От размышлений меня отвлекли голоса ливрейных слуг Престонгрейнджа у его дверей.
- Отнеси-ка эту записку капитану, да побыстрее,- сказал один.
- Чтобы к нему опять привели горного разбойника? - спросил второй.
- Как будто так,- ответил первый. - Они с Саймоном его требуют.
- Престонгрейндж свихнулся, не иначе,- сказал второй.- Скоро Джеймс Мор будет у него дневать и ночевать.
- Ну да это не наше с тобой дело,- заключил первый и вернулся в дом, а его товарищ отправился выполнять поручение.
Хуже ничего придумать было нельзя. Не успел я уйти, а они уже посылают за Джеймсом Мором, на которого, решил я, и намекал мистер Саймон, говоря, что у них в тюрьме есть люди, готовые купить себе жизнь любой ценой. Кожа у меня на голове под волосами стянулась, и тут же кровь прилила к моему сердцу при мысли о Катрионе. Бедняжка! Ее отец подлежал виселице за деяния, оправдывать которые было невозможно. Но еще горше было то, что для спасения четырех четвертей своего тела он с готовностью принял бы несмываемый позор мерзейшего и трусливейшего из убийств - убийства через лжесвидетельство. В довершение же нашего злополучия в жертвы ему избрали меня.
Быстрым шагом я направился, сам не знаю куда, гонимый желанием двигаться, вдыхать чистый воздух и видеть вокруг поля и луга.
Глава 7
Я НАРУШАЮ ЧЕСТНОЕ СЛОВО
Я вышел - клянусь, даже не заметив, каким образом,- на Лонг-Дайкс. Этот проселок огибает город с севера, и мне открылся вид на всю его черную длину от замка на обрыве - на непрерывную зубчатую линию шпилей, чердачных окон и дымящихся печных труб. Я глядел на город, и сердце у меня словно хотело выскочить из груди. Моя юность, как я уже рассказывал, приучила меня к опасностям. Но опасность, с которой я столкнулся этим утром в стенах города, слывущих надежным приютом, потрясла меня до глубины души. Рабство, кораблекрушение, холодная сталь и пули - все это грозило мне гибелью, но я держался с честью. Однако угрозы, крывшиеся в пронзительном голосе и толстом лице Саймона - или лорда Лавета,- внушали мне необоримый страх.
Я сел среди камышей у воды, намочил руки и увлажнил виски. Я бы тут же отказался от своего безрассудного намерения, если бы мог при этом сохранить хоть каплю самоуважения. Но (назовите это храбростью или трусостью, хотя, на мой взгляд, тут было и то и другое) я решил, что зашел слишком далеко, чтобы идти на попятный. Я сумел противостоять этим двоим и собирался действовать так же и далее. Будь что будет, но я не отступлю от данного слова.
Уверившись в твердости своего духа, я несколько ободрился, но не слишком. В сердце у меня осталась ледышка, и жизнь представлялась столь мрачной, что мне стало жаль всех, кому она выпала на долю. Но особенную жалость вызывали у меня двое. Во-первых, я сам - без друзей, окруженный со всех сторон опасностями. И во-вторых, дочь Джеймса Мора. Я видел ее совсем недолго, но составил о ней окончательное мнение. Я решил, что она полна истинного благородства, я решил, что она принадлежит к тем, кто предпочитает смерть позору. А в эту самую минуту, если мои подозрения верны, ее отец торгуется, рассчитывая спасти свою бесчестную жизнь в обмен на мою. Мне казалось, что это как-то связывает меня с ней. До сих пор было лишь мимолетное уличное знакомство, хотя и странно дорогое для меня. Теперь же она представилась мне почти родственницей - дочерью моего кровного врага, я мог бы даже сказать - моего убийцы. И я подумал, как тяжко, что меня все мои дни гонят и преследуют за дела других, и для себя я не могу обрести никакой радости. Когда позволяли мои заботы, я ел и находил постель для ночлега, но больше мне никакого толку от моего богатства не было. Если мне предстоит виселица, мои дни сочтены, если же мне суждено ее избегнуть, возможно, прежде, чем дням этим будет положен предел, они успеют показаться мне нестерпимо длинными. Внезапно в моей памяти всплыло ее лицо - такое, каким я увидел его впервые, ее полуоткрытые губы. У меня защемило сердце, но ноги вдруг налились силой, и я решительно направился в сторону Дина. Если завтра меня ждет петля - а вполне вероятно, что я уже эту ночь проведу в темнице,- то пусть я еще раз услышу голос Катрионы и поговорю с ней.
Энергичные движения и мысли о том, куда я иду, еще больше меня подбодрили, и ко мне почти вернулось прежнее мужество. В деревушке Дин, приютившейся на дне долины возле речки, я спросил дорогу у подручного на мельнице, и он указал мне на тропинку, которая вела вверх по склону холма к небольшому, но приличному дому, окруженному яблоневым садом с веселыми лужайками. Когда я вошел за садовую ограду, сердце у меня взыграло, но тут же сжалось, потому что я увидел перед собой суровую старуху с весьма свирепым лицом, которая прогуливалась там в мужской шляпе, нахлобученной поверх белого чепца.
- Что тебе здесь нужно? - спросила она.
Я ответил, что ищу мисс Драммонд.
- И какое же у тебя дело к мисс Драммонд? - осведомилась она.
Я ответил, что познакомился с ней в прошлую субботу, был счастлив оказать ей пустячную услугу, а теперь пришел, потому что она меня пригласила.
- А, шестипенсовик! - воскликнула старая дама с презрительной усмешкой.- Дорогой подарок от доброго молодца! А есть ли у тебя имя и прозвище, или тебя так и крестили Шестипенсовиком?
Я назвался.
- Спаси и помилуй! - вскричала она.- Да неужто у Эбинизера был сын?
- Нет, сударыня,- ответил я.- Мой отец Александр. И я - лэрд Шоса.
- Ну, тебе нелегко будет утвердить свои права,- заявила она.
- Как вижу, вы знакомы с моим дядей,- заметил я.- И полагаю, будете довольны услышать, что дело уже улажено.
- Так что же привело тебя сюда на поиски мисс Драммонд? - продолжала она свое.
- Мой шестипенсовик, сударыня,- сказал я.- От кого и ждать бережливости, как не от племянника моего Дяди!
- А, так тебе и в сообразительности отказать нельзя! - одобрительно заметила старуха.- Мне ты было показался олух олухом - с твоим шестипенсовиком, и с твоим "счастливым днем", и с твоим "ради Балкухид-дера"! (Из этого я с радостью заключил, что Катриона сохранила в памяти часть нашего разговора.) Но это все в сторону,- продолжала она,- а я хотела бы знать: сюда-то ты явился женихаться?
- Такой вопрос задавать, конечно, еще рано,- ответил я.- Барышня молода, и я, к несчастью, тоже. И видел я ее всего один раз. Не стану отрицать,- добавил я, решив испытать ее на откровенность,- что после нашей встречи я о ней часто думал. Но это одно, и совсем другое - давать обещания. Вот тогда бы я, бесспорно, показал себя дураком.
- Как вижу, ты умеешь говорить прямо,- сказала старая дама.- Слава богу, я тоже это умею! У меня хватило глупости взять на попечение дочку этого прожженного плута. Прекрасную я на себя взвалила ношу! Но раз уж так, тащить ее я буду по-своему. Вы же не хотите сказать мне, мистер Бальфур, лэрд Шоса, что женитесь на дочери Джеймса Мора, висельника? Ну, а раз о женитьбе речи нет, так и ухаживаниям конец. Вот тебе и весь сказ. У молоденьких девушек нежные сердечки,- добавила она, кивая.- И хотя, глядя на мои морщины, ты можешь этому не поверить, но и я когда-то была молоденькой и не вовсе дурнушкой.
- Леди Аллардайс! - сказал я.- Полагаю, я назвал вас верно? Вы говорите за нас обоих, а это не лучший способ прийти к согласию. Вы наносите мне не слишком благородный удар, спрашивая, женюсь ли я у подножия виселицы на девушке, которую видел раз в жизни. Я уже сказал вам, что у меня достанет разума не давать опрометчивых обещаний. И все же я скажу вам больше: если она и дальше будет мне нравиться, как я того ожидаю,
ни ее отцу, ни виселице нас не разлучить! Что до моих родичей, так я точно найденный у дороги подкидыш. Дяде своему я ничем не обязан, и если когда-нибудь женюсь, то лишь в угоду одному человеку - себе самому.
- Я таких вещей наслышалась еще до того, как ты появился на свет,- сказала миссис Огильви,- и верно потому для меня все это звук пустой. Джеймс Мор, к моему стыду, со мной в родстве. Но чем лучше род, тем больше в нем висельников и обезглавленных,- так уж издавна ведется в несчастной Шотландии. Да если бы дело было только в виселице! Пожалуй, я бы даже предпочла, чтобы Джеймса вздернули и ему пришел бы конец. Катрин девочка хорошая, добросердечная и весь день терпеливо сносит воркотню такой старой хрычовки, как я. Но видишь ли, не все тут просто. Она без памяти любит этого бесстыжего попрошайку и предателя, своего отца, и совсем помешана на Макгрегорах, да на запрещенных именах, да на короле Иакове, и на прочем таком же вздоре. А если ты думаешь, что сумеешь наставить ее на верный путь, так горько ошибаешься. Ты говоришь, что видел ее всего раз…
- Мне следовало бы сказать, что я говорил с ней только раз,- перебил я.- А видел я ее опять сегодня утром из окна в доме Престонгрейнджа.
Возможно, я не удержался потому, что это как бы придавало мне важности, но тут же поплатился за хвастливость.
- Что-что? - вскричала старая дама и нахмурилась.- И разговаривали вы тоже у двери лорда-адвоката, так?
Я подтвердил.
- Гм! - сказала она и продолжала сердито: - Я ведь только от тебя знаю, кто ты такой и зачем пожаловал. Ты говоришь, что ты Бальфур из Шоса. Только я-то почем знаю, может, ты Бальфур из дьяволовой лапы. Может, ты пришел за тем, за чем говоришь, а может, одному черту известно, зачем ты явился! Я из добрых вигов, веду себя смирно и всем своим мужчинам головы на плечах сохранила. Но из добрых-то из добрых, а ставить себя дурой не позволю. И я тебе прямо скажу: что-то многовато у тебя дверей и окон лорда-адвоката для того, кто ищет дочь Макгрегоров. Можешь так и передать своему лорду-адвокату с нежным моим поклоном. Примите и вы мой прощальный поклон, мистер Бальфур,- добавила она, сопровождая слово делом.- Счастливо вам вернуться туда, откуда явились.
- Если вы думаете, что я соглядатай!..- воскликнул я и не смог больше произнести ни слова, а только смерил старуху гневным взглядом, потом поклонился и пошел прочь.
- Э-эй! Постой! Наш кавалер надулся! - воскликнула она.- Думаю, что ты соглядатай? А что еще прикажешь мне думать, если я про тебя ничего не знаю? Но теперь я вижу, что ошиблась, и раз уж на поединок с тобой я не выйду, то прошу меня извинить. Хороша бы я была, размахивая мечом! Ладно-ладно,- продолжала она,- по-своему ты не так уж плох. Как погляжу, найдутся у тебя и свои достоинства. Но, Дэвид Бальфур, довольно тебе быть деревенским забиякой. Отучись от этого, молодчик. Приучи свою спину быть погибче, да меньше думай о своей персоне, постарайся зарубить у себя на носу, что женщины - не гренадеры. Только где тебе! Ты до последнего дня будешь знать о женщинах не больше, чем я о холощении свиней.
Я не привык слышать подобные выражения в устах благородных дам. Единственные две дамы, с которыми я был знаком,- миссис Кэмпбелл и моя матушка - отличались богобоязненностью и чурались всякой грубости. Полагаю, мое недоумение проскользнуло в моих глазах, так как миссис Огильви вдруг разразилась смехом.
- Господи помилуй! - воскликнула она, захлебываясь.- До чего же у тебя честное лицо! А хочешь жениться на дочери горного разбойника! Дэви, голубчик, придется вас поженить, чтобы увидеть, каких детей вы народите! А теперь,- продолжала она,- тебе незачем тут мешкать, потому что барышни нет дома, а сыну твоего отца, боюсь, неуместно болтать со старухой. О моей репутации, кроме меня, позаботиться некому, а я и так уже слишком долго оставалась наедине с обольстительным кавалером. И не забудь прийти еще раз за своим шестипенсовиком! - крикнула она мне вслед.
Моя стычка с этой непредсказуемой старой дамой придала смелости моим мыслям. Два дня образ Катрионы сопровождал все мои раздумья, и стоило мне остаться одному, как он тотчас появлялся в каком-нибудь уголке моей памяти. Но теперь она словно вышла вперед. Казалось, я держал ее за руку - к которой лишь раз слегка прикоснулся. Я предался ей в счастливой слабости и, оглядевшись по сторонам, увидел мир как мрачную пустыню, где люди маршируют подобно солдатам, следуя велению долга, насколько в их силах, и где лишь одна Катриона могла бы озарить мои дни. Я подивился, что способен предаваться таким мечтам, когда мне грозит позорная гибель, а затем вспомнил, как я юн, и меня охватил стыд. Мне еще предстояло закончить учение и найти себе полезное занятие. Мне еще предстояло принять участие в службе, положенной для всех; мне еще предстояло набираться знания и опыта и доказать, что я мужчина, и у меня хватило благоразумия покраснеть, потому что я позволил себе соблазниться грезами о более далеких и святых радостях и обязанностях. Убеждения, в каких я был воспитан, заставили меня опомниться. Я был вскормлен не на сахарных пряниках, но на жестокой пище истины. Я знал, что стать мужем имеет право лишь тот, кто подготовлен нести обязанности отца, а мальчишке вроде меня играть в отцы не пристало.
Занятый этими мыслями, я прошел половину пути до города, как вдруг увидел, что навстречу мне идет кто-то, и смятение в моей душе поднялось с новой силой. Словно я должен был сказать ей все на свете и не находил ничего, что мог сказать теперь. А вспомнив, как не слушался меня язык утром у лорда-адвоката, я полагал, что и вовсе онемею. Но едва она приблизилась, мой страх исчез и даже воспоминание о недавних моих размышлениях меня ничуть не смущало. Я тотчас убедился, что способен разговаривать с ней так же свободно и разумно, как с Аланом.
- О! - воскликнула она.- Вы приходили за своими шестью пенсами! Вы их получили?
Я ответил, что нет, но раз я ее встретил, то прогулка моя была не напрасной.
- Хотя я вас сегодня уже видел,- добавил я и объяснил, где и когда.
- А я вас не видела,- сказала она.- Глаза у меня большие, но вдаль видят хуже, чем у многих и многих. Я только слышала пение в доме.
- Пела мисс Грант,- сказал я.- Старшая и самая красивая.
- Говорят, все три редкие красавицы,- сказала она.
- А они считают красавицей вас, мисс Драммонд,- ответил я.- И столпились у окна, чтобы посмотреть на вас.
- Жаль, что я такая слепая,- сказала она.- Не то и я на них посмотрела бы. А вы были там? Должно быть, очень приятно провели время с хорошей музыкой и прекрасными барышнями.
- Вот и ошибаетесь,- возразил я. - Я был точно морская рыба, брошенная на горном склоне. По правде говоря, я больше подхожу для общества грубых парней, чем прекрасных барышень.
- Вот и мне так казалось! - ответила она, и я засмеялся вместе с ней.
- Странно! - продолжал я. - Вы меня ничуть не пугаете, а от трех мисс Грант мне все время хотелось убежать. И вашей родственницы я тоже очень боялся.
- Ну, ее, я думаю, испугается любой мужчина! - заметила она.- Даже мой отец ее побаивается.
Упоминание про ее отца заставило меня опомниться. Я поглядел на идущую рядом со мной девушку, вспомнил его и то немногое, что знал о нем, и все то, о чем догадывался, сравнил отца с дочерью и почувствовал, что промолчать было бы предательством.
- Да, кстати,- сказал я.- Я познакомился с вашим батюшкой не далее как нынче утром.
- Правда? - произнесла она голосом, полным радости, которая мне показалась хуже всякой насмешки. - Вы видели Джеймса Мора? Вы говорили с ним?
- Да. Даже говорил,- ответил я.
И вот тут дело приняло для меня наихудший оборот, какой только можно вообразить. Она взглянула на меня с глубокой признательностью.
- Благодарю вас за это! - воскликнула она.
- Не стоит благодарности,- ответил я и умолк. Но я столько мог бы сказать, что хотя что-то должно было вырваться.- Говорил я с ним довольно плохо,- признался я.- Он мне не очень понравился, и я говорил с ним довольно плохо, и он рассердился.
- В таком случае, мне кажется, вам не к чему обращаться к его дочери и уж тем более рассказывать ей про это! - вскричала она.- Тех, кто не любит его и не помогает ему, я знать не желаю!
- И все же я позволю себе продолжать,- сказал я, чувствуя, как меня охватывает трепет.- Быть может, и ваш батюшка и я в доме Престонгрейнджа были не в лучшем расположении духа. Ничего приятного ни его, ни меня там ждать не могло - ведь это опасный дом. Мне стало его жаль, и я заговорил с ним первый, но только не так, как следовало. И еще одно: я убежден, что его положение, как вы не замедлите убедиться, станет лучше.
- Но полагаю, обязан этим он будет не вашей дружбе! - возразила она.- А в вашей жалости он не нуждается!
- Мисс Драммонд! - вскричал я.- В этом мире я совсем один…
- И не удивительно! - перебила она.
- Позвольте мне говорить! - сказал я.- Кончив, я расстанусь с вами, если вы того пожелаете, навсегда. Сегодня я отправился к вам в чаянии доброго слова, в котором безмерно нуждаюсь. Я понимаю, что мои слова должны были вас возмутить. И понимал это, когда произносил их. Как просто было бы наговорить вам приятного, солгать вам. Неужели вы думаете, что у меня не возникло такого соблазна? Неужели вы не видите за всем этим моей сердечной искренности?
- Я думаю, что у меня много дел, мистер Бальфур,- сказала она.- Я думаю, что этой нашей встречи достаточно и нам следует проститься, как подобает людям благородной крови.
- Но мне так надо, чтобы кто-нибудь поверил мне! - простонал я.- Иначе я не выдержу. Весь мир сплотился против меня. Как снесу я свою ужасную участь? Если никто мне не поверит, у меня не хватит сил на это. И человек должен будет умереть, потому что у меня не хватило сил на это.
Она по-прежнему смотрела прямо перед собой, высоко подняв голову, но то ли мои слова, то ли голос, каким я их произнес, заставили ее остановиться.
- Что вы такое говорите? - спросила она.- О чем вы?
- Мое свидетельство может спасти жизнь невинному,- сказал я,- а они не позволяют мне дать показания.
Как бы поступили вы? Вам это должно быть понятно. Ведь ваш отец в тюрьме. Отступились бы вы от бедняги? Они брались за меня по-всякому: подкупали, предлагали мне горы и долы. А нынче этот гончий пес объяснил мне, в каком я положении и на что он решится, чтобы уничтожить и опозорить меня. Я буду объявлен соучастником убийства, меня обвинят в том, что я задержал Гленура разговором за медяки и старую одежду. Меня убьют, покрыв бесчестием. Если мне предстоит такой позор, если так будут говорить про меня в Шотландии, если и вы поверите и мое имя превратится в присловье… Катриона, как могу я не отступить? Это же невозможно. Это же сверх человеческих сил!
Моя речь лилась бурным потоком, фразы захлестывали одна другую, и когда я умолк, то увидел, что Катриона смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
- Гленур! Значит, это аппинское убийство! - произнесла она негромко, но с глубоким изумлением.