда, где нас не было: в мир утраты и боли. Какая разница, если он потеряет богатство?
Богатство для этого у него есть.
Какая разница, если он потеряет любовниц?
Женщин у него достаточно.
Но может ли он проиграть собственную жизнь?
Жизнь у него одна. Он дорожит ею.
Некоторые в тот вечер умоляли его бросить эту затею - они видели в неведомом старце нечто зловещее. Возможно, боялись, что им предложат то же самое, и придется отказываться.
По тому, чем рискуешь, становится ясно, что ты ценишь.
Условия были таковы.
Три игры.
Первая - рулетка, где властвует только случай.
Вторая - карты, где известную роль играет мастерство.
Третья - домино, где мастерство главное, а случай выступает под маской.
Чьи цвета наденет король-случай?
Это город масок.
Условия были согласованы и тщательно соблюдались. Победителем станет тот, кто выиграет две игры из трех, или же управляющий Игорного дома определит ничью, если кто-то из зрителей заметит жульничество.
Условия казались честными. Более честными, чем можно было ожидать в этом изменчивом мире. И все же некоторым стало не по себе, хотя в неизвестном человеке, на первый взгляд, не было ничего необычного или угрожающего.
Если бы Дьявол играл в кости, как бы он к нам явился?
Незаметно и начал бы нашептывать нам на ухо?
Спустись он к нам в виде ангела света, мы тотчас насторожились бы.
Наконец прозвучали слова: "Игра сделана".
Всю первую игру мы пили, наблюдали за пролетавшим мимо красным и черным, следили за яркой полосой металла, что отделяла одну цифру от другой, равнодушной к выигрышу или проигрышу. Сначала казалось, что наш богатый друг должен выиграть, но в последний момент шарик выскочил из гнезда и покатился дальше с негромким тошнотворным звуком, который сопровождает последнюю перемену.
Колесо остановилось.
Фортуна улыбнулась незнакомцу.
На мгновение воцарилось молчание. От одного мы ждали проявления досады, от другого - удовлетворения, но мужчины с восковыми лицами встали и пошли к столу под обманчивым веселым сукном. Карты. Кто знает, что они сулят? У мужчины должна быть верная рука.
Они не теряли времени даром. Эти люди знали толк в игре.
Они играли около часа, а мы пили. Пили, чтобы смочить губы, пересыхавшие всякий раз, когда на стол падала карта. Казалось, сама судьба вела незнакомца к победе. Однако никого не отпускало странное чувство, что незнакомец не должен выиграть - он обязан проиграть. Ради всех нас. Мы отчаянно желали, чтобы наш богатый друг напряг мозги, и чтобы ему повезло. Так и случилось.
В карты он выиграл, и счет стал равным.
На мгновение мужчины встретились взглядами, а потом сели играть в домино. Их лица как бы перетекли друг в друга. Казалось, наш богатый друг стал более расчетливым, а лицо его соперника - более задумчивым и не таким алчным, как раньше.
С самого начала стало ясно, что в этой игре они тоже ровня. Оба играли искусно, оценивали пробелы и числа, проводили молниеносные подсчеты, пытались перехитрить друг друга. Мы бросили пить. Никто не говорил и не двигался; слышалось только щелканье костей о мраморный стол.
Миновала полночь. Я слышала, как внизу вода хлюпает о камни. Слышала, как у меня в горле хлюпает слюна. Слышала, как домино щелкают о мраморный стол.
Наконец не осталось ни одной кости. Ни одного пробела.
Незнакомец выиграл.
Мужчины встали одновременно и обменялись рукопожатием. Затем богач положил руки на мраморный стол, и мы увидели, что они дрожат. Красивые холеные руки дрожали. Заметив это, незнакомец слегка улыбнулся и предложил проигравшему выполнить условия пари.
Никто из нас не сказал ни слова, никто не попытался остановить его. Может, мы хотели, чтобы так случилось? Надеялись, что жизнь одного человека может заменить множество других?
Я не знаю, о чем мы думали. Знаю только одно: мы молчали.
Смерть была такова: постепенное расчленение. Начиная с рук.
Богач незаметно кивнул, поклонился нам и вышел вместе с незнакомцем. Мы больше никогда не видели ни того, ни другого и не слышали о них, но однажды, несколько месяцев спустя, когда мы сумели убедить друг друга, что это была всего лишь штука: они зашли за угол и расстались, перепугав друг друга до полусмерти, - в Игорный дом пришла посылка. В стеклянном ящичке на зеленом сукне лежала пара изящных белых рук с безукоризненным маникюром. Между большим и указательным пальцем левой руки был зажат шарик для игры в рулетку, а между большим и указательным пальцем правой - кость домино.
Управляющий повесил ящичек на стену. Он висит там и сегодня.
Я говорила, что в тайнике лежит нечто неслыханно ценное. Мы не всегда сознаем это, но всегда скрываем что-то от любопытных глаз и чувствуем иногда: эти любопытные глаза принадлежат нам самим.
Однажды ночью, восемь лет назад рука, заставшая меня врасплох, открыла тайник и показала мне, что я там хранила.
Мое сердце - орган надежный, как там могло оказаться мое сердце? Мое сердце верой и правдой служило мне изо дня в день, смеялось над жизнью, ничего никогда не выдавало. Но однажды я увидела привезенные с Востока куклы - они вкладывались одна в другую, скрывались одна в другой, - и я поняла, что сердце тоже может скрываться в самом себе.
Я начала азартную игру, и ставкой оказалось мое сердце. В такую игру можно сыграть только однажды.
Или не играть в нее вовсе.
Я полюбила женщину - согласитесь, это не совсем обычно. Я знала ее всего пять месяцев. Мы провели вместе девять ночей, и с тех пор я ее ни разу не видела. Согласитесь, это не совсем обычно.
Я всегда предпочитала карты костям, поэтому что удивительного, когда я вытянула роковую карту.
Даму пик.
Ее дом был простым, но изящным, а мужа иногда вызывали осмотреть новую редкость (он торговал книгами и географическими картами); вскоре после нашей встречи он снова уехал. Девять дней и ночей мы не выходили из ее дома, ни разу не открыв дверь и не выглянув в окно.
Мы были обнажены и не стыдились этого.
И счастливы.
На девятый день я ненадолго осталась одна; до возвращения мужа ей нужно было закончить кое-какие домашние дела. В тот день окна заливал дождь, вода в каналах поднялась, и на поверхность вынесло то, что лежало на дне. Мусор, которым кормились крысы и изгнанники в своих темных лабиринтах. То было вскоре после Нового года. Она говорила, что любит меня. Я никогда не сомневалась в ее словах, ибо знала, что это правда. Когда она прикасалась ко мне, я понимала, что меня любят - со страстью, которой раньше я никогда не чувствовала. Ни в других, ни в себе.
Нынче любовь стала модной, и в этом городе моды мы знаем, как смеяться над любовью и не давать воли своему сердцу. Я считала себя цивилизованной женщиной, но оказалось, что я дикарка. При мысли о том, что я могу потерять ее, я была готова утопить ее и утопиться самой в каком-нибудь пустынном месте - все лучше, чем казаться себе чудовищем без единого друга.
Всю девятую ночь мы пили и ели, как обычно, оставшись в доме одни; слуг отпустили. Ей нравилось жарить омлеты с травами. Именно их мы и ели с острой редькой, которую она купила у разносчика. Время от времени мы умолкали, и я видела в ее глазах следующий день. Тот, когда мы расстанемся, и наша жизнь сведется к странным встречам в незнакомых кварталах. Обычно мы ходили в одно кафе, битком набитое студентами из Падуи и художниками, ищущими вдохновения. Ее там не знали. Друзья не отыскали бы ее там. Именно там мы встретились впервые и продолжали встречаться в часы, которые нам не принадлежали. За исключением того дара девяти ночей.
Я не приняла ее печали - она была слишком тяжела.
Какой смысл любить человека, рядом с которым можно проснуться лишь случайно?
Игроком руководит надежда на выигрыш и возбуждает страх проигрыша; побеждая, он верит, что удача с ним, что она улыбнется ему снова.
Если возможны девять ночей, то почему не десять?
Но идет неделя за неделей, ты ждешь десятой ночи, нового выигрыша, а время потихоньку обгладывает ту самую, неслыханно ценную вещь, которой нет замены.
Ее муж имел дело только с редкостями; он никогда не покупал того, чем мог владеть кто-то другой.
Может, он купит мое сердце и подарит его ей?
Я уже ставила его на кон девять ночей. В то утро я ушла, не сказав ей, что мы больше никогда не увидимся. Просто не стала договариваться о встрече. Она не принуждала меня. Она часто говорила, что с возрастом взяла от жизни все, что могла, и большего не ждет.
И я ушла.
Когда мне хотелось вернуться к ней, я шла в Игорный дом и смотрела на какого-нибудь глупца, унижавшегося за игровым столом. Я могла бы выиграть еще одну ночь, еще немного унизиться, но после десятой были бы одиннадцатая и двенадцатая, а потом я оказалась бы в том безмолвном месте, где больно от того, чего всегда не хватает. В безмолвном месте, где голодают дети. Она любила своего мужа.
Я решила выйти замуж.
Был человек, который давно хотел меня; человек, которому я отказывала, проклинала его. Человек, которого я презирала. Богатый человек с жирными пальцами. Ему нравилось, что я одевалась мальчиком. А мне всегда нравилось одеваться мальчиком. Это нас сближало.
Он приходил в Игорный дом каждый вечер, играл по-крупному, но никогда не ставил на кон то, что было ему слишком дорого. Он не был глупцом. Он хватал меня своими ужасными руками, кончики пальцев его казались набухшими гнойниками, и спрашивал, не передумала ли я. Говорил, что мы сможем путешествовать по миру. Мы трое. Он, я и мой гульфик.
Город, в котором я родилась, постоянно меняется. Он не всегда сохраняет размеры. По ночам улицы появляются и исчезают, а в суше пробиваются новые каналы. Иногда бывает невозможно пройти из одного места в другое, потому что путь кажется бесконечным, а иногда можешь обойти свое королевство за минуту, как владения какого-нибудь карманного принца.
Мне начинало видеться, что в городе остались лишь два человека: они ощущают присутствие друг друга, но никак не могут встретиться. Выходя на улицу, я надеялась и смертельно боялась увидеть этого другого. Во всех незнакомых лицах я различала одно лицо, а в зеркале видела свое собственное.
Мир.
Конечно, мир достаточно широк, чтобы ходить по нему без опаски.
Мы поженились без всякой церемонии и тут же уехали - сначала во Францию, потом в Испанию, потом даже в Константинополь. Он крепко держал слово, и каждый месяц я пила кофе в другой стране.
В одном городе, где всегда стоит хорошая погода, жил молодой еврей, который любил пить кофе под открытым небом и наблюдать за прохожими. Он видел моряков, путешественников, женщин с лебедями в волосах и все мыслимые и немыслимые развлечения.
Однажды он увидел молодую женщину, быстро шедшую мимо; одежда так и летела за ней.
Она была красива; молодой человек знал, что красота делает людей отзывчивыми, поэтому попросил ее ненадолго остановиться и выпить с ним кофе.
- Я убегаю, - сказала она.
- От кого?
- От себя.
Но она все же согласилась посидеть с ним, потому что была одинока.
Его звали Сальвадор.
Они говорили о горных хребтах и опере. Говорили о животных с железным мехом, которые могут плавать по рекам, не поднимаясь наверх, чтобы глотнуть воздуха. О неслыханно дорогой вещи, которая есть у каждого и хранится в тайнике.
- Вот она, - сказал Сальвадор. - Гляньте-ка сюда. - С этими словами он вынул коробочку с эмалью снаружи и бархатом внутри, и на этом бархате лежало его сердце.
- Отдайте мне взамен ваше.
Но женщина не могла сделать этого, потому что путешествовала без сердца; оно билось в другом месте.
Она поблагодарила молодого человека и вернулась к мужу, руки которого ползали по ее телу, как крабы.
А молодой человек часто думал о красивой женщине, представшей перед ним в солнечный день, когда дул такой ветер, что ее серьги плавниками сдувало в стороны.
Мы путешествовали два года; потом я украла все деньги, что у него были, прихватила часы и бросила его. Я оделась мальчиком, чтобы не узнали, и пока он храпел, вылакав бутылку красного вина и сожрав половину гуся, скрылась в темноте, которая всегда была мне другом.
Я бралась за любую работу - на кораблях, в роскошных дворцах, я научилась говорить на пяти языках и не возвращалась в город своей судьбы целых три года. Но затем, повинуясь капризу, села на судно домой, потому что хотела вернуть свое сердце. Следовало быть умнее - город сжимался, и возвращаться в него оказалось слишком рискованно. Муж тут же нашел меня. Гнев обобранного и брошенного супруга ничуть не смягчился, хотя к тому времени он жил уже с другой женщиной.
Его друг, умудренный опытом человек, предложил решить наши разногласия с помощью небольшого пари. Мы должны сыграть в карты, и если выиграю я, то получу полную свободу и достаточно денег, чтобы ею пользоваться. Если я проиграю, муж получит право сделать со мной все, что ему захочется, - за исключением принуждения к сожительству и убийства.
Разве был у меня выбор?
В то время я думала, что просто плохо играла, но позже случайно узнала: колода крапленая, исход пари предопределен с самого начала. Я уже говорила: мой муж глупцом не был.
Меня подвел валет червей.
Проиграв, я решила, что муж запрет меня в доме и на том дело кончится, но он заставил меня ждать три дня, а потом прислал записку с требованием явиться на встречу.
Когда я пришла, он был с другом и офицером высокого ранга - французом, который потом оказался генералом Мюратом.
Этот офицер смерил придирчивым взглядом мое платье, а потом попросил переодеться. Увидев меня в наряде мальчика, пришел в восторг, извлек большой саквояж и положил его на стол между собой и моим мужем.
- Тут сумма, о которой мы договорились, - сказал он.
Мой муж трясущимися руками пересчитал деньги.
Он продал меня.
Мне пришлось пойти за армией и стать любимой игрушкой генералов.
Мюрат заверил, что это для меня немалая честь.
Они не дали мне времени забрать свое сердце. Только вещи. Но я им благодарна; здесь - не подходящее для сердца место.
Она умолкла. Мы с Патриком не говорили ни слова, не шевелились, даже чтобы уберечь от огня пятки. Именно она прервала молчание.
- Дайте мне этого адского зелья. Рассказ заслуживает награды.
Она казалась беспечной; тень исчезла с ее лица, но, похоже, перебралась на мое.
Она никогда не полюбит меня.
Я нашел ее слишком поздно.
Я хотел подробнее расспросить женщину о ее городе на воде, который никогда не остается прежним, хотел увидеть ее глаза, в которых горела любовь если не ко мне, то к чему-то другому, но она расстелила шубу на полу и собралась спать. Я осторожно приложил ладонь к ее щеке, и женщина улыбнулась, прочитав мои мысли.
- Когда мы одолеем эти снега, я привезу тебя в город масок, и ты найдешь ту, что придется тебе по душе.
Еще одну. На мне уже есть маска. Маска и костюм солдата.
Нет. Я хочу домой.
Пока мы спали, снова пошел снег. Утром мы не смогли открыть дверь. Ни я, ни Патрик, ни мы втроем. Понадобилось выламывать бревно из треснувшей стены, и поскольку я был самым худым, лезть в дыру пришлось мне. При этом я уткнулся лицом в сугроб выше человеческого роста.
Потом я начал раскапывать руками это колдовское месиво, которое манит погрузиться в него с головой и забыть обо всем на свете. Снег не кажется холодным; складывается впечатление, что у него вообще нет температуры. Когда он падает, и ты ловишь руками эти кусочки пустоты, как-то не верится, что они могут сделать кому-нибудь больно. Кажется невозможным, что простое умножение может что-то изменить.
А может, и нет. Даже Бонапарт начинал понимать значение количества. В этой безбрежной стране слишком много миль, людей и снежинок - нас на всех не хватило.
Я снял перчатки, чтобы они не промокли, и смотрел, как мои руки сначала покраснели, затем побелели, затем приобрели красивый синий цвет, а вены стали пурпурными, как анемоны. Я чувствовал, что у меня замерзают легкие.
Дома, на ферме, полуночный мороз серебрит землю и закаляет звезды. Тамошний холод обжигает, как удар плети, но не чувствуешь, что коченеют внутренности. Что воздух, которым дышишь, схватывает потоки и туманы и превращает их в ледяные озера. Когда я делал вдох, то ощущал себя мумией.
Большая часть утра ушла у меня на то, чтобы отбросить снег и освободить дверь. Мы взяли порох, немного еды и продолжили путь в сторону Польши, или герцогства Варшавского, как назвал ее Наполеон. Мы собирались перейти границу, затем спуститься в Австрию, пересечь Дунай и добраться до Венеции… или Триеста, если порты будут блокированы вражеским флотом. Нам предстояло путешествие длиной в тысячу триста миль.
Вилланель умела обращаться с картой и компасом; одно из преимуществ жизни с генералами, как она говорила.
Из-за снежных заносов мы продвигались медленнее, чем прежде; через две недели от нас осталось бы одно воспоминание, если б не вынужденный крюк, что вывел нас к нескольким избушкам в стороне от обеих армий. Увидев поднимавшийся вдалеке дымок, мы решили, что это еще одна деревня, принесшая себя в жертву, но Патрик поклялся, что видит не развалины, а коньки крыш; оставалось надеяться, что нас ведет не злой дух. Окажись деревня сожженной, солдаты были бы неподалеку.