- Добрый день, сын мой! - произнес священник, не оборачиваясь. - Я рад, что не один здесь.
- Какая разница, один или вдвоем, - невесело усмехнулся канарец, - если мы все равно ничего не можем поделать с этими канальями.
- Но мы можем бороться, - возразил монашек. - Бороться за справедливость.
- За какую справедливость, святой отец? Здесь нет никакой справедливости, кроме той, что устанавливает сам губернатор.
- Нет, сын мой, вовсе нет! - теперь голос францисканца звучал совсем не так, как обычно. - Настоящая справедливость всегда существует, независимо от законов, провозглашенных людьми вроде Овандо. Она - в сердцах людей, которые верят в то, что все люди равны; и она победит, как победила вера Христова, несмотря на все преследования. Ей можно навредить, но ее не убьешь.
- И как вы собираетесь за нее бороться?
- Вернусь в Санто-Доминго и попытаюсь предотвратить казнь этой женщины. Кто-нибудь меня да послушает.
- Кто?
- Мои братья, мои покровители; все те, кто, как и я, верит, что мы призваны не вешать тела, а спасать души.
- Вы полагаете, они посмеют пойти против Овандо?
- Этого я не знаю, - честно признался монах. - Но точно никогда не узнаю, если не попытаюсь.
Канарец опустился на корточки и стал чертить веткой узоры на песке, глядя как паруса корабля надуваются ветром, и он медленно удаляется на запад, чтобы, обогнув западную оконечность острова, взять курс на восток, в столицу.
- Когда они выйдут в открытое море, то попадут под встречный ветер, - произнес он наконец. - Если у вас здоровые ноги, мы сможем успеть добраться до Санто-Доминго раньше.
- Мои ноги столь же здоровы, как и твои, сын мой, - сухо ответил монах. - И даже если бы они подкосились, Господь вдохнет в меня силы, чтобы я мог идти дальше. Единственное, что мне нужно - это кусок веревки.
- Веревки? - удивился Сьенфуэгос. - Зачем вам веревка?
Тот не ответил, лишь оторвал кусок лианы, обвивавшей ствол ближайшего дерева, и, подобрав выше колен подол белой рясы, подвязал ее лианой вместо пояса, что придало ему довольно-таки комичный вид: две тонкие ноги, похожие на палочки, огромные черные сапоги из сыромятной кожи и нечто, свивающее спереди, отдаленно напоминающее фартук.
- Ну вот, теперь - хоть сейчас в дорогу, - заявил он. - И можете пинать меня, не стесняясь, если я начну отставать.
Они тронулись в путь - сначала на юг, вдоль берега, той же дорогой, по которой прошли люди Овандо; затем повернули на восток, чтобы сократить путь.
Да, бесспорно, брат Бернардино де Сигуэнса был самым тщедушным и малорослым человеком, какого только можно себе представить, но обладал такой внутренней силой и убежденностью в собственной правоте, что, казалось, даже не чувствовал усталости, и в конце концов атлет Сьенфуэгос, привыкший к долгим переходам по лесам и горам Нового Света, первым поднял руку, чтобы отереть пот со лба.
- Черт бы вас побрал, святой отец! - воскликнул он, задыхаясь. - Похоже, вам насыпали перца под хвост! Дайте передохнуть, а не то у меня лопнет печенка...
- Пять минут! - неумолимо ответил тот. - Всего пять минут. Время не ждет! Кстати, когда мы туда доберемся?
- Такими темпами - дня через четыре.
- Четыре дня? - ужаснулся брат Бернардино. - Ох! Боюсь, что я столько не выдержу.
К счастью, им повезло: на следующий день на пути попалась асьенда одного колониста по имени Деограсиас Буэнавентура. Он любезно согласился за сто мараведи лично довезти их до Санто-Доминго тайными тропами на своей старой шаткой повозке.
И все было бы совсем хорошо, если бы не одна беда: дело в том, что бедняга колонист уже долгие месяцы не видел ни единой христианской души, и теперь на протяжении нескольких часов болтал, не умолкая ни на минуту. К тому же с первого его слова стало ясно, что он люто ненавидит работающих на него дикарей.
- Это самые несуразные существа, каких только рождала земля, - яростно уверял он. - Самые никчемные и бесполезные, неспособные научиться элементарным вещам. Сколько я над ними бьюсь, пытаясь привить простейшие навыки цивилизованных людей - и все без толку!
- И чему же вы их учите? - спросил Сьенфуэгос.
- Шить приличную одежду, выделывать кожи, строить кирпичные дома, делать мебель. Всему тому, чему способны научиться самые дремучие дикари!
- А может быть, все это им совершенно не нужно? - заметил Сьенфуэгос. - Ведь у них никогда не было ни одежды, ни обуви, ни кирпичных домов, ни даже мебели - и, тем не менее, они счастливо жили на протяжении многих столетий.
- Счастливо? - рассмеялся Буэнавентура. - Как можно быть счастливым, если твоя жизнь мало чем отличается от жизни животных?
- Различие между человеком и животным не в том, что их окружает, а в том, что у них в душе и разуме, - сказал брат Бернардино де Сигуэнса, которому колонист не понравился с первого взгляда. - Я знаю многих блестящих аристократов, утверждающих, что жизнь без шелков, роскошных дворцов со стенами, увешанными картинами, и золотой посуды ничего не стоит.
- Это совсем другое! - возразил колонист.
- Тебе только так кажется, потому что ты судишь со своей колокольни, - ответил монах. - Потребности людей зависят от их привычек, и я не вижу причин, почему мы должны менять вековые привычки туземцев, навязывая им какие-то новые потребности.
- Потому что мы должны сделать их цивилизованными людьми.
- Боюсь, я с каждым днем все больше убеждаюсь, что мы и в самом деле пришли сюда лишь для того, чтобы отнять у местных жителей их золото и свободу, не дав взамен ничего, кроме пустых обещаний вечного спасения, в котором даже такие верующие люди, как я, порой весьма сомневаются, - заметил монах.
Деограсиас Буэнавентура в ответ лишь натянул поводья, останавливая лошадей, и внимательно посмотрел на де Сигуэнсу.
- А точно ли вы францисканец? - подозрительно спросил он. - А ведь никак не скажешь: ни по вашему облачению, ни по манере разговора.
- Вы правы, эту рясу мне одолжили. Но вот образ мыслей - мой собственный. Если Франциск Ассизский призывал нас относиться к животным как к братьям меньшим, поскольку они тоже являются творениями Господа, то как мы можем относиться иначе к индейцам, которые уж точно - его творения? Все мы были такими в начале времен.
- Так значит, вы равняете себя с ними? - изумился колонист.
- Боже упаси! - поспешил заверить монах. - Ни душа моя, ни помыслы никогда не были столь чисты, как у тех людей, чья жизнь проходит в непрерывном общении с природой. Вот сейчас я, к примеру, чувствую себя глубоко несчастным только потому, что пришлось надеть белую рясу вместо привычной коричневой, а сердце мое полно гнева против брата по вере, которого я прежде считал своим другом. Так как я могу сравнивать себя с ними, когда моя совесть отягощена такими грехами?
- Ваша вера поистине удивительна, святой отец, - прошептал Сьенфуэгос. - Но умоляю: не продолжайте, или Деограсиас вышвырнет нас из повозки, и мы никогда не доберемся до Санто-Доминго.
- И почему вы так туда торопитесь, позвольте спросить? - раздраженно осведомился Буэнавентура.
- Мы едем, чтобы спасти одну душу, - с воодушевлением ответил священник. - А если повезет, то и тело.
- Я вас не понимаю.
- Вам и не нужно понимать, - сухо ответил тот. - Вам заплатили сто мараведи, чтобы вы доставили нас туда; если же вы хотите получить урок этики, то придется заплатить отдельно.
Казалось, на этом их путешествие и закончится, поскольку хозяин готов был прямо тут же вышвырнуть их из повозки; но, к счастью, вмешался Сьенфуэгос, примирительно коснувшись руки колониста.
- Успокойтесь, пожалуйста! - попросил он. - Не обращайте на него внимания. С тех пор как губернатор Овандо назначил отца Бернардино своим личным советником, он стал немного нервным.
- Личный советник губернатора? - ошеломленно повторил тот, уставившись на монаха во все глаза и недоверчиво качая головой. - Быть того не может!
- Может - не может, а так оно и есть, - заявил канарец. - А заодно и Великий Инквизитор. Или вы не слышали о судебном процессе над некоей Марианой Монтенегро?
- Слышал, - отозвался тот совершенно другим тоном, едва услышал о ненавистной Инквизиции. - Так вы хотите сказать, что...
- Я ничего не хочу сказать, - прервал его Сьенфуэгос с полускрытой угроза в голосе. - Но можете быть уверены, одного его слова достаточно, чтобы вы долгие годы не увидели солнца. Так что имейте в виду!
- Помоги мне святой Хуан! - колонист щелкнул кнутом, пуская коней в галоп. - Кто бы мог подумать, что какой-то монашек, которого я подвез на своей колымаге, окажется самим инквизитором?
- Что значит: "какой-то монашек"? - спросил явно обиженный францисканец.
- Нет-нет, я вовсе не хотел вас обидеть, - поспешил заверить колонист, не смея взглянуть на монаха. - Просто... Просто я представлял себе инквизиторов несколько иначе... Более... более высокомерными, так скажем.
- "Скажем"! - хмыкнул монах, давая понять, что разговор окончен. - Лучше уж молчите! И подстегните этих кляч, потому как ехать еще долго, а времени у нас мало!
К утру следующего дня они наконец достигли Санто-Доминго, и канарец попросил высадить его возле таверны "Четыре ветра", а францисканца Буэнавентура повез дальше, в монастырь, по-прежнему не раскрывая рта.
Войдя в таверну, Сьенфуэгос первым делом спросил, где сейчас его старый друг, Васко Нуньес де Бальбоа. В конце концов он нашел его спящим в убогой хижине не берегу моря, голодного, тощего и оборванного, как никогда прежде.
- Как я погляжу, фортуна по-прежнему не желает вам улыбаться, - заметил Сьенфуэгос, горячо обнимая друга. - Вы неважно выглядите.
- Я голоден, как волк, - честно признался тот. - Вот уже несколько недель, как я не видел иной пищи, кроме диких плодов, крабов да парочки осьминогов, а это не те кушанья, которые могут насытить эстремадурского кабальеро.
- Так вы эстремадурец? - удивился Сьенфуэгос. - А я всегда думал, что вы андалузец, из Хереса.
- Я действительно из Хереса, но из Хереса-де-лос-Кабальерос, а вовсе не из того, другого, - не на шутку обиделся будущий первооткрыватель Тихого океана. - Слава Богу, есть разница!
- Помилуйте, у меня даже в мыслях не было вас обидеть! - в шутливом изумлении воскликнул Сьенфуэгос. - Но все же давайте что-нибудь поедим, мне скоро понадобится ваша помощь.
- Да, нелегкое это дело, - протянул эстремадурец, покончив с роскошным обедом и затягиваясь одной из тех толстых сигар, к которым так пристрастилось большинство испанцев на острове. - И весьма опасное! Вынужден вам напомнить, что одно дело - натянуть нос Святой Инквизиции, которую я всей душой ненавижу, и совсем другое - бросить вызов губернатору, прямому представителю короны. Попытка освободить принцессу сделает меня самым настоящим изменником. Я, может быть, и пьяница, умирающий от голода, могу продать право первородства за чечевичную похлебку, но никогда не стану предателем, можете мне поверить.
- Но я вовсе не склоняю вас к измене, - заверил канарец. - Я просто хочу сказать, что вдвоем мы могли бы потянуть за ниточки, что помогло бы освободить Анакаону миром, - он подчеркнул последнее слово. - Возможно, в Санто-Доминго есть люди, способные повлиять на Овандо и заставить его понять, что он совершает ужасную ошибку.
- Наверняка есть, - согласился Бальбоа уже спокойнее. - Но, как известно, губернатор настолько упрям, что даже гибель флотилии ничему его не научила. К тому же такого человека следует искать в его ближайшем окружении, а столь ничтожная личность, как я, к сожалению, не имеет доступа к этим кругам.
- По-моему, несправедливо с вашей стороны говорить о себе в подобной манере, - возразил канарец. - Вы умный и достойный человек, на деле доказавший свою исключительную отвагу.
- До сих пор я был всего лишь сумасбродным безумцем, страдающим манией величия, хотя этот остров переполнен сотнями таких. Вот так-то, мой друг! Хотя никому кроме меня не пришло бы в голову сигать в море и потрошить акул, не умея при этом плавать, и никто другой не пьет с утра до ночи, как я. - Он выпустил густую струю дыма и столь же невозмутимо добавил: - Так что я - самый ничтожный и бесполезный испанский кабальеро.
- Думаю, вы преувеличиваете.
- Никому я не нужен, и вы это знаете. Никто не ценит меня, кроме вас. К тому же меня вот-вот упекут в тюрьму - и вполне заслуженно, кстати - за долги и драки.
- В вашей власти все изменить, - заметил канарец.
- Да я уж пытался, - невесело рассмеялся Бальбоа. - Каждый день, просыпаясь утром, я даю себе слово измениться, и в итоге вечером ложусь спать все тем же, - он вновь затянулся толстой сигарой и добавил: - Но я знаю человека, который мог бы пробиться к Овандо и повлиять на него. К сожалению, сейчас дела его обстоят неважно, и слава у него уже не та. Вы, наверное, слышали о нем: это Алонсо де Охеда.
- Охеда! - изумленно воскликнул Сьенфуэгос. - Вы хотите сказать, что великий Алонсо де Охеда здесь, на острове?
- Всего несколько дней назад он вышел из тюрьмы.
- Из тюрьмы? - повторил канарец пораженно. - Никогда бы не подумал, что столь незаурядный человек может попасть в тюрьму.
- Это довольно запутанная история, и где-то даже смешная, - ответил Бальбоа, подзывая трактирщика, чтобы тот принес еще кувшин вина. - Видимо, в Севилье он связался с парочкой мерзавцев, которые обещали ему финансирование экспедиции, посвященной мирному освоению провинции под названием Твердая Земля, губернатором которой его провозгласили их величества. Но, видимо, у этих людей с самого начала не было иной цели, кроме грабежа, поскольку, едва ступив на берег, они принялись измываться над туземцами и насиловать их женщин. Разумеется, Охеда этого не стерпел и, когда экспедиция подошла к концу, конфисковал награбленное и взял курс на Санто-Доминго. Мерзавцы, в свою очередь, устроили мятеж, взяли его в плен и заковали в цепи, - Бальбоа рассмеялся так, словно сам был свидетелем этой сцены. - Однако в ту ночь, когда они встали на якорь у берега, Охеда как-то исхитрился соскользнуть в воду и попытался вплавь добраться до берега, чтобы сообщить обо всем властям, но не учел тяжести цепей и пошел ко дну.
- Быть того не может!
- Как на духу! К счастью, один из его верных людей поднял крик, и его успели спасти, но Охеда нахлебался воды, и его пришлось откачивать целый час. Можете себе представить? С тех пор Охеда пьет только вино... Итак, он остался в живых, но вскоре его обвинили в незаконных хищениях и приговорили к тюрьме, где он и провел два месяца. Тем не менее, вскоре все разъяснилось, так что теперь он на свободе, а в тюрьме оказались его обвинители.
- Боже! - воскликнул канарец. - Действительно, любопытная история!
- Самое скверное здесь то, что ему пришлось потратить на судей и адвокатов все свое золото, и теперь он оказался нищим, - Бальбоа восхищенно цокнул языком. - Тем не менее, Охеда по-прежнему остается самым любимым и уважаемым человеком на острове. И, как я слышал, Анакаона всегда была его большой любовью, так что он сделает все возможное, чтобы ей помочь.
- Где я могу его найти? - спросил канарец.
- Думаю, его нетрудно найти, - ответил Бальбоа. - Но сначала допьем то, что осталось на дне этого кувшина...
Уже стемнело, когда они наконец постучали в дверь скромной глинобитной хижины, крытой соломой. Собственно, двери как таковой здесь и не было: ее заменяла тростниковая циновка, закрывавшая дверной проем. В ответ на стук циновка откинулась, и из-за нее показалось лицо индианки с огромными выразительными глазами, чья редкая экзотическая красота уже начала увядать.
- Здесь живет капитан Охеда? - спросил Сьенфуэгос, уверенный, что ошибается, поскольку все еще не мог поверить, что знаменитый кастильский аристократ может обитать в подобном месте.
- Капитан Охеда мертв, - раздался хриплый голос, прежде чем женщина успела открыть рот. - Мертв и похоронен.
- Да бросьте, капитан, не говорите глупостей! - воскликнул Васко Нуньес де Бальбоа, не в силах сдержать улыбки. - Весь мир знает, что вы бессмертны!
- Бальбоа! - в голосе незнакомца прозвучала тревога. - Боже милосердный! Сколько раз повторять: нет меня! Я мертв, мертвее египетской мумии! Более того, меня съели акулы, с которыми вы в недобрый час разминулись.
- Я пришел не для того, чтобы просить у вас денег, - возразил эстремадурец.
- Лучше попросите у собаки кость! - огрызнулся Охеда.
- Клянусь вам! Я лишь сопровождаю одного человека, который очень желает встретиться с вами: это супруг доньи Марианы Монтенегро; некий Сьенфуэгос по прозвищу Силач.
Изнутри послышался изумленный возглас, а через минуту циновка откинулась, и за ней показался знаменитый капитан, храбрейший из храбрых и лучший фехтовальщик своего времени, которому пришлось встать на цыпочки, чтобы рассмотреть лицо рыжеволосого гиганта.
- А ведь точно! - воскликнул он радостно. - Пресвятая Дева! Ни за что бы не поверил!
Он жестом пригласил их войти; когда же гости разместились на вытертых циновках, составлявших почти единственную мебель в доме, хозяин протянул руку, чтобы коснуться бороды Сьенфуэгоса и убедиться, что его гость - действительно человек из плоти и крови, а не волшебное видение.
- Сколько лет я слышу о ваших подвигах! По правде сказать, я не верил во все эти россказни, считал их байками - и вот вы здесь, в моем собственном доме!
- Почему же вы в них не верили? - удивился канарец.
- Слишком уж идеальным вы выходили, если верить рассказам доньи Марианы, - признался Охеда. - Но сначала расскажите, как вы поживаете.
- Не слишком хорошо, признаюсь честно, - ответил Сьенфуэгос. - Слишком много несчастий случилось в последнее время, а теперь вот еще и Анакаона...
- С принцессой что-то случилось? - встревожился Охеда. - Неужели Овандо?..
- Обманом захватил ее в плен, а теперь собирается повесить, - закончил канарец.
- Ублюдок! - выругался отважный капитан. - Я знал, что от этого "дружеского визита" не стоит ждать ничего хорошего, но мне и в голову не приходило, что он осмелится на такое...
- Тем не менее, осмелился. И если ветер не переменится, то, скорее всего, уже завтра он будет здесь. Именно поэтому я и решился вас побеспокоить.
- Вы правильно поступили, - ответил Охеда, крепко пожимая ему руку. - И я благодарен вам за это! Я глубоко привязан к Золотому Цветку, она занимает большое место в моей жизни.
Легким кивком он указал на туземку, молча сидевшую на корточках в дальнем углу комнаты, и добавил:
- Наши пути разошлись, а потом я встретил Исабель, но тем не менее, я по-прежнему считаю ее одной из самых восхитительных женщин, каких встречал в своей жизни. Что я могу для нее сделать?
- Мы еще и сами не знаем, - вмешался Нуньес де Бальбоа, который до сих пор старался держаться в сторонке, зная, что Охеда не слишком его жалует. - Но могу вас заверить, что если и есть на земле человек, которого губернатор может послушать, то это вы.
- Я? - смутился тот. - Почему вы думаете, что он меня послушает?
- Потому что вы - Алонсо де Охеда.