…Слав прищурил глаза – итальянец настроен серьёзно, оружие держит умело. Вроде бы… Но… Тот шагнул вперёд, нанёс страшный удар своим тяжёлым мечом, провалился вперёд, но вовремя прикрылся щитом. Снова ударил… Дар принимал меч стальной оковкой своего щита и посмеивался про себя – барон полагался лишь на силу и не понимал, почему слав не падает от столь сокрушительных ударов, и почему держится щит противника. Любой другой бы уже либо выдохся, или бы уже лежал раненым или мёртвым. А этот непонятный спокойно подставляет под меч свой щит, нимало не заботясь о его сохранности, и лишь изредка, отводит удары в стороны казалось бы, несильными, но ощутимыми касаниями своего длинного меча. И снова удар, опять удар. Ещё немного, и он получит этот необыкновенный рубин!.. Дару уже становилось скучно. Одно дело – рыцари, с которыми он тренировался. Другое – безмозглый ублюдок, который машет мечом, словно водяные молоты в мастерских кузнечной слободы Державы… Пора заканчивать. Ничего нового он от этот де Висконти не узнает… Барон замер на месте тяжело отдуваясь, чуть опустил меч, коснувшись острием земли…
– Устали, барон?
Язвительно осведомился слав. И прежде, чем тот успел разъяриться, бросил ему в лицо:
– Теперь моя очередь. Держите!
…И барон впервые в жизни услышал свист ветра рассекаемым стальным клинком… Фон Блитц действовал молниеносно – щит барона развалился на две идеально ровные части. А спустя мгновение из рассечённой руки, хлестнула кровь.
– Раз.
Снова жуткий свист, и вскрик сломанного меча – тяжёлый клинок барона оказался рассечённым надвое, словно и не ковали его лучшие мечники Германии… Никто не поверил своим глазам – оружие неизвестного рыцаря с лёгкостью перерубило "баварского волчка" итальянца, словно тот был из дерева!!!
– Это – два.
Барон отшатнулся назад, но сверкающий безупречной полировкой клинок описал сложную петлю, и глухой шлем слетел с головы де Висконти, обнажив мокрое от пота, красное лицо и выпученные глаза. Фон Дар на мгновение замер, и лезвие в его руке описало круг… Но это не было последним ударом. Глаза Дара прищурились, он шагнул вперёд, а итальянец отшатнулся. Снова свист клинка, рисующего круг, и снова шаг вперёд у одного, шаг назад у второго…
– Нет!
Истошный крик послышался от шатра де Висконти, и красавица сестра бросилась к поединщикам, размахивая на бегу покрывалом. Барон было хотел перевести дух – если женщина бросает ткань между двумя воинами, то они обязаны прекратить поединок. А этот… Фон Блитц… Кажется специально ждёт его сестру… Неужели… Слабенькая надежда затеплилась в душе итальянца, уже понявшего, что его ждёт смерть… Надежда… Что он выживет, даже потеряв всё… А рыцарь улыбается, но почему то от его улыбки становится страшно… И Виолетта всё ближе, вот она уже заносит руку, чтобы бросить покрывало… Чтото обожгло живот, но драгоценная ткань уже лежит в пыли… Почему сестра так кричит, безобразно искривив рот и с ужасом глядит на него, прижав прекрасные руки к груди? Он же жив! Жив!!! Барон шагнул вперёд, навстречу Виолетте, и вдруг рухнул на землю, попытался подняться, ещё не поняв, что у него нет ничего ниже кожаного ремня, подпоясывающего доспехи… Отточенный булатный клинок слава просто перерубил его надвое. И тут пришла боль… Дикая, жестокая, невыносимая… И вид его стоящей второй половины на земле… И пульсирующие толчки в мгновенно обострившихся ощущения раны внизу, и камешки с песком врезавшиеся в голое мясо…
– Ааа!!!
В рёве барона не было ничего человеческого, и слав отвернулся, сделав шаг к кричащей красавице, схватил её за покрывало, сдёрнул, показывая всем собравшимся е золотистые косы. Неслыханный позор! Просто невыносимый для любой знатной дамы! Теперь баронесса де Висконти навсегда опозорена и двери всех знатных домов закрыты перед ней… Затем закованная в сталь рука ухватила девушку за шею и швырнула на землю:
– На колени перед своим господином!
Но той было всёравно – её единственный защитник и брат уже умирал: лужа крови из разрубленного пополам становились всё больше и больше, превращая пыль в бурую грязь. Она потянулась к Луиджи, но тут же закричала от боли. Та же рука, закованная в сталь, ухватила её за волосы, заплетённые в косы, и потащила к шатру, от которого уже спешили рыцари Храма…
…Слав швырнул бывшую баронессу одному из оруженосцев, выделенному ему на время поединка:
– В цепи, и к остальным рабам. А вы – займитесь приёмкой и описыванием имущества покойного.
– Да, господин…
Во взглядах воинов Храма читалось искреннее восхищение и уважение. Дар усмехнулся:
– На моей родине такому воину не доверили бы и сортиры чистить. А ещё – рыцарь…
И последнее слово произнёс с таким глумлением…
Глава 12
– Девочка, княже.
Повитуха вытерла пот со лба – роды были очень тяжёлые.
– Дочка?
Пожилая женщина молча кивнула.
– А…
– Нет её больше, княже. Ребёнок неправильно лежал, изорвалась вся. Словом…
Ратибора качнуло, и он вошёл в горницу. Вчера вечером, когда он принёс её наверх, посмотреть на небо, начались роды. Всё, что он успел, это вызвать повивальную бабку из Храма Маниту. Та взялась за дело, и сразу же побледнела, едва ощупала живот прерывисто дышащей роженицы, князь сразу понял, что чтото неладно, но повитуха сразу вытолкала мужчину прочь, велев принести как можно больше горячей воды, чистого полотна и пару женщин. Сутки Ратибор не отходил от светлицы, расхаживая возле толстого дверного полотна. Время от времени слышались крики, стоны, иногда дверь открывалась, и очередная помощница требовал ещё воды или тряпок. Тогда он пытался заглянуть внутрь – но видел одно и тоже: ходящий ходуном живот, запрокинутая голова, с зажатой между зубами деревянной ложкой… Ещё ни одна женщина на его памяти не рожала так долго, и холодок тревоги всё больше закрадывался в сердце воина… И вот…
– Я могу…
Повитуха вновь сухо кивнула – говорить она явно не желала… Ратибор вошёл внутрь и поразился – сколько крови! Целая груда полотна возле кровати, на которой лежала умершая, вся в крови. Потёки крови на самой кровати…И крохотное тельце, завёрнутое в пелёнки возле трупа матери.
– Почему…
Он мгновенно налился злобой – пусть людоедка, но она родила от слава! Сухая рука легла ему на плечо, повитуха еле дотянулась до него, затем буквально прошипела:
– Твоя ведьма умудрилась задушить ребёнка ещё в утробе, пока рожала! И не вздумай винить нас – Богами клянусь, что долг жизни для нас свят!
Долг жизни… Клятва, которую приносят те, кто посвящает себя МанитуСеятелю, дарующему жизнь всему живому на Земле… Для них причинить вред живому немыслимо… И гнев мгновенно утих, исчез, оставив после себя лишь пустоту и гнетущую ноющую боль. Женщина шагнула вперёд, взглянула в лицо князя:
– Немыслимое ты сотворил, Ратибор. Немыслимое и неслыханное. Будь это лет сто назад – гореть бы тебе на одном погребальном костре с ней и дочкой твоей. А сейчас – счастье твоё, что хранят тебя Боги наши… Как мог ты смешать чистую кровь светлого слава с чёрной рудой существа, лишь похожего на человека? Преступлению твоему нет прощения.
Князь снова начал наполняться гневом:
– Уж не ты ли судить меня станешь?
Женщина всмотрелась в его лицо, потом отступила на шаг, твёрдо ответила:
– Есть и без меня кому осудить тебя. Народ наш. Боги Истинные. И Совесть твоя и Честь. Нет страшней и неподкупнее этих судей. И не в твоих силах заткнуть им рот, или запугать… Ибо они – это ты сам. А ты – это они. Одумайся, княже. Уходят годы твои. Род твой прерывается… А ты всё бобылём, либо вот…
Кивнула в сторону двух тел. Устало опустила плечи, шагнула к двери:
– Одумайся княже…
Ратибор приблизился к кровати – два мёртвых тела. Его не венчаной жены и его дочери. В смерти ШоЧи приобрела какое то неземное умиротворение. А ребёнок… Осторожно развернул пелёнку… Чистое круглое личико. Маленький ротик и прямой носик. Всё же она больше похожа на него…
– Княже, повозка готова.
В светлицу просунулся один из гридней, за его спиной маячил жрец Перуна. Ратибор кивнул. Воин убрался, зато жрец не спрашивая разрешения вошёл, вперил свой взгляд в мёртвые тела. Долго, минут пятнадцать смотрел, потом стукнул посохом:
– Счастье твоё, Ратибор, что не ведала она вкуса человечины. Её душа хоть и черна, но без оттенка крови. Живи.
Князь вскинул голову, но уже никого не было. Привиделось?! Но он же явственно видел и слышал… Накрыл тело умершей делёным полотном, положил сверху ребёнка, поднял на руки осторожно, чтобы крохотное тельце не свалилось, понёс вниз. Безмолвно. Беззвучно. Большая телега, полная сена, сверху устланного коврами. Бережно, словно живую уложил, пристроил дочку рядом. Запрыгнул сам… Лошадь тронулась без команды. Возница лишь дёрнул поводья… Скорбный путь по пустынным улицам. В глухой ночной час… Но князь чувствовал сотни глаз, смотрящих на него их темноты. Их ненависть. Их горе… До сих пор гибнут люди от рук майя, а он, их вождь, позарился на одну из проклятых душ, потешил свою похоть. Среди славов девушек мало? Отныне ни один отец не отдаст за него свою дочь. Ни одна вдова не согласится выйти за него замуж. Ни одна женщина славов… Проклят его род. Проклято его семя… И ничем не искупить ему вину перед славами… Хуже того – на всех, с кем был дружен Ратибор, пала тень его вины. На Малха – махинника, на брата его, Добрыню… Одним махом уничтожил князь всё доброе, что сделал для народа и страны. И теперь проклят он…
…Стук копыт по ночному Славграду… В полном безлюдье… Вот и окраина города… Дорога пошла полем… Кончилось и оно. Холмы… Свернули в рощу. Через версту выехали на поляну, где была сложена высокая гора дров. Ратибор спрыгнул со скорбной телеги, вновь поднял на руки оба тела. Медленно поднялся на самый верх поленницы, уложил на последнее ложе из стеблей маиса. Поправил запрокинувшуюся на бок голову невенчанной жены. Устроил поудобней младенца под её боком… Хорошие дрова. Сухие. Хоть здесь проявили жалость… А это что? Огонь жрецов? Видимо, хотят, чтобы и следа не осталось от этой порчи… Что же, вовремя, как говорится. И – кстати…
…Никто из витязей ничего не успел понять, как вдруг сверху слетела нашейная княжья гривна, и раздался громовой голос:
– Брату моему, Добрыне, князем быть отныне!
Звук разбившегося глиняного кувшина, в котором хранилась огненная смесь… Мгновенно вспыхнувшее пламя, взметнувшееся до небес… И – ни звука из яростно пылающего огня… Ратибор сам приговорил себя к смерти. Сам и исполнил приговор…
…К сидящей на цепи Виолетте подступило четверо рабынь. Итальянка подняла голову и сжалась в комок – в глазах девушек горела ненависть. Они разом подняли руки и стянули с голов свои бурнусы, в которые были закутаны – на их головах не было волос… О, Боже! Значит, они… Матерь Божья. Спаси и помилуй…
– Колодки!
Изза их спин вышел плотный широкоплечий мужчина, и девушка не успела опомниться, как её руки оказались в тяжеленном деревянном квадрате. Настоящие позорные оковы. Деревянная пластина, в которой три отверстия. Два для запястий, одно для шеи. Иногда такую делают из железа, но редко. Оно дорого. Чаще просто берут дерево самой большой толщины, которое только могут… Теперь у неё нет возможности сопротивляться, и сейчас рабыни отыграются на ней… Чья то рука рванула её за волосу. Тихий хруст рассекаемых волос, и… Её роскошные локоны, которыми она гордилась, упали прямо перед ней на грязное дерево оков… Потом раздался смех – они смеялись. Забывшись, Виолетта рванулась, но боль напомнила ей о смене статуса…
– Вытащите её наружу и посадите у ворот. Пусть каждый проходящий мимо смотрит на эту рабыню.
…Наружу?! Лучше бы она умерла!..
…А солнце всё припекает… Как мучительно болит голова… Горит нежная кожа, которая уже не скрыта волосами…
– Дар, она так умрёт.
– Хм… Рановато. Хотя… Ты прав, Алекс. Не стоит больше. Пусть её уведут вниз. А то действительно помрёт раньше времени.
– Однако, ты не знаешь жалости…
– К женщинам?
– Да…
– А разве она – женщина?
– Ведьма?!
– Она лишь имеет образ женщины. А внутри неё лишь зло, Алекс… Вспомни, что она сделал тогда с теми рабынями…
…А что она сделала? Не может вспомнить… Хотя… Да. Помнится, раз на рынке ей удалось перекупить двоих у какого то рыцаря. Смогла уговорить продавца уступить их ей, а не тому безвестному, хоть он и давал на пару монет больше. Но продавец испугался её брата… И разозлившись, что ей ктото посмел перечить, она велела обрить обеих рабынь, а потом прогнала их голыми через весь город. И стой поры она всегда приказывала брить наголо всех женщин, которые жили в её поместьях… И её побрили… И… Значит, её тоже предстоит ещё больший позор когда её прекрасное тело увидят все, и будут пускать слюни, глядя на неё без одежды?.. И даже не прикрыться руками, потому что на ней будут колодки… Боже! Благодарю тебя за твою милосердную темноту, укрывающую мой позор…
Дар взглянул на распластавшееся на песке бесчувственное тело, толкнул ногой, но та не шевелилась. Присел, дотронулся до жилки на виске – она билась елееле. Значит, не прикидывается, а действительно упала в обморок… Обернулся к стоящим возле ворот слугам:
– Унесите её вниз. Пусть придёт в себя.
Те подхватили тело за колодки, потащили. Ноги, волочащиеся по земле, оставляли за собой две борозды. Дар подошёл, глянул на следы, хлопнул себя по лбу:
– Как же я забыл велеть её переодеть?!.
…Бывшая баронесса пришла в себя подвале, где раньше сидели рабы. Перед ней стояла миска с похлёбкой из гнилого гороха, черепок с водой. Колодки, Слава Господу, с неё сняли. Зато теперь на шее красовался широкий железный ошейник, цепь от которого была вделана в стену. И – тонкий рваный кусок ткани, чтобы постелить на землю. Роскошное платье, которое было на ней ранее, исчезло, и вместо него на нежном теле оказалось грубое рубище из мешковины, всё в заплатах… Жутко болела голова. Дотронулась до неё, вскрикнула от боли – кожа вздулась пузырями, из которых торчали клочки неровно остриженных волос. И девушка разрыдалась… Ещё утром она была одной из самых красивых женщин Святого Города, знатной, богатой, благородной. А теперь – последняя рабыня, да ещё такая, которая вызвала неудовольствие у своего нового хозяина, что сулит ей… От того, что представилось, Виолетте стало совсем плохо… Так и не смогла заставить себя проглотить гнусную похлёбку, просто заползла на подстилку, подтянула под себя ноги, чтобы согреться. Ночью сильно похолодало, а мешковина практически не грела. Зато стало легче голове… Но всёравно она почти не сомкнула глаз, потому что каждое движение во сне взывало жуткую боль – пузыри на обожжённой коже лопались, текла водянистая жидкость, зато прохладный воздух касался обнажённой воспалившейся раны, и становилось легче, но лишь на мгновение, а потом наступала боль… Боль! Боль!!!
– Господин, с новой рабыней совсем плохо!
Встревоженный надсмотрщик просунул голову в трапезную, где завтракал фон Блитц.
– Что такое?
Слав оторвался от тарелки с кашей и сурово взглянул на того. Мужчина задрожал, но нашёл в себе храбрости ответить:
– Она лежит без сознания, а её голова… Лучше вам увидеть.
– Хорошо.
Парень поднялся изза стола, с сожалением взглянув на кашу из риса. Нравилась она ему. Ну, ладно. Пойдём, глянем… Спустился по ступенькам, подошёл к распростёртому на глинобитном полу телу в рубище, надсмотрщик посветил факелом, и слав едва не присвистнул от увиденного – голова девушки с неровно торчащими клочками волос безобразно распухла, кожа во многих местах была сорвана, и из ран сочилась дурно пахнущая сукровица и водянистая жидкость.
– Не страшно. Пусть чуть отлежится – немного ей осталось…
Два дня её никто трогал, и бывшая баронесса немного пришла в себя. А на третий её вывели на улицу, но, повидимому, из милосердия дали бурнус, накрыть голову… Она тащилась за большим чёрным конём, изредка помахивающим длинным на удивление хвостом. Когда она замедляла ход, то верёвка, привязанная к седлу, натягивалась, заставляя её поторапливаться. И – толпы людей на улицах, тыкающих в неё пальцами, смеющихся над новым одеянием баронессы и жалким видом… Что это?! Позорный столб? Не может быть! За что?.. Её привязали к торчащему из земли толстому столбу, с треском разорвали жалкое рубище, и первый же удар вымоченного в соли хлыста распорол нежную кожу до крови. Ещё и ещё удар, ещё… Она уже не кричала, лишь струйка слюны стекала из полуоткрытого рта. Глаза закатились. Палачи приблизились, проверили пульс, потом старший из них молча кивнул головой. Дар развернул коня:
– Поехали.
Фон Гейер со страхом взглянул на слава:
– Всё?
– Готова…
Некоторое время проехали молча, потом тамплиер не выдержал:
– Жестоки вы… Славы…
– Мы?! Я казнил всего лишь любительницу истязаний, издевательств над безответными рабами. А ведь они тоже люди…
– Но Виолетта де Висконти была благородной дамой!
– Благородство даётся не за рождение, а достаётся лишь тому, кто его действительно достоин! Она же – мразь! И ничего другого их род не заслуживал, Алекс.
– Но…
– Я всё сказал.
Как отрезал. Храмовник замолчал – когда слав был в таком состоянии, говорить с ним было бесполезно. Да и зачем? Рыцарь сам прекрасно всё знал и о прекрасной баронессе, и о её делах, и страшных увлечениях. Если бы не влиятельный брат, давно бы ктонибудь возвёл красотку на костёр за некоторые дела… А до слава её друзьям и родственникам не дотянуться. Пусть лучше молят Господа, чтобы он не добрался до них… А вечером Дар напился вдрызг. До икоты. Самым дешёвым элем.
– И знаешь о чём я только что пожалел, Алекс?
– О чём же, друг мой?
– Надо было отдать её на потеху рабам сначала, прежде чем запороть.
– А почему не сам?
Дар взглянул на рыцаря с таким брезгливым изумлением, что тому стало не по себе – неужели славы не считают их людьми? Тогда не выпустил ли он демона в их старый мир, который уничтожит привычный порядок? Фон Гейер не знал, куда девать страшные подозрения, кому их высказать. Впрочем, спустя мгновение парень вновь стал таким же, как и прежде, весёлым и спокойным. Опять налил кружку эля, залпом выпил, пробормотал:
– Я спать. Утром в дорогу.
Поднялся, и преувеличенно твёрдой походкой вышел из трапезной…