- Ты последний человек, от которого я ожидала услышать эти слова. Жизнь без чести не имеет смысла, и если я не могу выйти отсюда с честью, то предпочитаю вовсе отсюда не выходить.
- Но тебя же собираются повесить!
- Это не самая худшая смерть: во всяком случае, она быстрая и не слишком мучительная. Намного лучше, чем смерть от старости или долгой болезни, - Анакаона заговорила совершенно другим тоном, глубоким и серьезным. - Я уже достаточно пожила на свете, Алонсо. И неплохо пожила. А жизнь в изгнании для меня не имеет смысла. Я предпочитаю закончить ее сейчас.
- Чепуха! - воскликнул он. - Ты еще молода. И красива.
- Я уже бабушка, - ответила она. - И я устала, очень устала. Я не хочу превращаться в старую развалину, бессильно наблюдая, как гибнет мой народ, - она немного помолчала, нежно погладив его руки, вцепившиеся в прутья решетки. - Если Овандо меня повесит, я останусь в истории как королева, которая до последних дней сражалась против несправедливости, и буду жить в памяти грядущих поколений. Но если я заплачу за свою свободу, то стану всего лишь еще одной трусихой среди миллионов других трусов, не оставивших в истории даже следа, - она печально улыбнулась. - Так что оставь все как есть! Меня устраивает подобный конец.
- Я не могу поверить, что кому-то хочется быть повешенным.
- Такова будет моя месть, - прошептала она. - Если бы я сбежала, мой побег остался бы несмываемым пятном в памяти моего народа. Пройдут века, и каждый раз, когда люди будут говорить о былой славе Испании, кто-нибудь непременно поднимет палец, вспомнив о том, что некий испанский губернатор повесил невинную женщину. Или ты не согласен, что это стоит оставшихся лет моей жизни?
- Но ведь это Овандо собирается повесить тебя, а вовсе не Испания.
- Сейчас Овандо - как раз Испания, а я - Харагуа, - с этими словами она запустила пальцы в густую бороду Охеды и тихо прошептала: - Как же я тебя люблю! Я полюбила тебя с того самого дня, как впервые увидела - сидящим верхом на огромном коне, несмотря на всю ненависть к твоей стране, я благодарна судьбе за то, что свела меня с тобой. - Она лукаво улыбнулась. - И теперь для того, чтобы умереть счастливой, мне нужно лишь одно: позволь мне любить тебя в последний раз.
- Это будет непросто, - заметил Охеда. - Я все же не акробат!
- Вечно одно и то же! - улыбнулась она. - Ну что ж, для меня уже счастье просто видеть тебя, - она поцеловала его в кончик носа. - Как обстоят дела там, на воле?
- Ты имеешь в виду, как обстоят дела у меня с тех пор, как тебя заточили, а Овандо пришел к власти? Плохи мои дела, - вздохнул он. - Совсем плохи.
- Исабель - хорошая женщина, и я слышала, у вас двое прекрасных детей, - Анакаона горько улыбнулась. - Как жаль, что не я их тебе родила.
- Ты была слишком важной персоной, чтобы делить невзгоды с искателем приключений. Но сейчас не время вспоминать о прошлом. Давай поговорим о настоящем, - он коснулся ее щеки тыльной стороной ладони. - Ну что ж. Если ты не хочешь платить, я вытащу тебя отсюда силой. Нам понадобится не больше пары ночей, чтобы подпилить эту решетку.
- Забудь об этом! - велела принцесса. - Я не уйду отсюда, потому что не хочу становиться вечным изгоем.
- Сьенфуэгос и донья Мариана возьмут тебя с собой.
- Куда? В изгнание? Ни за что на свете!
Алонсо де Охеда хотел было что-то возразить, но вдруг замолчал, приложив палец к губам: из-за угла неожиданно появилась невысокая пухленькая женщина; она торопливо прошмыгнула вдоль стены, а затем вдруг остановилась помочиться в трех метрах от того места, где, прижавшись к стене, затаился Охеда.
Принцесса и Алонсо терпеливо дожидались, пока она закончит свое дело и отправится восвояси, но незнакомка и не думала уходить. Прислонившись к стене, она дожидалась, пока трое солдат не вышли из-за угла и не поравнялись с ней, остановившись как раз под ногами висевшего на веревке Охеды.
Очевидно, этот ритуал повторялся каждую ночь, потому что, перебросившись с незнакомкой несколькими смешками и шуточками, два солдата продолжили обход, а женщина тем временем расстелила на траве одеяло, преспокойно улеглась на него и раздвинула ноги.
Оставшийся солдат тут же навалился на нее и принялся за дело, пыхтя и отдуваясь, а растерянному Охеде осталось лишь качать головой. Он не мог поверить собственным глазам, что действительно оказался свидетелем столь интимной сцены.
Два тусклых фонаря горели по углам башни, и их мутный свет едва позволял различить, что происходит внизу, но женщина, несомненно, видела в темноте намного лучше его, поскольку обратила внимание на странную темную шишку, прилепившуюся к стене рядом с одним из маленьких тюремных окошек.
Охеда распластался по стене, стараясь слиться с нею, но толстушка, вне всяких сомнений, его заметила, поскольку совершенно потеряла интерес к желаниям и ощущениям своего партнера; гораздо интереснее ей было, что же это за штука висит там, наверху.
Тем не менее, она ничего не сказала, лишь быстрее задвигалась, вынуждая дружка издать блаженный стон, после чего осталась неподвижно лежать, пока мужчина застегивал штаны, а его товарищи как раз показались из-за угла, сделав круг.
- Боюсь, что сам Бог нынче не на моей стороне, - прошептал Охеда на ухо Золотому Цветку. - Надеюсь, что эти, внизу, не догадаются посмотреть наверх, иначе меня просто сцапают, как цыпленка в гнезде.
Но он напрасно боялся: едва поравнявшись с парочкой, один из солдат тут же принялся расстегивать штаны, готовясь сменить своего товарища, уже закончившего дело.
- Вот дерьмо! - выругался про себя Охеда. - Похоже, она собирается обслужить всех троих.
Именно так оно и оказалось, так что бедному Охеде пришлось любоваться этой сценой во второй, а потом еще и в третий раз. Вершиной его негодования стала минута, когда проститутка, придя к выводу, что странная штука, застывшая на стене - все же человек, приветственно помахала ему рукой, которой ласкала спину клиента; тот ничего не заметил, поглощенный своим занятием.
А в это время Сьенфуэгос, Бальбоа и Писарро, притаившись в кустах в двадцати метрах от происходящего, отчаянно раздумывали: то ли выскочить из кустов с оружием наперевес, то ли расхохотаться, представляя лицо Охеды в ту минуту, когда он был вынужден ответить на приветствие заговорщицы, жестами умоляя не выдавать его.
Пятнадцать минут спустя толстушка все же соизволила удалиться, помахав на прощание рукой и даже не обернувшись. Тогда, дождавшись, когда патруль в очередной раз пройдет мимо башни, трое друзей бросились к стене и снова вскарабкались на плечи друг другу, построив живую башню, спеша спасти вконец измученного Охеду, который тут же соскользнул вниз и распластался на земле, подобно жабе, издавая при этом шипение разъяренной змеи.
- Тьфу ты, мать вашу за ногу! - выругался он, встав наконец на ноги, изрядно затекшие от долгого пребывания в неудобной позе. - Вот ведь чертова шлюха, нашла время, когда заявиться!
Ноги у бедного капитана настолько затекли, а мышцы затвердели, что он не мог сделать ни шагу, и канарцу с Бальбоа пришлось тащить его под руки. Лишь когда они добрались до хижины Писарро, где Охеда без сил рухнул на циновку в углу, он позволил себе нервно рассмеяться.
- Вот ведь черт! Ну, если я из-за нее охромею, я ее убью! - прорычал он, не зная, злиться ему или смеяться.
- Скажи спасибо, что она тебя не выдала, - заметил Бальбоа. - Это же Агустина Кармона, девчонка из Гранады, которая всегда обслуживает именно эту компанию, а я ей задолжал целых пять мараведи.
- А кому ты не задолжал? - спросил Охеда.
- Оставим это, - вмешался канарец. - Так что сказала принцесса?
- Она сказала, что предпочитает умереть на виселице.
- Вы шутите?
- Никоим образом. И она тоже не шутила. - Охеда немного помолчал и пожал плечами. - И я ее понимаю. Перед ней встал выбор: остаться ли ей прекрасной королевой, принявшей мученическую смерть, или стать престарелой беженкой, таскающей свои старые кости по неведомым землям. Она выбрала первое, - он цокнул языком. - И думаю, что на ее месте я поступил бы так же.
- Но это же бред! - возмутился Бальбоа. - Бред сивой кобылы!
- Сомневаюсь.
- Я тоже... - ответил Сьенфуэгос. - Я согласен, что лучше умереть в зените славы, чем жить одними лишь воспоминаниями. - Он пристально посмотрел на спутников. - Так что же нам теперь делать?
Алонсо де Охеда, Васко Нуньес де Бальбоа и Франсиско Писарро посмотрели друг на друга, и стало ясно, что ответить им нечего.
6
- Меня зовут Диего Мендес; Диего Мендес из Сигуры, и в эти тяжелые времена, когда никто не осудил бы меня, если бы я покинул своего господина, я не стыжусь признаться, что являюсь верным слугой его превосходительства адмирала Христофора Колумба, ради него я готов пожертвовать всем, даже собственной жизнью, которой мне уже неоднократно доводилось рисковать, спасая жизнь моего сеньора.
Не считайте меня глупцом или слепцом, я признаю, ошибки его велики, но я уверен, что даже когда позабудут и королей (да продлит Господь им жизнь), а также тех интриганов, что злоумышляли против моего господина, когда даже праха от их памяти не останется, о доне Христофоре будут говорить с уважением и благоговением, ведь до скончания времен не затихнет эхо чудесных открытий, что он свершил за свою необыкновенную жизнь.
Тем не менее, несмотря на всю мою привязанность к вице-королю, я постараюсь как можно более правдиво и беспристрастно пересказать историю его четвертого и самого ужасного плавания, поскольку именно мне выпала горькая участь стать его летописцем, а также изложить причины, заставившие меня направиться к этим Богом забытым берегам Харагуа, которых я достиг в столь бедственном положении.
Итак, два года назад мы вышли из порта Кадиса. Ветер был попутный, и поначалу все шло как по маслу. Однако удача покинула нас с той самой минуты, когда мой сеньор решил взять курс на Эспаньолу, несмотря на то, что их величества категорически запретили ему приближаться к острову.
Его вновь подвела чрезмерная гордость, когда он отказался подчиняться приказу, пусть даже исходящему от их величеств. Увы, это один из главных недостатков моего сеньора, о чем я уже говорил, и Бог свидетель, как я всеми правдами и неправдами умолял его одуматься и отказаться от столь неразумного решения.
Да что там я - сами небеса предупреждали нас, предвещая близкую бурю, но он и на это не обратил внимания, по-прежнему держа курс на Эспаньолу. Адмирал решил бросить якорь у Санто-Доминго, чтобы показать всем своим врагам, что он по-прежнему командует королевской флотилией и остается вице-королем Индий.
Конечно, он изрядный тиран, но несомненно, великий мореход. Он сразу понял, что надвигающийся ураган в один миг уничтожит всю его славу, а потому велел искать убежища в Пуэрто-Эрмосо, где мы потом оставили нескольких заболевших товарищей, и откуда нам пришлось наблюдать гибель большой флотилии, которую Овандо отправил в море, не приняв во внимание мудрых предостережений моего сеньора Колумба.
Сколько людей напрасно погибло - и все лишь из-за его личных обид и политических амбиций!
После этого урагана по все еще бурному морю мы отправились к берегам Ямайки, где нас подхватило сильное течение и понесло к тому скоплению островов, которое было названо Садами Королевы . На мой взгляд, это место и впрямь является истинным преддверием рая.
Затем мы продолжили путь, направившись на юго-запад, в сторону желанных Сипанго и Катая, но обнаружили лишь длинную береговую линию и попали под такой встречный ветер, что за семьдесят дней удалось пройти всего семьдесят лиг.
Три месяца нас носило по морю, сеньор, три долгих месяца! И клянусь вам, что за все те годы, что я провел в плаваниях, я не встречал подобной бури - разве что слышал от старых моряков, а они все склонны преувеличивать. Но никто из них никогда не видел подобного шторма, из которого наши корабли вышли истрепанными, с изорванными парусами, а люди были настолько измучены, что из ста сорока человек не нашлось и десятка, у которых хватило бы сил поднять парус.
Восемьдесят восемь дней нас носило по бурному серому морю; мы не видели ни солнца, ни звезд, и даже адмирал, у которого чувство направления, как у почтового голубя, не мог понять, где юг, где север. Просто чудо, что нам удавалось как-то держаться на плаву и не терять друг друга из вида, но при этом мы, конечно, не могли знать, где находимся и куда нас несут ветер и волны.
У нас не было священника, и мы исповедовались друг другу, часами молились и давали обеты совершить самые немыслимые паломничества к самым далеким святыням, если Всевышний поможет выбраться живыми из этого ада. Как же страдал мой сеньор, глядя на страдания своего несчастного сына Фернандо, которого он втянул в эту авантюру, а ведь мальчику еще не исполнилось и тринадцати лет.
Наконец, мы достигли мыса, который назвали Хвала Господу, ибо при виде его к нам вернулись покой и вера, мы словно восстали из могилы.
Но, как ни горько было видеть наших людей в таком состоянии, еще больнее было видеть наши корабли с парусами в лохмотьях, изорванным такелажем и с пробоинами в бортах, так что даже нашему адмиралу среди адмиралов стоило неимоверных усилий управлять этим сборищем дырявых корыт.
Мы искали убежище в том месте, которое местные называют Кариай. В первую очередь вылечили членов экипажа, чтобы они смогли позаботиться о корабле. Именно там я наконец понял, насколько судьба моего сеньора Колумба, вице-короля Индий и адмирала моря-океана, была великой и ничтожной одновременно. Несмотря на громкие титулы и бесспорное величие его личности и всё пережитое за нелёгкую жизнь, он носил потертый камзол, а лицо его осунулось от голода. Потерянный в самой далекой из неизведанных земель, он стоял во главе четырех прогнивших кусков дерева и сотни теней, готовых сдаться под жестким натиском крылатой армии тех берегов, кишащих комарами.
У него не было ничего - ни здесь, ни в Испании; не было даже кирпичной стены, в тени которой он мог бы преклонить голову, или крыши, под которой он мог бы спрятаться от дождя; у него не осталось ничего, кроме мечты, но одной этой мечты моего сеньора хватит на то, чтобы вызолотить все стены и крыши на этой планете.
Я никогда не мог отличить его грезы от реальности, поскольку, похоже, лишь он один мог понимать голых дикарей и их странное наречие, а по их словам, в десяти днях пути на запад есть место под названием Верагуа, где золота столько, как гальки в реке, из него даже делают столы и сундуки, а женщины часто сгибаются под весом золотых ожерелий, колец и серег.
Ему рассказали о какой-то стране, где люди носят одежду, живут в больших домах, плавают на кораблях с пушками и ездят на колесницах, запряженных лошадьми, добавив при этом, что, если он двинется дальше на запад, то через десять дней достигнет устья Ганга - как вам известно, самой важной и священной реки Индии.
Мой господин, сеньор Колумб, описывает в подробностях эти и многие другие чудеса в длинном письме, что он вручил мне, а я, в свою очередь, передал их величествам. Хотя, честно признаюсь, лично я видел только дюжину туземцев, разряженных в перья, будто собираются взлететь, они хрюкали как свиньи и выказывали куда больше интереса к нашим ржавым мечам, чем к фантастическим золотым доспехам, о коих беспрестанно рассказывали.
Но стоило только добиться достаточных объяснений для того, чтобы начать подумывать об организации экспедиции на "Твердую землю" для поисков этих неисчерпаемых золотых рудников, как снова разыгралась непогода, а поскольку убежище наше не было полностью безопасным, пришлось поднять якоря и отправиться в море на поиске более подходящей бухты.
До чего же тяжкая доля, плыть в этих широтах, господин! Мы снова отдались на волю капризного ветра, он носил нас то туда, то сюда, без направления и цели, волны были величиной с гору, и каждая грозила нас потопить, и так многие дни и недели. Ни на минуту не прекращался ливень, словно какой-то повар наверху решил нас напоить.
Трудно поверить, что столько несчастий выпало на долю невинных, но так оно и есть.
Не знаю, кто нас проклял и навлек на наши головы все эти беды, но моряки многие дни и месяцы пытались разгадать, что за тайные силы стоят за нашими злоключениями, и многие были уверены, что все дело в проклятом корабле, "Галисийке", он никогда не плыл по воле Господа и не подчинялся усилиям рулевого.
Так или иначе, целый год нас носило взад и вперед; мы совершенно потеряли чувство времени и пространства, швыряемые бурей, подобно щепке. Неизвестно, сколько бы это еще продолжалось, но в один прекрасный день мы вдруг обнаружили, что корабли насквозь изъедены шашнем, это такой маленький морской червячок. Сеньор, вы не поверите, насколько жуткие у этой мелкой твари челюсти; за считанные дни она прогрызает в древесине миллионы ходов, из-за чего даже самое твердое дерево становится похожим на кусок заплесневелого хлеба.
Борта кораблей истончились до такой степени, что казались бумажными; малейшая течь в трюме в любую минуту могла превратиться в страшную пробоину, через которую внутрь неудержимо хлынет вода. Поэтому адмирал принял решение возвращаться на Эспаньолу, поскольку иначе нам грозило остаться в море навсегда.
Он уверял меня, что самое его заветное желание - проникнуть вглубь Твердой земли, чтобы добраться до сказочных богатств Верагуа; однако долг капитана флотилии, первооткрывателя Нового Света, велит ему оставаться рядом со своими людьми и заботиться о спасении их жизни, забыв о собственной алчности.
Но каким бы ужасным ни было плавание сюда, возвращение оказалось куда хуже, поскольку корабли уже не были кораблями, как и их команды. Ничто не толкало нас вперед, разве что нежелание умирать под нескончаемым и липким дождем.
Мы прибыли к северному побережью острова Ямайка, и если нам это удалось, то лишь благодаря упорству и мужеству адмирала, ведь корабль двигался так вяло, что за многие дня мы не могли преодолеть ни единого метра в нужном направлении, трюмы наполнялись водой на глазах, и даже денно и нощно откачивая воду, мы не могли поддерживать ватерлинию на уровне, необходимом для маневренности.
Это были танталовы муки, поскольку уже вблизи берега течения отдаляли нас от него, это превратилось в вечную борьбу - мы откачивали воду, ставили паруса и молились, но за две недели так и не приблизились к порту.
Когда же наши бесконечные злоключения подошли к концу, пришлось вытащить корабли на песок, потому что на воде они не могли более оставаться на плаву ни единой ночи. Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что борта их похожи на сухой лист и рассыпаются от прикосновения.
Мы заключили соглашение с индейцами, оказавшимися миролюбивыми, и они снабдили нас фруктами и свежим мясом, что оказалось приятной переменой после отвратительной диеты из сухарей и вяленого мяса. В первые недели ни у кого даже не было сил, чтобы собраться с силами, даже мыли о том, чтобы о чем-то поразмыслить.