Он просто прыгал от волнения, тотчас вывернул свои дорожные сумки, чтобы я выбрал, во что переодеться, и очень мешал мне разными услугами, пока я менял костюм. Что теперь я должен был делать и как - об этом он не сказал ни слова и, мне кажется, даже не задумался. "Мы еще возьмем верх над Кэмпбеллами!" - и больше пока его ничто не занимало. Волей-неволей я должен был прийти к заключению, что это чинное судоразбирательство служило лишь ширмой, скрывавшей ожесточенную схватку между дикими кланами. И мой друг стряпчий в свирепости не уступал самому невежественному горцу. Те, кто видел его только за спиной адвоката в обычном суде или клюшкой бьющим по мячу на Брунтсфилдском поле для гольфа, вряд ли узнали бы его в этом возбужденно вопящем и полном ярости члене оскорбленного клана!
У Джеймса Стюарта было четыре помощника - шерифы Браун из Коулстона и Миллер, мистер Роберт Макинтош и мистер Стюарт-младший из Стюарт-Холла. После проповеди они явились на обед к стряпчему и меня весьма любезно пригласили разделить с ними трапезу. Едва скатерть была убрана и шериф Миллер искусно смешал первую чашу, мы заговорили о том, что нас занимало больше всего. Я коротко рассказал, как меня захватили и держали в плену, после чего меня начали подробно расспрашивать и переспрашивать обо всех обстоятельствах убийства. Я впервые получил возможность рассказать подробно о том, чему был свидетелем, опытным участникам судебных заседаний, и, оценив мои показания, они заметно пали духом. Я же, должен признаться, испытал горькое разочарование.
- Короче говоря,- сказал Коулстон,- вы свидетельствуете, что Алан находился там. Прежде вы не раз слышали, как он угрожал Гленуру, и, пусть, как вы нас заверяете, стрелял не он, но ваши показания позволяют заключить, что он был сообщником стрелявшего, дал согласие на покушение и, возможно, споспешествовал ему делом. Далее из вашего рассказа следует, что он с опасностью для собственной свободы содействовал бегству преступника. А остальные ваши свидетельства (имеющие хотя бы какое-то отношение к делу) опираются на ничем не подкрепленные утверждения либо Алана, либо Джеймса, то есть двух обвиняемых. Иными словами, вы не только не рвете, но на одного свидетеля удлиняете цепь, которая сковывает нашего клиента с убийцей. И мне вряд ли нужно указывать, что появление третьего сообщника только подкрепляет утверждение о существовании заговора, с самого начала бывшее для нас камнем преткновения.
- Я разделяю это мнение,- сказал шериф Миллер.- Мне кажется, мы должны быть благодарны Престонгрейнджу, что он убрал свидетеля, крайне для нас неудобного. А больше всех благодарен должен быть сам мистер Бальфур. Вы упомянули про третьего соучастника, но мистер Бальфур, как мне кажется, весьма смахивает на четвертого.
- Позвольте мне, господа! - вмешался стряпчий
Стюарт.- Тут есть еще одна сторона. Вот свидетель - и неважно, насколько существенны его показания! - свидетель по этому делу, которого похищает разбойничья шайка гленгайлских Макгрегоров и почти месяц держит среди развалин на Бассе! Заявите об этом и увидите, какой грязью вы обольете этот процесс! Господа, такое происшествие вызовет шум во всем мире! И, располагая подобным оружием, неужели мы не сможем добиться помилования для моего клиента?
- Ну, предположим, мы завтра же попробуем подать жалобу от имени мистера Бальфура,- сказал Стюарт Холл.- Если только я не сильно ошибаюсь, на нашем пути возникает столько препятствий и проволочек, что Джеймса успеют повесить прежде, чем мы найдем суд, который согласится нас выслушать. Это возмутительнейший произвол, но, полагаю, никто из нас не забыл еще более вопиющий случай. Я имею в виду похищение леди Грейндж. Она по-прежнему томится в неволе. Мой друг мистер Хоуп из Ранкейлора сделал все, что в человеческих силах, для ее освобождения. И чего он добился? Даже предписания об ее освобождении не получил! То же будет и теперь. В ход будут пущены те же средства. Господа, речь идет о клановой вражде. Ненависть к имени, которое я имею честь носить, бушует в самых высоких сферах. И если копнуть, тут нет ничего, кроме оголтелой кэмпбелловской злобы и гнусной кэмпбелловской интриги.
Разумеется, это задело больную тему, и довольно долго я сидел, совершенно оглушенный: ученые законоведы говорили без умолку, перебивая друг друга, но я так и не понял, о чем именно. Стряпчий задал тон парой-другой крепких выражений, Коулстон не согласился с ним и попытался доказать свое. Вмешались еще двое, отстаивая каждый свое мнение, и все четверо не жалели голоса. Из герцога Аргайльского выбили всю пыль, точно из старого одеяла, досталось на орехи и королю Георгу, хотя его главным образом защищали с помощью весьма сложных доводов, и лишь один человек был как будто полностью забыт - Джеймс Гленский.
На протяжении всего спора мистер Миллер хранил спокойное молчание. Это был сухенький старичок, румяный, с веселыми искорками в глазах. Говорил он красивым, звучным голосом, в котором сквозило бесконечное лукавство, и каждое слово произносил, точно актер, со всей возможной выразительностью. И даже теперь, когда он хранил молчание, сидя без парика, держа стакан обеими руками и выставив подбородок вперед, а губы его складывались в забавную улыбочку, его можно было счесть воплощением добродушной хитрости. Он, совершенно очевидно, намеревался кое-что сказать, но выжидал удобного случая. И случай этот не замедлил представиться. Коулстон завершил одну из сбоих тирад напоминанием об их долге перед клиентом. Мне показалось, что его собрата шерифа этот переход обрадовал. Он поднял руку и обвел взглядом сидевших за столом.
- Это наводит меня на соображение, о котором пока не было речи,- начал он.- Бесспорно, на первом месте остаются интересы нашего клиента. Однако на Джеймсе Стюарте мир не кончается! - Он прищурился.- Я мог бы exempli gratia сослаться на неких мистера Джорджа Брауна, мистера Томаса Миллера и мистера Дэвида Бальфура. У мистера Дэвида Бальфура есть веские основания для подачи жалобы, и я полагаю, господа, если изложить ее надлежащим образом, будет хорошая буча.
Все повернулись к нему единым движением.
- Умело изложенная и правильно поданная, его история не может остаться без последствий,- продолжал он.- Все представители правосудия в этом деле, от самых высоких до самых низких, окажутся скомпрометированными, и, сдается мне, их должны будут заменить.- Говоря все это, он прямо-таки лучился лукавством.- И мне не надо объяснять вам, что вести дело мистера Бальфура будет одно удовольствие.
Ну, тут все они ринулись за новым зайцем: дело мистера Бальфура, да какие речи можно будет произнести, да кого из судейских удастся отстранить, да кто их заменит. Я приведу лишь два примера. Кто-то предложил прощупать Саймона Фрэзера, чьи показания, если бы их можно было добиться, несомненно, выбили бы опору из-под ног Аргайля и Престонгрейнджа. Миллер весьма одобрил такую попытку.
- Перед нами стоит истекающее соком жаркое,- сказал он,- от которого каждый может отрезать кусочек.
И право же, мне показалось, что все они облизнулись.
Еще один пример - под самый конец. Стряпчий Стюарт ликовал, предвкушая месть главному своему врагу, герцогу.
- Господа! - сказал он,, наполняя свой стакан.- Выпьем за здоровье шерифа Миллера. Его таланты на поприще правоведения всем нам известны, о иных его талантах достойно свидетельствует вот эта чаша. Но уж когда дело доходит до политики!..- вскричал он и осушил стакан.
- Да, но это ведь не политика в том смысле, какой вы имеете в виду, друг мой,- сказал польщенный Миллер.- Революция, если угодно, и мне кажется, я могу обещать вам, что историки будут датировать ее делом мистера Бальфура. Но при надлежащем ее ведении, при осторожном ведении, мистер Стюарт, она обернется мирной революцией.
- Ну, если проклятые Кэмпбеллы останутся в дураках, я лить слез не стану! - воскликнул Стюарт, ударяя кулаком по столу.
Нетрудно догадаться, что все это мне не слишком нравилось, хотя я с трудом удерживал улыбку - столь простодушно-наивными были эти старые мастера интриг. Но я претерпел столько невзгод не для того, чтобы шериф Миллер возвысился, и не для того, чтобы в парламенте произвели революцию, а потому я вмешался в разговор со всей безыскусностью, на какую был способен.
- Позвольте поблагодарить вас, господа, за совет,- сказал я.- А теперь, с вашего разрешения, мне хотелось бы задать вам два-три вопроса. Во-первых, одна вещь словно бы упускается из виду: принесет ли такой оборот дела пользу нашему другу Джеймсу Гленскому?
Они как будто немного опешили и ответили каждый па свой лад, хотя все сошлись в одном - Джеймсу теперь можно уповать только на королевское помилование.
- Пойдем далее,- продолжал я.- А Шотландии оно какую-нибудь пользу принесет? У нас есть поговорка, что только скверная птица марает собственное гнездо. Помнится, мне рассказывали, что в дли моего младенчества в Эдинбурге произошли беспорядки и это дало повод покойной королеве назвать нашу страну варварской. Нам же, насколько я понимаю, они принесли только вред.
Затем настал сорок пятый год и о Шотландии заговорили повсюду, но я ни разу ни от кого не слышал, чтобы сорок пятый год принес нам хотя бы малейшую пользу. А теперь перейдем к делу мистера Бальфура, как вы его назвали. Шериф Миллер сказал, что для историков оно послужит исходной датой,- и я склонен с ним согласиться. Но боюсь только, что они усмотрят в нем исходную дату эпохи бедствий и общественных потрясений.
Сообразительный Миллер уже почуял, куда я клоню, и поспешил свернуть на тот же путь.
- Сильно сказано, мистер Бальфур! - воскликнул он.- Веское замечание, сударь!
- Далее нам следует спросить себя, будет ли от этого польза королю Георгу,- продолжал я.- Шериф Миллер как будто смотрит на это довольно легко, но, думается мне, вряд ли удастся обрушить вокруг монарха дом так, чтобы его величество не получил ушибов, любой из которых может оказаться роковым.
Я умолк, давая возможность возразить мне, но они промолчали.
- Теперь о тех, кому это дело может оказаться выгодным,- возобновил я свою речь.- Шериф Миллер перечислил несколько имен, к которым любезно присовокупил и мое. Надеюсь, он извинит меня, если я с ним не соглашусь. Мне кажется, я не уклонялся и не прятался, пока речь шла о возможности спасти жизнь человека, но, признаюсь, я считал, что подвергаю себя немалым опасностям, и, признаюсь, мне кажется, будет очень жаль, если молодой человек, помышляющий стать законоведом, приобретет репутацию смутьяна и любителя ловить рыбку в темной воде, когда ему еще не исполнилось и двадцати! Джеймсу же, по-видимому, теперь, когда приговор уже почти вынесен, не остается иной надежды, кроме милосердия короля. Так не лучше ли воззвать к его величеству, не пятная публично людей, вознесенных им столь высоко, и не ставя меня в положение, которое, по моему убеждению, приведет к моей погибели?
Они все молча смотрели в свои стаканы, и я понял, что им очень не нравится позиция, которую я занял. Впрочем, Миллера я врасплох не застал.
- Если мне будет дозволено облечь мысль нашего юного друга в более четкую форму,- сказал он,- то, насколько я понял, он предлагает, чтобы мы изложили факт насильственного его задержания и, пожалуй, суть некоторых показаний, которые он готовился дать, в прошении на имя монарха. Этот план несет в себе обещание успеха. Он не менее - а, пожалуй, и более - любого другого может помочь нашему клиенту. Не исключено, что его величество соизволит счесть всех, имеющих отношение к указанному прошению, достойными некоторой благодарности, ибо в ней можно будет усмотреть выражение весьма тонкого верноподданнического усердия. И мне кажется, составляя его, необходимо иметь в виду именно это.
Они закивали, хотя и не без вздохов, так как первый план, несомненно, был им более по вкусу.
- Ну так прикажите подать бумаги, мистер Стюарт,- продолжал Миллер.- Мне представляется весьма уместным, если прошение подпишем все мы пятеро здесь присутствующие, как защитники осужденного.
- Во всяком случае вреда нам от этого не будет,- заметил Коулстон с новым вздохом, так как последние десять минут он уже видел себя лордом-адвокатом.
После чего они без видимой охоты занялись прошением, но вскоре загорелись, и мне оставалось только играть роль зрителя да изредка отвечать на тот или иной вопрос. Документ получился весьма убедительный. Начинался он с изложения моей истории - награда, обещанная за мою поимку, моя добровольная сдача властям, средства, пущенные в ход, чтобы воздействовать на меня, мой плен и мое появление в Инверэри, когда было уже поздно. Далее объяснялось, во имя каких интересов государства и верноподданнических чувств было решено отказаться от права искать воздаяния, а в заключение следовали красноречивый призыв к королевскому милосердию и просьба помиловать Джеймса.
Мне показалось, что меня безжалостно принесли в жертву и представили эдаким бесшабашным забиякой, которого этот сонм законников лишь с трудом удержал от крайностей. Но я промолчал и предложил лишь добавить, что я готов дать собственные показания и привести показания других лиц перед любой следственной комиссией, а также поставил условие, чтобы меня сразу же снабдили копией.
Коулстон замялся.
- Это весьма конфиденциальный документ,- сказал он наконец.
- А мое положение по отношению к Престонгрейнджу весьма своеобразно,- отпарировал я.- Нет никаких сомнений, что в нашей первой беседе я тронул его сердце и с тех пор он постоянно показывал себя моим другом. Ведь если бы не он, господа, я сейчас был бы мертв или ждал бы приговора вместе' с беднягой Джеймсом. Вот почему я намерен сообщить ему о прошении, едва оно будет переписано. К тому же примите во внимание, что такой шаг послужит к моей защите. У меня здесь есть враги, привыкшие действовать беспощадно. Его светлость в собственном крае, Лавет рядом с ним… Если наши действия дадут малейший предлог для превратного их истолкования, я завтра же могу проснуться в тюрьме.
Мои советчики, не найдя, что возразить на такие соображения, вынуждены были согласиться, но с условием, что я представлю документ Престонгрейнджу с изъявлениями совершеннейшего почтения от всех присутствующих.
Лорд-адвокат ужинал в замке у его светлости. Через посредство одного из слуг Коулстона я послал ему записку с просьбой удостоить меня беседы и получил в ответ приглашение тотчас встретиться с ним в некоем частном доме. Он ждал меня там в комнате один. По его лицу ничего нельзя было прочесть, но у меня хватило наблюдательности заметить в передней алебардщиков, а также и сообразительности понять, что он готов тут же арестовать меня, если сочтет нужным.
- Итак, мистер Дэвид, это вы? - сказал он.
- И боюсь, милорд, мне не слишком рады,- ответил я.- Но прежде чем продолжать, я хотел бы поблагодарить вашу милость за неизменное покровительство, даже если теперь оно уже в прошлом.
- Я выслушивал вашу благодарность прежде,- заметил он сухо.- Не думаю, что вы лишь ради изъявления ее помешали мне допить мое вино. И на вашем месте я не забывал бы, что вы стоите на весьма зыбкой почве.
- Полагаю, что уже нет, милорд,- сказал я.- И если ваша милость соблаговолит взглянуть на вот это, быть может, вы со мной согласитесь.
Насупив брови, он внимательно прочел прошение с начала и до конца. Затем перечитал два-три места, что-то сопоставляя и взвешивая. Его лицо слегка просветлело.
- Не так уж хорошо, но могло быть хуже,- сказал он.- Хотя я все еще могу дорого поплатиться за мое знакомство с мистером Дэвидом Бальфуром.
- Скорее, за вашу снисходительность к этому злополучному молодому человеку, милорд,- возразил я.
Он вновь пробежал глазами прошение и явно повеселел.
- А кому я обязан вашим приходом? - осведомился он затем.- Полагаю, обсуждались разные планы. Так кто же предложил эту частную беседу? Миллер?
- Милорд, ее предложил я сам,- ответил я.- Эти господа обошлись со мной не настолько благородно, чтобы я отказывал себе в чести, на какую имею право, или умалчивал о той ответственности, которую по справедливости должны нести они. По правде говоря, все они склонялись к процедуре, которая должна была иметь примечательные последствия в парламенте, а для них обернуться (по выражению одного из них) источающим сок жарким. Перед тем как я вмешался, они уже вознамерились делить между собой некоторые высокие посты. В чем определенное участие предполагалось предложить нашему другу мистеру Саймону.
Престонгрейндж улыбнулся.
- Таковы наши друзья! - сказал он.- Но по каким причинам вы с ними не согласились, мистер Дэвид?
Я объяснил, ничего не утаивая, но особенно подробно и убедительно остановился на тех, которые касались самого Престонгрейнджа.
- Вы только отдали мне должное,- сказал он.- Я отстаивал ваши интересы с такой же настойчивостью, с какой вы боролись против моих. Но как вы очутились здесь сегодня? - спросил он затем.- Когда процесс стал затягиваться, я встревожился, что назначил день вашего освобождения со столь малым запасом, и даже ожидал вас завтра. Но чтобы сегодня… Мне и в голову не приходило…
Разумеется, я не собирался выдавать Энди.
- Боюсь, на дороге осталось несколько загнанных лошадей,- сказал я.
- Знай я, что вы такой лихой наездник, вы остались бы на Бассе подольше,- заметил он.
- Да, кстати, милорд, я должен вернуть вам ваше письмо!
И я подал ему лист со строками, написанными измененным почерком.
- Но была еще обертка с печатью,- сказал он.
- У меня ее с собой нет,- ответил я.- На ней не было ничего, кроме адреса, и никого скомпрометировать она не может. Второй, вложенный в нее, лист я захватил с собой, но, с вашего разрешения, хотел бы оставить его у себя.
По-моему, он поморщился, но промолчал.
- Завтра,- продолжал он затем,- наше дело тут будет окончено и я отправлюсь в Глазго. Буду в дороге очень рад вашему обществу, мистер Дэвид.
- Милорд…- начал я.
- Не стану отрицать, этим вы окажете мне одолжение,- перебил он.- Более того, я желал бы, чтобы по возвращении в Эдинбург вы остановились в моем доме. Там у вас есть добрые друзья - все мисс Грант, и они будут очень рады получить вас в свое полное распоряжение. Если вы считаете, что я оказал вам кое-какие услуги, таким способом вы легко расквитаетесь со мной и не только ничего при этом не потеряете, но, возможно, кое-что приобретете. Далеко не всякого приезжего молодого человека вводит в общество лорд-адвокат короля.