- Смотрите, сударь. Вздор все это. В конце концов, родная кровь не вода, черт побери! Вы не можете так позорно отступиться от сына вашего покойного брата. Если вы это сделаете, клянусь вам, не сойти мне с этого места, по всей округе пойдет про вас слава!
- Эко дело. Я и так здесь не в большой чести,- возразил дядя.- А потом, как же это, любопытно узнать, вы меня ославите? Разве что с моей помощью. Уж не вы ли или ваши родственники обо всем расскажут? Нет, господин любезный, это все пустой разговор.
- Тогда Дэвид сам обо всем расскажет.
- Как так расскажет?! - резким голосом отозвался дядя.
- Да очень просто. Мои родственники, разумеется, держали бы вашего племянника под стражей, коли от этого был бы какой прок. Но коли его нет, так, я полагаю, они его отпустят. Пусть себе идет на все четыре стороны, провались он пропадом!
- Ну, тоже не велика печаль. Мне-то какое дело до этого!
- Что ж, я предполагал это услышать,- сказал Алан.
- Предполагали? Так в чем же дело?
- А в том дело, сударь, что тут: или - или. Или вы любите Дэвида и заплатите за него выкуп, или у вас имеются причины не желать его возвращения, и тогда вы заплатите нам за содержание вашего племянника. Как видно, вас устраивает второе. Что ж, отлично. Смею вас уверить, вам это обойдется недешево. Мои родственники и я будем довольны,- простодушным тоном заметил Алан.
- Погодите, я вас что-то не совсем понимаю.
- Ах, вот как, не понимаете? Ну так слушайте и внимайте. Итак, вы не желаете, чтобы ваш племянник вернулся. Что ж, дело ваше. Тогда как прикажете с ним поступить? Что нам с ним делать? Как угодно вам распорядиться? Как скажете, так мы и сделаем. Сколько вы нам заплатите?! Говорите, я жду вашего ответа!
Дядя с беспокойством заерзал на ступеньке и не отвечал ничего.
- Я жду, сэр! - вскричал Алан.- Попрошу заметить, я дворянин, я ношу королевское имя. Обивать порог вашего дома я не намерен! Или вы честь по чести даете мне сию же минуту ответ, или, клянусь вершиною Гленко, я вонжу клинок по самую рукоять в ваши презренные внутренности!
- Погодите, милостивый государь. Погодите, зачем же так?! - поспешно забормотал Эбинизер.- Что за горячность, право. Я человек простой, не шаркун паркетный. Я и так стараюсь быть с вами вежливым. А вы такое мне говорите: "Вонжу клинок… внутренности…" А для чего, по-вашему, у меня мушкетон?
- Порох в дряхлых ваших руках против клинка Алана все равно что улитка против ласточки. Прежде чем дрожащий ваш палец попадет на курок, моя шпага пронзит вас насквозь!
- Погодите, господин любезный! Да я разве спорю. Говорите все что хотите, поступайте как вам угодно. Я вам перечить не стану. Вы только скажите, что вы желаете, и мы по-хорошему договоримся. Мы еще, глядишь, и поладим.
- И то дело. Мне нужно от вас только одно, сударь: чтобы вы мне сказали прямо, сию же минуту: да или нет. Убить юнца или не убивать?!
- Господи, святые угодники! Да что же это такое! - вскричал Эбинизер.- Зачем же вы так нехорошо говорите!
- Так убить его или помиловать?!
- Не убивайте, пожалуйста, не убивайте! - взмолился дядя.- Не надо крови, прошу вас, бога ради.
- Бога ради. Что ж, тогда это вам обойдется дороже.
- Дороже?! - вновь вскричал Эбинизер.- Неужели вы будете проливать кровь? Это же преступление.
- Полно вздор молоть - "преступление"! Так и этак все одно - преступление. А убить проще, да и хлопот меньше. Убить вернее. Ну, а коли говорите не убивать, так дело это не простое, щекотливое. Труды, расходы опять-таки.
- И все же я настаиваю на помиловании. Я всегда был противник безнравственных способов. И в угоду дикому горцу на сделку с совестью не пойду!
- Ба! Откуда такая порядочность? - усмехнулся Алан.
- Я человек принципа,- просто ответил Эбинизер.- Коли нужно кому заплатить, так я заплачу. А потом как-никак это же сын моего брата.
- Что же, ладно. Поговорим теперь о цене. Мне нелегко ее сразу назначить. Сперва я хотел бы выяснить кое-какие подробности. Интересно знать, как вы тогда договорились с Хозисоном? Сколько вы ему дали?
- Хозисону?! - в полной растерянности воскликнул дядя.- Да помилуйте, с какой стати? За что?
- А за то, чтобы он похитил Дэвида.
- Это ложь! Бесстыдная клевета! Его никто не похищал. Вас обманули, самым подлым образом обманули! "Похитил"! Никто его не похищал!
- Ну, я не виноват, да и вы, конечно, и уж тем более Хозисон, что он человек порядочный, человек чести.
- Что вы хотите этим сказать?! - воскликнул дядя.- Так это он вам сказал?
- А то как же, старый пройдоха, пень осиновый! А то как же я обо всем дознался! Мы с Хозисоном компаньоны. У нас все барыши честь по чести. Вот до чего ложь доводит! Да, откровенно скажу вам: большого вы дурака сваляли. Посвятить в такое приватное дело бывалого моряка! Но что сейчас слезы лить. Как говорится, что посеешь, то и пожнешь. Вопрос теперь вот в чем: сколько вы ему тогда заплатили?
- Так это он, стало быть, все рассказал?
- Ну уж, это не ваша забота.
- Что ж, извольте, я вам скажу,- проговорил дядя.- Мне плевать, что он там про меня наплел. Я скажу вам всю правду как перед богом: двадцать фунтов я ему дал, двадцать фунтов! И хочу, чтобы все уж как на духу было; сверх того он должен был получить еще там, в Каролине, выручку от продажи юнца. А это вышло бы куда больше - солидный куш, но я уж тут ни при чем.
- Благодарю вас, мистер Томсон. Этого более чем достаточно,- провозгласил стряпчий, выступая вперед.- Добрый вечер, мистер Бальфур,- прибавил он чрезвычайно учтивым тоном.
- Славная ночка, мистер Бальфур. Мое почтение,- произнес вслед за стряпчим Торрэнс.
Ни слова не вымолвил дядя, не издал ни единого звука, только замер, застыл на месте, застыл в оцепенении. Алан тихонько вынул из его рук мушкетон. Стряпчий взял дядю под руки, поднял со ступеньки и повел в кухню. Мы двинулись следом. Дядю усадили на стул возле очага; огонь потух, горел один лишь ночник.
Несколько мгновений мы молча глядели на дядю, в упоении от своего успеха и в то же время с какой-то неизъяснимой жалостью к опозоренному старику.
- Ну-ну, будет вам, мистер Эбинизер,- сказал стряпчий.- Не отчаивайтесь. Уверяю вас, многого мы от вас не потребуем. А покамест дайте нам ключ от погреба. Торрэнс принесет нам бутылочку вина из ваших запасов. Надо бы отпраздновать это событие.- Тут он обратился ко мне и, взяв меня за руку, произнес: - Желаю вам, мистер Дэвид, всяческих радостей на новом месте, которого, как мне кажется, вы вполне заслуживаете.- Затем, повернувшись к Алану, он продолжал несколько ироническим тоном: - Поздравляю вас, мистер Томсон. Вы вели это дело с большим искусством. Одного только я не могу постигнуть: как прикажете понимать ваше имя? Иаков? Карл? Или, может, Георг?
- А почему вы вдруг взяли, что мое имя должно быть одним из этих трех? - сказал Алан, выпрямляя свой стан, точно предчувствуя оскорбление.
- Потому что вы изволили упомянуть какое-то королевское имя,- отвечал мистер Ранкейлор.- А коль скоро пока еще не было короля с именем Томсон, во всяком случае слава о таковом еще не достигла пределов нашего отечества, я заключил, что вы говорили об имени, которое дали вам при крещении.
Эти слова кольнули Алана в самое сердце, и, должен признаться, он с большим усилием снес обиду. Не говоря ни слова, он отошел от нас, сел с оскорбленным видом в углу, надув губы, и только после того, как я подошел к нему и, протянув руку, в самых высоких словах выразил ему благодарность как главному виновнику моего успеха,- только тогда на лице его появился проблеск улыбки и он счел возможным присоединиться к нашей компании.
Между тем огонь в очаге был разведен, бутылка вина откупорена, на стол из корзины явились всевозможные закуски. Я, Алан и Торрэнс сели ужинать, а мистер Ранкейлор с дядей уединились в кабинете для делового разговора. Спустя час они вышли; взаимное соглашение было достигнуто. Я и дядя скрепили подписями договор. По его условиям дядя обязан был вознаградить мистера Ранкей-лора за труды и выплачивать мне две трети годового дохода с поместья.
Итак, нищий странник, воспетый в балладе, воротился домой. Укладываясь спать на кухонных сундуках, я тешил себя мыслью, что отныне я человек с состоянием и с положением. Алан, Торрэнс и мистер Ранкейлор, лежа на жестких постелях, оглашали тишину храпом. На меня же, проведшего долгие дни под открытым небом посреди луж и камней, благотворная перемена места подействовала обескураживающе, пожалуй, даже сильнее, чем все былые невзгоды и тяготы. Сон не шел; я пролежал, не смыкая глаз, до рассвета, глядя на языки пламени, отраженные на потолке, и составляя планы на будущее.
Глава 30
ПРОЩАНИЕ
Итак, после жизненных бурь я обрел долгожданную пристань, но на моем попечении оставался Алан, которому я был стольким обязан, а на душе лежало тяжкое бремя: убийство в Аппине и участь безвинно обвиненного Джеймса Гленского. Поутру я поделился своими опасениями с мистером Ранкейлором. Было около шести часов, мы прохаживались перед домом, и глазам моим открывались поля и леса, принадлежавшие некогда моим предкам и отныне перешедшие ко мне во владение. В продолжение серьезного разговора я то и дело окидывал взглядом милую сердцу картину, и сердце мое замирало от чувства гордости.
То, что мне необходимо помочь моему другу, представлялось стряпчему неоспоримым. Я должен был во что бы то ни стало посадить Алана на корабль, с тем чтобы как можно скорее он переправился в безопасное место. Но насчет Джеймса мистер Ранкейлор был несколько иного мнения.
- Мистер Томсон - это одно дело, но родственник мистера Томсона - статья особая,- заметил он.- Я располагаю лишь немногими фактами, но мне доподлинно известно, что одна очень знатная особа, назовем ее с вашего позволения Г. А., весьма заинтересована в этом деле и, по мнению многих, питает к подсудимому сильную неприязнь. Разумеется, Г. А. человек порядочный и не лишен чувства справедливости, однако, как говорится, мистер Дэвид, timeo qui nocuere deos. Ваше вмешательство может расстроить мстительные его планы, поэтому вам следует помнить, что есть один только способ избавиться от ваших свидетельских показаний: посадить вас на скамью подсудимых. И тогда вы окажетесь в таком же незавидном положении, что и родственник мистера Томсона. Вы, конечно, можете мне возразить, что вы невиновны. Все это так, но ведь и на нем вины нет, он тоже безвинен. А предстать перед судом присяжных, где будут одни горцы, да еще по горскому делу, когда председательствовать в суде будет горец,- помилуйте, это же прямая дорога на виселицу.
Подобного рода мысли беспокоили и меня, и я не находил на них утешительного ответа. С видом чистейшего простодушия я спросил:
- Так, стало быть, меня тогда повесят?
- Молодой человек, к которому я так неравнодушен! - воскликнул стряпчий.- Идите с богом и поступайте так, как подсказывает вам сердце. Я не вправе склонять вас к постыдному, пусть и безопасному для вас решению. Простите меня за мои слова. Я беру их назад. Ступайте и делайте так, как велит вам долг. Идите на эшафот, если сочтете, что другого решения у вас нет, но идите, как подобает джентльмену! На свете есть вещи гораздо хуже, нежели виселица.
- Ну, таковых немного,- с улыбкой заметил я.
- Э, не скажите. Еще как много! - воскликнул стряпчий.- Да вот, чтобы не идти далеко за примером, тот же ваш дядя. Для него было бы в тысячу раз лучше, если б он достойно умер на виселице.
С этими словами он повернулся и направился в дом. Видно было, что наш разговор сильно его взволновал и что мною он остался доволен. Мы вошли в комнату, где он написал два письма, изъяснив мне по ходу их предназначение.
- Это письмо к моим банкирам из Британской льняной компании. По нему на ваше имя будет открыт кредит. Посоветуйтесь с мистером Томсоном, он, уж конечно, в этих делах сведущ. По этому кредиту вы получите необходимые деньги. Я нисколько не сомневаюсь в вашей разумной бережливости, однако в деле вашего друга мистера Томсона я бы на вашем месте не стал скупиться. Что же касается его родственника, то тут вам лучше всего обратиться к лорду-адвокату. Расскажите ему все по порядку, дайте показания. Примет ли он их к сведению или нет, это уже его дело. Захочет ли он идти против Г. А.? К лорду-адвокату вам нужно идти с хорошей рекомендацией, поэтому вот вам второе письмо к вашему родичу мистеру Бальфуру из Пилрига. Человек он весьма образованный, я к нему отношусь с большим уважением. Видимо, будет лучше, если вас отрекомендует ваш родич. Мнение мистера Бальфура высоко ценят в коллегии, к тому же он состоит в приятельских отношениях с лордом-адвокатом. На вашем месте я не стал бы ему докучать подробностями; разумеется, нет никакой нужды упоминать мистера Томсона. Присмотритесь к лорду, он хороший пример для подражания. А когда будете говорить с лордом-адвокатом, будьте предельно осторожны: ничего лишнего. Ну, да поможет вам бог, мистер Дэвид.
С этими словами он простился со мной, и они с Торрэнсом пошли восвояси, а мы с Аланом, нимало не медля, отправились в Эдинбург. Проходя по тропинке мимо колонн с гербом, мы то и дело оглядывались на мое родовое владение. Огромный, с голыми мрачными стенами, не оживленный даже дымком из трубы, дом казался необитаемым - мертвым, лишь в окне наверху маячил ночной колпак, словно голова кролика из норы. Не очень приветливо встретили меня в этом доме, а принимали так совсем нелюбезно, но, по крайней мере, теперь, когда я уходил из него, меня провожали взглядом.
Неторопливо, сдерживая шаг, шли мы с Аланом, не имея охоты ни спешить, ни пускаться в разговор. Оба мы хорошо понимали, что скоро наши пути разойдутся; память о прошлом, пережитом, не давала покоя обоим. Разумеется, молчать мы не молчали, но говорили только о делах, о том, что каждому из нас предстояло сделать. Было решено, что в ожидании моего возвращения Алан будет бродить в здешних местах, по возможности нигде не задерживаясь, и раз в день, в назначенный час, приходить на условленное место. Между тем я должен был разыскать стряпчего, родом из Аппина, тоже Стюарта и, следовательно, человека надежного, который возьмет на себя труд приискать для Алана судно. Как только все дела были обговорены, мы замолчали; слова не шли с языка, я попытался было пошутить с Аланом насчет мистера Томсона, а он подтрунить над моим новым платьем, однако легко представить себе, что нам не шутилось, мы едва удерживали слезы.
Мы поднялись по тропинке на холм Корсторфайн и, дойдя до места, именуемого Желанным Приютом, остановились. Перед нами был Эдинбург. Внизу тянулись корсторфайнские болота; за ними на холмах раскинулся город с замком. Здесь пути наши должны были разойтись. Алан в который раз повторил адрес стряпчего, час нашей встречи, условный сигнал. Я дал ему деньги, все, какие только у меня были, включая две гинеи, которые ссудил мне в долг мистер Ранкейлор. По всем расчетам, их должно было хватить Алану до моего возвращения. Какое-то время мы стояли, молча глядя на Эдинбург.
- Ну что ж, прощай,- сказал Алан, подавая мне руку.
- Прощай,- проговорил я, пожал его руку, повернулся и пошел.
Прощаясь, мы не решились даже взглянуть друг другу в лицо. Я шел не оглядываясь. Приближаясь к городу, я почувствовал себя таким потерянным, одиноким, что готов был повалиться на землю у обочины и плакать - плакать не переставая, точно ребенок.
Было около полудня, когда, миновав церковь Вест-Кирк и сенной рынок, я очутился на столичной улице. Огромные здания в десять - пятнадцать этажей, узкие темные арки, выплевывающие на площадь бесконечный людской поток, окна лавок, шум, крики и суета, зловонные запахи, красивые городские наряды и множество тому подобных впечатлений ошеломили меня. Людской поток меня подхватил и понес по улицам, бросая из стороны в сторону. Но мысли мои то и дело возвращались к Желанному Приюту, где я оставил Алана. Как ни приятна была новизна впечатлений, на душе, точно червь, холодное, гложущее, неотвязное, лежало чувство вины, словно я что-то сделал не так.
Наконец волею провидения я был вынесен из толпы и оставлен перед дверями Британской льняной компании.