- Как в моем случае? - насмешливо уточнила Анакаона. - Или как в случае с тысячами тех несчастных, которых испанцы ночью вероломно захватили в их собственных домах, заковали в цепи и отправили в Испанию? Вы это называете "справедливыми военными действиями"?
- Большинство войн справедливы и несправедливы одновременно - смотря с какой стороны смотреть, - заметил губернатор, нисколько не сомневаясь в своей правоте. - Лично для меня нет ничего справедливее, чем встретить врага лицом к лицу с оружием в руках. Вот только королям и властителям постоянно приходится жертвовать личными амбициями ради торжества истинной веры и блага своих соотечественников.
- Почему вы так уверены, что ваша вера лучше, чем моя?
- Но это же очевидно, ведь у вас вообще нет никакой веры.
- Тем лучше! - заметила принцесса. - Быть может, я в ваших глазах и совершаю преступление, не поклоняясь вашему Богу, но в моих глазах еще худшим преступлением было бы делать вид, что поклоняюсь ему, не имея в душе ни капли веры и почитания. Или вы не согласны?
- Мне никогда не доводилось взглянуть на вещи с этой точки зрения. Но здесь не тот случай. Христос есть истина.
- Долгие годы общения со столь образованными людьми, как Охеда, Хуан де ла Коса или донья Мариана Монтенегро заставили меня прийти к выводу, что для европейцев подобные истины сводятся к обычной географической проблеме. Бога провозглашают истинным или ложным в зависимости от того, в каком государстве мы находимся; однако границы этих государств меняются слишком часто, и это кажется мне полной нелепостью.
- Я вызвал вас не для того, чтобы вести богословские споры, - резко переменил тему губернатор, которого эта беседа начала изрядно раздражать. - Я должен услышать ваш ответ на мое предложение. Вы готовы отдать приказ?
- Приказ об учреждении рабства? Разумеется, нет!
- Вы хоть представляете, в какое положение себя ставите?
- Разумеется, представляю.
- И вас это не пугает?
- Гораздо больше меня пугает участь марионетки в ваших руках, эта роль мне по-настоящему ненавистна.
- Вы могли бы предотвратить страдания и гибель ваших людей.
- Гибель - возможно. Но вот страдания - никак, поскольку для меня совершенно ясно, что их судьба - страдать под гнетом вашей тирании, пока они не исчезнут с лица земли. Я знаю, так и будет, но не желаю этому способствовать.
- В таком случае я предам вас суду за измену.
- За измену? - удивилась Анакаона. - Измену кому? Я родилась королевой, так что изменить я могу лишь самой себе, а этого я не делала, - Золотой Цветок горько улыбнулась.
Этот разговор навсегда остался в памяти брата Николаса де Овандо, хоть он и рад был бы о нем забыть. Более всего угнетало его то, что эта "дикарка" привела блестящие аргументы, каким позавидовали бы большинство его знакомых богословов. А хуже всего то, что эти аргументы подрывали его мировоззрение, заставляли усомниться в самых твердых убеждениях, а, главное, вынуждали пересмотреть свои взгляды относительно превосходства белой расы над неграми и краснокожими.
Вернувшись в столицу и уединившись в своих апартаментах в алькасаре, он от души пожалел, что не может спросить мудрого совета у брата Бернардино де Сигуэнсы, ведь что бы он ни наговорил монаху в минуты гнева, губернатор не мог не понимать, что крошечный францисканец - единственный человек на свете, способный говорить с ним начистоту.
Одиночество власти давило как никогда. Жалел Овандо и о том, и чувство это было намного сильнее, чем он мог признаться самому себе, что уже не представится ему случай вновь побеседовать с францисканцем по душам. Только в этих разговорах он мог быть до конца честным, потому что доверял собеседнику.
Он вынужден будет скрепя сердце принимать решения и отдавать приказы, которые ему глубоко противны, но более всего угнетало его то, что некому больше оспорить даже самое пустяковое из этих решений.
Он не доверял никому из своих советников. В последние дни губернатора и вовсе не покидало ощущение, что он все глубже увязает в какой-то липкой, вязкой, непроницаемой паутине чужих поползновений и интриг, многие из которых просто не поддавались никакому осмыслению и пониманию.
Жажда наживы тех людей, кто пересек океан, спасаясь от нищеты или правосудия, поистине не знала границ, и теперь все эти зловещие личности, что еще несколько месяцев назад побирались в поисках работы или куска хлеба, а ныне щедро наделенные землями и рабочей силой, посматривали вокруг с надменностью героев крестовых походов.
- Его превосходительство губернатор Кокибакоа просит аудиенции, - прервал его размышления чей-то голос.
- Кто? - рявкнул Овандо, раздраженный, тем, что этот толстяк - его личный секретарь - прервал размышления.
- Его превосходительство губернатор Кокибакоа.
- Еще один самозванец? - выкрикнул он в бешенстве. - Гоните его в шею!
- Боюсь, это нелегко будет сделать, ваше превосходительство, - с легкой робостью в голосе заметил толстяк. - Позвольте вам напомнить, что это не кто иной, как капитан Алонсо де Охеда, которому ничего не стоит в одиночку расправиться со всей вашей личной гвардией.
- Охеда! - воскликнул брат Николас Овандо, испытывая неловкость за свою ошибку. - Боже ты мой! А я и забыл, что их величества наградили его этим смешным титулом, - он озадаченно покачал головой. - Я думал, что он покинул остров после выхода из тюрьмы.
- Я тоже так думал, ваше превосходительство, - ответил секретарь. - Тем не менее, сейчас он дожидается в вашей приемной, разодетый в пух и прах. Надо полагать, его дела вновь пошли в гору.
- Значит, я обязан его принять?
- Как Алонсо де Охеду - не обязаны. Но как губернатора одной из провинций их величеств - безусловно обязаны. Отказывая ему в аудиенции, вы проявляете неуважение к его должности.
- В таком случае пусть войдет.
Мужчины вежливо поприветствовали друг друга, как и подобает настоящим кабальеро. Одного к этому обязывало положение, другого - слава. Овандо пришлось сделать над собой усилие, чтобы выказать радость, которой он в действительности не испытывал.
- Я рад, что справедливость наконец-то восторжествовала, - сказал он. - Честно говоря, я был бы обижен, если бы вы покинули Санто-Доминго, не навестив меня перед отъездом.
- А я, со своей стороны, ожидал, когда вы сами меня пригласите и поздравите с освобождением, - ответил Охеда. - Так что как посмотреть.
- Действительно, как посмотреть, - равнодушно произнес губернатор, словно это его совершенно не волновало. - Я, признаться, не слишком разбираюсь в церемониях, к тому же в последнее время я был ужасно занят усмирением Харагуа.
- Вы называете это усмирением? - с иронией переспросил Охеда, усаживаясь в кресло, хотя губернатор так и не предложил ему сесть. - Странное слово для подобных действий, вы не находите?
- Позвольте напомнить, что именно пленение вождя Каноабо принесло вам славу.
- Никоим образом! Не путайте одно с другим. В то время мы воевали с Каонабо, убившим десятки наших соотечественников, и вам прекрасно известно, что я проник в его лагерь, затащил его на свою лошадь и увез на глазах полусотни его воинов, вооруженных до зубов.
- У Анакаоны тоже были воины.
- Но они не собирались сражаться с вами. А Анакаона - беспомощная женщина, пригласившая вас в качестве посла дружественной державы. Вы совершили предательство.
- Придержите язык.
- Я охотно придержу его, если вы поклянетесь, что непричастны к этой истории, - Охеда выдержал короткую паузу. - Однако наши споры никого не интересуют, - он снова помолчал, собираясь закрыть эту тему и приступить к основной цели разговора. - Собственно говоря, я пришел для того, чтобы узнать, каковы ваши намерения относительно Анакаоны. Именно от этого будут зависеть мои дальнейшие действия.
- Уж не собираетесь ли вы снова стать ее любовником? - ехидно осведомился губернатор.
- Позвольте вам напомнить, что принцесса никогда не была любовницей губернатора Кокибакоа, которого вы имеете честь лицезреть.
- Ну что ж, понятно, - глумливо протянул Овандо. - Непонятно другое: мне сказали, что вы вконец разорены; так зачем вам понадобилось ввязываться в это дело, если сейчас вас и принцессу ничего не связывает?
- Разорение - это мое личное дело. Я и прежде не раз оказывался в бедственном положении, а вскоре уже снова вел в бой войска и армады. Что же касается принцессы, то именно от ее судьбы будет зависеть отношение к нам жителей Кокибакоа.
- А как связано одно с другим? - удивился губернатор Эспаньолы. - Я даже не представляю, что это за место и где оно находится.
- К югу отсюда, на "Твердой Земле". И позвольте вам напомнить, что многие туземцы, бежавшие с острова, разнесли повсюду слухи о том, какой кошмар вы здесь устроили. Если же к этому добавится еще и ваше вероломство в мирное время и трагическая смерть принцессы, то можете не сомневаться, что ни у одного жителя Нового Света не останется к нам ни капли добрых чувств. И куда бы мы теперь ни направились, нас везде встретят как врагов.
- Я получил приказ усмирить жителей Эспаньолы, - последовал краткий ответ. - Я это сделал, и не считаю, что должен загружать свою голову проблемами, которые меня не касаются, тем более, речь идет о вещах слишком далеких и маловероятных. К тому же не забывайте, для того чтобы вы и подобные вам имели возможность завоевывать новые территории, необходимо создать надежную базу здесь, на острове. Так что я всего лишь выполняю свою работу.
- Как и в случае катастрофы большой флотилии? - поддел его Охеда. - Позвольте вам напомнить, что тогда вы тоже исполняли приказ, однако, если бы вы послушались людей более опытных, никто бы не погиб.
Казалось, губернатор Николас де Овандо вот-вот потеряет терпение и позвонит в колокольчик, чтобы секретарь поскорее выпроводил наглого коротышку, но события последних дней научили его сдерживать чувства и тщательно обдумывать все принимаемые решения. Ему уже не раз приходилось убеждаться, что приступ внезапной гордости может сослужить дурную службу.
Слава капитана Алонсо де Охеды продолжала портить ему настроение. Капитан сидел в кресле напротив, с его пояса свисала шпага, убившая не один десяток человек на полях сражений и готовая убить еще многих. Это заставило Овандо успокоиться. Он приложил немалые усилия, чтобы по его голосу нельзя было понять, до какой степень его раздражал этот мерзкий коротышка.
- Полагаю, не вам об этом судить, - ответил он с ледяным спокойствием. - Это право лишь их величеств. Точно так же и я не вправе судить, как именно вы собираетесь завоевывать свою провинцию, - тут он замолчал и поднялся, давая понять, что разговор окончен. - И я буду принимать те решения, которые сочту необходимыми. Конечно, мне жаль, если вас что-то не устраивает, но я ничего не могу поделать.
- А если я попрошу вас по дружбе ничего не предпринимать против принцессы, пока не получите ответа от их величеств?
- Хорошо, я подожду, но ничего не обещаю.
- Казнь такой женщины, как Анакаона, никоим образом не будет способствовать блеску короны, - заметил Охеда.
- Но ничто так не затмевает его, как явные враги, - парировал губернатор. - А она как раз и есть такой враг.
- Даже если и так, - уступил Охеда. - Что решают эти несколько месяцев?
- Многое решают, если ее люди надумают поднять восстание, чтобы ее освободить, - ответил губернатор. - Зато покойники безопасны и никому не причиняют хлопот.
Когда спустя полчаса Алонсо де Охеда встретился с Нуньесом де Бальбоа и Сьенфуэгосом в таверне "Четыре ветра", он даже не пытался скрыть своего отчаяния. Ему пришлось выпить залпом два стакана вина, прежде чем он смог рассказать друзьям о неудачной беседе с губернатором.
- Он ее убьет, - таково было его мрачное заключение. - И мы ничего не можем с этим поделать.
- А Кастрехе? - спросил Бальбоа.
- Я прощупал его еще в алькасаре. Этот тип и пальцем не шевельнет, если ему не заплатить, и много заплатить.
Он подозвал жестом трактирного слугу и велел принести еще кувшин вина; едва слуга успел поставить вино на стол, как над их головами прогремел чей-то хриплый голос:
- Сдавайтесь!
Четыре пары глаз уставились на офицера, который стоял перед ними, держа руку на эфесе шпаги.
- Что случилось, Педраса? - раздраженно спросил Бальбоа. - Производство в капитаны лишило вас последних мозгов?
Педраса зло ткнул пальцем в Сьенфуэгоса.
- Его изгнали с острова, и наказание за ослушание - виселица.
- Боже, ну что за мания: вешать людей! - аж застонал Охеда. - Они же не окорока, в конце-то концов! - Он приблизился к Педрасе, который по-прежнему стоял как истукан: - Или вы не видите, что этот человек со мной?
- Какое это имеет значение? - спросил тот. - Закон есть закон.
- А шпага есть шпага, - прорычал в ответ Охеда. - Так что уберите руку со своей, если не хотите стать покойником.
Все прекрасно знали, что Алонсо де Охеда никогда не грозится зря, и если уж он обнажал оружие, неизбежно проливалась кровь. А потому неудивительно, что капитан Педраса весь побелел и шарахнулся, подняв кверху руки, показывая, что вовсе не собирался злить опасного коротышку. Тем не менее он все же решился высказать свое мнение, пусть даже тихим дрожащим голосом:
- Не к лицу вам защищать тех, кто скрывается от правосудия. А человек, над чей головой висит приговор об изгнании, не может вот так нагло распивать вино в столичной таверне только потому, что он ваш друг.
- Ну что ж, вы совершенно правы, - ответил Охеда самым миролюбивым тоном. И даю вам слово, что впредь это не повторится. Если вы будете столь любезны, что закроете глаза на это маленькое нарушение, даю вам слово, что мой друг немедленно покинет город, а при первой возможности и остров.
- Слово кабальеро?
- Слово Алонсо де Охеды, что значит много больше, чем просто слово кабальеро.
Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что капитан Педраса мечтал о том, как бы выйти из этой щекотливой и опасной ситуации, не уронив своего достоинства, а потому предложенный Охедой компромисс показался ему наилучшим выходом.
- Ну что ж, согласен! - заявил он тоном человека, решившего великодушно подарить жизнь поверженному противнику. - Даю вам срок до заката.
- Что взять с дуболома! - презрительно бросил Охеда, едва Педраса удалился. - Полный дуболом и блюдолиз к тому же, но, к сожалению, он в своем праве, а спорить с губернатором не могу даже я. - С этими словами он повернулся к Сьенфуэгосу. - Увы, мой друг, вам придется покинуть город, если не хотите, чтобы вас повесили.
- Я не могу бросить принцессу, - возразил канарец.
- Если Овандо узнает, что вы пытаетесь ее спасти, вы окажете ей этим медвежью услугу, - вмешался Бальбоа. - Так что я согласен с Охедой: здесь вы представляете для нее двойную опасность.
Канарец замолчал, глубоко задумавшись; его товарищи и стоявший тут же трактирный слуга молча наблюдали за ним. Наконец, взвесив все "за" и "против" в этой сложной ситуации, он пришел к выводу, что друзья правы, и в столице его рано или поздно схватят, если не Педраса, так кто-нибудь другой, это лишь вопрос времени. А значит, оставаясь в городе, он ничем не может помочь Золотому Цветку, зато подвергает страшной опасности собственную семью.
- Ну хорошо! - прошептал он наконец, повернувшись к Алонсо де Охеде. - Я покину город, но далеко не уйду. В сельве никто не сможет меня найти.
- Вы ошибаетесь, - вмешался трактирный слуга, тощий человек с изборожденным глубокими морщинами лицом и горящими как угли глазами. - Губернатор разослал по окрестной сельве патрули вооруженных солдат - как раз на тот случай, если дикари вдруг попытаются освободить Анакаону.
Алонсо де Охеда повернулся к нему и внимательно посмотрел прямо в глаза.
- А тебе-то какое до этого дело? - спросил он.
- Никакого, - ответил тот без тени смущения. - Я случайно услышал ваш разговор и решил вмешаться, потому что могу быть вам полезен. - Никому не придет в голову искать его в моем доме, - указал он на Сьенфуэгоса.
- В твоем доме? - повторил Сьенфуэгос. - Но зачем тебе так рисковать? Тебя же повесят за то, что ты меня прятал? Таков закон.
- Плевать я хотел на эти законы! - ответил парень, пожав плечами. - Никогда они меня не волновали, уж лучше я буду помогать чокнутому Бальбоа, знаменитому Силачу и легендарному Охеде, чем соблюдать законы этого кретина Овандо.
Бальбоа, не удержавшись от короткого смешка, широким жестом указал на своих спутников:
- Посмотри на нас хорошенько! Мы втроем едва смогли наскрести деньги на выпивку. Неужели ты думаешь, что можешь что-то с нас поиметь?
- Сегодня, конечно, ничего, - ответил тощий слуга. - И завтра тоже. Но я прибыл в Индии открывать и завоевывать новые земли, а не таскать кружки в таверне или пресмыкаться перед Овандо. Я мечтаю о великих свершениях и знаю, что гораздо большего смогу добиться как солдат, чем как торговец или политик, - он немного помолчал, после чего положил руку на стол, как если бы собирался присягнуть на Библии. - Если я поклянусь защищать этого человека, вы можете быть уверены, что никто не сможет до него добраться иначе, как через мой труп.
- Я тебе верю, - убежденно ответил Охеда. - Я действительно тебе верю. У тебя все на лице написано. Как тебя зовут?
- Писарро, - просто ответил тот. - Франсиско Писарро.
5
Много лет спустя, когда приближение кончины заставило его оглянуться назад, чтобы подвести итоги жизни, свершений и приключений, Сьенфуэгос не переставал удивляться, как же тесно порой связаны эпохальные события и незначительные на первый взгляд происшествия, как часто судьбы людей и даже целых народов зависят от самых ничтожных, казалось бы, вещей.
Скажем, если бы в тот вечер Охеда, Бальбоа и он сам не собрались все вместе в таверне "Четыре ветра", если бы туповатый капитан Педраса не заявился бы туда в ту самую минуту, когда слуга оказался возле их стола - весьма вероятно, что этот тощий человек с горящими глазами и пламенной речью никогда бы не сошелся с доном Алонсо де Охедой, не стал бы его доверенным лицом, и тот не сделал бы его своим помощником. Ведь именно благодаря Охеде военная карьера этого человека с железной волей медленно, но неуклонно пошла в гору, и уже на закате жизни, будучи почти стариком, он совершил один из самых удивительных подвигов в истории человечества, покорив при помощи жалкой кучки безумцев сказочную империю Перу, которую населяло более шести миллионов человек.
- Я прибыл сюда на одном из кораблей Колумба, во время его последнего плавания, - поведал Писарро, когда им наконец удалось его разговорить. - Собирался плыть вместе с ним в Сипанго и Катай, но пришлось остаться здесь.
- И почему же?
- Все подхватили лихорадку, и нас высадили в Пуэрто-Эрмосо, в двадцати лигах отсюда - как раз накануне того рокового дня, когда ужасная буря потопила большую флотилию.
- Тебе повезло!
- Повезло? - изумился тот. - Я отправился в Новый свет в поисках приключений, а вовсе не для того, чтобы сидеть, как собака на привязи, на этом проклятом острове, где нет ни малейшего шанса добиться успеха. В Трухильо я пас свиней, а здесь обслуживаю всякий сброд в таверне. Головокружительная карьера, не правда ли?
- Наберись терпения, - посоветовал канарец.