- Я больше этого не потерплю! - продолжал я.- Я не потерплю, чтобы вы отзывались дурно о моем короле и о добрых друзьях моих Кэмпбеллах!
- Я Стюарт…- начал было говорить Алан, но я оборвал его.
- Как же, знаю: у вас королевское имя. Но, заметьте, с тех пор как я брожу по горам Шотландии, я насмотрелся на многих носителей этого имени. Лучшее, что я могу о них сказать, так это то, что им совсем не мешало бы помыться.
- А знаешь ли ты, что это оскорбление? - сказал Алан голосом очень тихим.
- Что же, весьма сожалею: я еще не все сказал. Коли вам не по душе эта нравоучительная заутреня, то обедня вас тем более не утешит. Вас преследуют люди моей партии, взрослые люди, а вы себе в утешение насмехаетесь над несовершеннолетним. Слабое утешение! Вас побили и Кэмпбеллы и виги. Вы улепетываете от них как заяц! Так по крайней мере отзывайтесь с уважением о ваших врагах!
Алан стоял неподвижно; полы его плаща хлопали на ветру.
- Жаль,- наконец проговорил он.- Есть вещи, которые не могут быть оставлены без внимания.
- Я вас об этом и не прошу. Если угодно, я к вашим услугам.
- К услугам?
- Да, я готов предоставить вам удовлетворение. Я не бахвал, как некоторые. Ну, что же вы, нападайте!
И, вынув шпагу, я стал так, как учил меня сам же Алан.
- Дэвид! - воскликнул он.- Ты с ума сошел. Я не могу с тобой драться. Это же будет убийство.
- Так вот на что вы рассчитывали, оскорбляя меня!
- Твоя правда! - воскликнул Алан и в сильной озадаченности застыл на мгновение как вкопанный, подергивая пальцами губы.- Твоя правда! - произнес он вновь и обнажил шпагу, но не успели наши клинки скреститься, как он бросил клинок свой и повалился на землю.- Нет, нет. Не могу… не могу я…
Тут, наконец, злоба вышла из меня вон, и я почувствовал, что осталась во мне только болезнь, а на душе было горько, стыдно и пусто. Как я мог такое сказать? Я готов был отдать все на свете, только бы вернуть свои слова назад. Но сказанного уж не вернешь, не воротишь. Я вспомнил, как Алан был добр ко мне, как он был храбр, отважен, как ободрял меня в дороге, разделяя со мной все тяготы и лишения. Вспомнились мне и мои оскорбительные речи. Я понял, что потерял навеки преданного моего друга, а между тем болезнь овладевала мной, в боку кололо, точно острием шпаги. Я почувствовал, что теряю сознание.
И тогда я решил прибегнуть к уловке. Никакие извинения не загладят слов, уже сказанных. Бесполезно было оправдываться после таких оскорблений. Но коль скоро извинения мои напрасны, одна только мольба о помощи могла бы вернуть мне Алана. Подавив самолюбие, я сказал:
- Алан, если вы не поможете мне, я, верно, не протяну долго.
Он вскочил с земли и устремил на меня пристальный взгляд.
- Да, я не шучу. Я тяжело болен. Отведите меня под какой-нибудь кров. Там хоть умереть будет легче.
Мне можно было и не притворяться. Совершенно непроизвольно на глаза мои накатились слезы, слышались они и в голосе, который разжалобил бы даже каменное сердце.
- Ты в состоянии идти? - спросил Алан.
- Нет,- отвечал я,- один не могу. У меня отнимаются ноги и в боку колет, точно раскаленным железом жжет. И дыхание сводит… Когда я умру, простите ли вы меня, Алан? Я вам не говорил, но я очень любил вас, Алан, даже в минуты, когда на вас злился.
- Ну что ты… что ты… Не говори так, Дэви, друг мой. Если б я знал…- И, не договорив, он стиснул зубы, чтобы подавить плач.- Позволь я обниму тебя. Вот так,- продолжал он.- А теперь обопрись-ка о мое плечо. Бог нам укажет, где здесь дом. Мы ведь теперь в Балкухиддере. Уж дома-то, я думаю, здесь имеются. Здесь и друзья наши живут. Легче тебе так, Дэви?
- Да, так гораздо легче. Так я могу идти.- И я крепко пожал ему руку повыше локтя.
Алан вновь чуть было не разрыдался.
- Ах, Дэви, я какой-то ужасный человек,- проговорил он.- Бестолковый чурбан! Ну как я мог забыть, что ты ведь почти дитя еще! Как я мог не заметить, что ты едва стоишь на ногах! Прости меня, если можешь, Дэви.
- Алан, прошу вас, не будем говорить об этом. Воистину мы не сможем исправить друг друга. Мы должны быть снисходительными. Мы должны взять терпение… О ужас, как колет в боку! Неужели здесь нет жилища?
- Я найду его, Дэвид! Мы пойдем вниз по ручью. Там должно быть какое-нибудь селение. Бедный мальчик! Может быть, будет лучше, если я тебя понесу?
- Но, Алан, я же больше чем на голову выше вас!
- Что за дичь! - в сильном волнении духа воскликнул он.- Быть может, ты и выше меня, но никак не больше, чем на два дюйма. Я отнюдь не утверждаю, что я из тех, кто, по твоим меркам, великан… Хотя, впрочем, кажется, ты недалек от истины. Ну конечно, конечно, ты выше! На голову, а то и больше.
Смешно и отрадно было слышать, что Алан отказывается от своих слов, боясь затеять новую ссору. Если б не боль в боку, я, вероятно бы, рассмеялся, но тогда, конечно, мне пришлось бы вскорости плакать.
- Алан, отчего ты так добр ко мне? - воскликнул я.- Что тебе за охота нянчиться с таким неблагодарным человеком?
- Право, сам не знаю,- отвечал он.- Что мне в тебе больше всего нравилось, так это то, что ты никогда не спорил, не прекословил, не затевал ссор, а теперь, странное дело, я люблю тебя даже больше, чем прежде.
Глава 25
В БАЛКУХИДДЕРЕ
Взойдя на порог первого попавшегося нам на глаза дома, Алан не раздумывая постучался, что, конечно, было сопряжено с риском, ведь мы находились в горах Бал-кухиддера. Власть могущественных кланов не простиралась на эти земли; здесь селились малые племена и роды, исстари враждовавшие между собой, а также разрозненные остатки других кланов, так называемый безначальный народ, бежавший под натиском Кэмпбеллов в эти глухие места и расселившийся по истокам Форта и Тея. Здесь жили Стюарты и Макларены, составлявшие с Ап-пином один клан и в боях выступавшие под знаменами вождя Алана. Здесь жили Макгрегоры, осколки некогда сильного клана, запятнавшего себя кровью безвинных людей и ныне преследуемого законом. Их вождь Макгрегор из Макгрегора находился в изгнании, а их другой предводитель, Джеймс Мор, старший сын небезызвестного Роб Роя, не так давно владычествовавший в Балкухид-дере, ожидал решения своей участи в Эдинбургском замке. Макгрегоры ненавидели лютой ненавистью и жителей Равнины, и горцев, а в их числе и Грэхемов, и Макларенов, и Стюартов, и потому Алан в особенности опасался встречи с ними.
Случай избавил нас от таковой. Мы попали в дом Макларенов, где Алан пользовался добрым именем. Меня тотчас уложили в постель, послали за лекарем. Нашел он меня в плохом состоянии. Но оттого ли, что был он хороший лекарь, иль оттого, что я был молод, во цвете сил,- прошло не более месяца, как я уже был на ногах.
Алан не покидал меня во время моей болезни, как ни просил я его, чтобы он шел, оставив меня. Его горячее безрассудство приводило в отчаяние тех немногих его друзей, кто был посвящен в наши тайны. Днем он укрывался в пещере на лесистом склоне горы, а к ночи, если путь был свободен, приходил меня навещать. Надо ли говорить, как я радовался при его появлении. Наша хозяйка, миссис Макларен, спешила всячески ему угодить, не отставал от нее и хозяин. У Дункана Ду имелась в доме волынка, а надо заметить, он был большой охотник до музыки, так что дни моего выздоровления стали всеобщим праздником, ночь напролет царило веселье.
Солдаты не тревожили нас. Впрочем, раз внизу по долине прошел отряд в составе двух рот, усиленных драгунами. Я наблюдал за ними из окна, не вставая с постели. Но что удивительно: не было в поле зрения ни стражи, ни судьи, ни помощника шерифа, не задавались вопросы, откуда я прибыл, куда следую, не задавались они и в час веселья, как будто я находился в пустыне. Тем не менее о моем прибытии знал весь Балкухиддер, и не только он, но и его окрестности. По горскому обычаю всякая новость незамедлительно передавалась из дома в дом. Объявления были напечатаны и развешаны. Одна такая афиша висела, приколотая булавкой, над изножьем моей кровати. В ней давался далеко не лестный портрет мой, а ниже крупными буквами была означена сумма, в которую была оценена моя голова. Дункан Ду и все, кто знал, что я пришел с Аланом, едва ли питали какие-либо сомнения насчет моей личности, да и другие, еще не знавшие, несомненно, обо всем догадывались. И не мудрено. Сменив одежду, я не мог, разумеется, изменить лета свои и наружность. К тому же юноши из Нижней Шотландии не часто забредали в эти края, тем более в то смутное время. Достаточно было прочесть объявление, а потом взглянуть на меня - и вывод напрашивался сам собой. Бывает нередко, двое или трое друзей хранят секрет, а смотришь, он уже всем известен. У горцев же Балкухиддера в тайны был посвящен весь народ, но эти тайны хранились веками.
Из других происшествий, пожалуй, только одно достойно упоминания. Меня посетил Робин Ойг, сын знаменитого Роб Роя. Его разыскивали по всей стране по обвинению в том, что он увез из Бальфрона одну молодую особу и будто бы, как утверждали, принудил ее вступить с ним в брак. Несмотря на то, он разгуливал по Балкухиддеру словно по аллеям собственного парка. Это он убил Джеймса Макларена, подкараулив его на пашне. Ни о каком примирении не могло быть и речи; но надо было видеть, как невозмутимо вошел он в дом своих кровных врагов, как будто купец в гостиницу.
Дункан Ду успел мне шепнуть, что за гость пожаловал. Мы оба встревоженно переглянулись. Дело в том, что с минуты на минуту мы ожидали Алана, а встреча двух заклятых врагов ничего хорошего не сулила; известить же Алана не было никакой возможности: это, несомненно, вызвало бы подозрения у Макгрегора, личности весьма и весьма темной.
Он вошел с видом отменной галантности, но держал себя так надменно, как будто попал в низшее общество, за которое он нас и почитал. Сняв шапку перед миссис Макларен, он тотчас же водрузил ее снова, как только обратился к Дункану, и, показав себя таким образом в выгодном свете (как, по-видимому, он находил), направил шаги свои прямо ко мне.
- До меня дошли сведения,- поклонившись, сказал Макгрегор,- что ваша фамилия Бальфур.
- Да, меня зовут Дэвид Бальфур. Чем могу служить? - отвечал я.
- Я в ответ мог бы назвать свое имя, но в последние годы оно и так у всех на слуху. Думаю, достаточно будет сказать вам, что я родной брат Джеймса Мора Драммонда (иначе говоря, Макгрегора), о котором вы, надо полагать, наслышаны.
- О да, сэр,- ответил я несколько настороженно.- Я имел удовольствие слышать также и о вашем отце Макгрегоре-Кэмпбелле.
С этими словами я привстал в постели и отдал гостю поклон, почтя за благо польстить ему, если ему так льстило, что отец у него мятежник.
Робин Ойг поклонился в ответ и продолжал:
- Я пришел сюда затем, сэр, чтобы сказать вам следующее. В сорок пятом году мой брат, подняв добрую часть Грегоров, повел за собою шесть рот, чтобы сражаться за правое дело. В их рядах шел один джентльмен, лекарь, который впоследствии вылечил ногу моему брату, когда тот сломал ее в битве при Престонпансе. Он носил в точности ту же фамилию, что и вы, и доводился братом Бальфуру из Байта. Так вот, если вы состоите в родстве с этим джентльменом, я почту за честь предоставить себя и моих людей всецело в ваше распоряжение.
Нужно заметить, что о своей родословной я знал не больше, чем какая-нибудь бродячая собака о своем происхождении. Правда, дядя рассказывал про какие-то наши значительные связи, но вот Бальфур из Байта при том почему-то не упоминался. Мне оставалось лишь позорно признаться в своем невежестве.
Робин Ойг коротко отвечал, что сожалеет о затраченном времени, и без поклона повернулся ко мне спиной и направился к двери. Я слышал, как он заметил Дункану, что я не кто иной, как невежа без роду без племени, который не знает даже собственного отца. Конечно, мне стало досадно и стыдно при этих словах, но я едва мог удержать улыбку. И впрямь, забавно, что человек, над которым висела петля правосудия и которого действительно через три года повесили, проявлял такую взыскательность к родословной своих знакомых.
В дверях Робин столкнулся с Аланом. Оба отпрянули и уставились друг на друга, точно два пса, встретившиеся на улице. Ни тот ни другой не отличались крупным сложением, но, застыв в гордых позах, они оба, казалось, начали раздуваться. Оба были при шпагах, оба, резко полуоборотясь, высвободили эфесы шпаг, чтобы при случае без промедления пустить свои клинки в дело.
- Мистер Стюарт, если не ошибаюсь? - промолвил Робин.
- Вы не ошиблись, мистер Макгрегор,- последовал ответ.- Мое имя отнюдь не из тех, которых стыдятся.
- Вот уж никак не думал, что вы, оказывается, в моей стране.
- Если мне не изменяет память, я нахожусь в стране моих родичей, Макларенов.
- Это спорный вопрос, и весьма щекотливый. Но я будто бы где-то слышал, что вы умеете держать шпагу?
- Если только вы не глухи от рождения, мистер Макгрегор, вы, несомненно, услышите обо мне и нечто большее. Не я один в Аппине умею направить клинок свой по назначению. Помнится, когда мой родственник и мой вождь Ардшиль не так давно разрешал спор с джентльменом, у которого, кстати сказать, было то же имя, что и у вас, то победа была не на стороне Макгрегора. Или я что-то запамятовал?
- Вы имеете в виду моего отца, сэр? - воскликнул Робин.
- Ну, я бы не удивился, если б это был он. Джентльмен, которого я имею в виду, обладал дурным свойством прибавлять к своему имени слово "Кэмпбелл".
- Мой отец был стар. Силы были неравны. Мы бы с вами составили более подходящую пару.
- Я того же мнения,- отвечал Алан.
Тут я начал вставать с постели. Дункан не отходил ни на шаг от своих гостей, известных буянов и дуэлистов, готовый разнять их при первом удобном случае. Но вот последнее слово было брошено - медлить было нельзя. Дункан Ду, с бледным как полотно лицом, вклинился между ними.
- Джентльмены! А я другого мнения. Да посмотрите же, у меня есть волынка, а вы, я знаю, оба такие славные музыканты. В народе давно идет спор, кто же из вас искуснее. Чем не прекрасный случай разрешить этот спор.
- А что, это дело,- промолвил Алан, не переводя глаз с Робина Ойга, который в свою очередь также не выпускал Алана из своего взгляда.- Я слышал, что вы на чем-то играете? Стало быть, правду молвят, что вы знаете толк в музыке. Ну, а на волынке вы сыграть сможете?
- Да я любого заткну здесь за пояс! - вскричал Робин.
- Весьма смелое утверждение.
- У меня находились ответы и посмелее,- заметил Робин,- и притом куда более сильным соперникам.
- Что ж, нетрудно будет это проверить,- заметил Алан.
Дункан Ду спешно принес волынку - самое ценное свое достояние, поставил перед гостями копченую баранью ногу, бутылку аттольского броза, изготовленного из старой водки, меда и сливок, тщательно взбитых и смешанных в определенной пропорции. Ссора в любую минуту могла обернуться стычкой, однако ж оба противника с видом отменной учтивости сели друг против друга за стол. Макларен стал настойчиво предлагать им отведать баранины с брозом, который, как он разъяснил, готовила его жена, родом из Аттола, большая мастерица по этой части. Но Робин от угощения отказался, заметив, что броз затрудняет дыхание и потому, дескать, вреден.
- Попрошу заметить, сэр,- произнес Алан,- я почти десять часов ничего не ел, а это для дыхания гораздо вреднее, чем шотландский броз.
- В таком случае я не намерен оставлять за собой какие-либо преимущества,- отвечал Робин.- Подкрепляйте себя на здоровье. Я последую вашему примеру.
Они съели по небольшому куску баранины, выпили по стакану броза за здоровье миссис Макларен; затем после продолжительного обмена учтивостями Робин взял в руки волынку и сыграл бравурную плясовую мелодию в быстром темпе.
- Я вижу, дудеть вы умеете,- сказал Алан и, взяв у своего соперника инструмент, повторил мелодию в точности, как играл ее Робин, а затем перешел к вариациям на ту же тему, украшая ее переливами, которые так любят волынщики.
Мне понравилось, как играл Робин, но игра Алана привела меня в восторг.
- Что ж, недурно, мистер Стюарт,- заметил Робин.- Но ваши трели нестройны. Вы слабы в композиции.
Кровь кинулась в лицо Алану.
- Я слаб в композиции?! - вскричал он.- Я уличаю вас во лжи, сударь!
- Коли вы хотите переменить волынку на шпаги, то, стало быть, здесь вы признаете себя побежденным.
- Что же, достойный ответ, мистер Макгрегор. Извольте, я беру свои слова назад… до поры до времени,- проговорил Алан, делая ударение на последних словах.- Пусть нас рассудит Дункан.
- Право, не понимаю, зачем вовлекать кого бы то ни было в наш спор. Вы гораздо лучший судья в этом деле, нежели любой Макларен из Балкухиддера. Должен признать, что для Стюартов ваша игра порядочна. Передайте-ка мне волынку.
Алан передал волынку, и Робин начал повторять и исправлять вариации Алана. Слух у него был и впрямь замечателен.
- Да, вы знаете толк в музыке,- мрачно промолвил Алан.
- А теперь рассудите сами, мистер Стюарт,- сказал Робин Ойг и, вновь заиграв вариации, так искусно преобразил их, придал им такую свежесть, так виртуозно, легко взял трели, что я был поражен.
Между тем лицо Алана потемнело и запылало. Он сидел, глядя перед собой, погруженный в свои сердитые думы, и в рассеянии кусал ногти, причем вид у него был такой, как будто ему нанесли оскорбление.
- Довольно! - наконец воскликнул он.- Вижу, играть вы умеете. Можете быть удовлетворены.
Он хотел было встать, но Робин Ойг вытянул руку, прося внимания, и тотчас заиграл медленные вариации шотландской песни. Это была прекрасная музыка, исполненная благородной величавости, к тому же, как потом оказалось, песня эта родилась в Аппине среди Стюартов и была любимой мелодией Алана. Едва раздались первые протяжные звуки, Алан изменился в лице, а когда темп стал нарастать, он, казалось, пришел в волнение и вскоре на лице его не осталось и следа злобы, он весь погрузился в музыку.
- Робин Ойг,- промолвил он, когда музыка смолкла,- поистине вы великий музыкант. Я не достоин играть в вашем обществе. Клянусь честью, у вас в одном только мизинце музыки больше, чем во всей моей голове. И хотя меня все никак не покидает мысль, что я, быть может, сумел бы показать вам другую музыку - музыку моего клинка, говорю вам наперед: это будет нечестно. У меня рука не поднимется убить человека, который так прекрасно играет на волынке. Нечестно это будет, не по совести!
На этом ссора была забыта; ночь напролет лился рекою броз, и волынка переходила из рук в руки. Солнце было уже высоко, а трое гуляк сильно навеселе, когда наконец Робин опомнился, что ему время домой.