В дверь постучали. На пороге показалась официантка с овальным медным подносом. Гордеев подождал, пока она расставляла на маленьком боковом столе расписной чайник, вазочку с мелко наколотым сахаром и пузатенькие, очень похожие на медицинские банки стаканчики – армуды. А когда официантка вышла, Гордеев, продолжая вышагивать по кабинету, жестом предложил садиться к столу.
– Юсуф, ты здесь младший, – наливай. И давайте немного побредим.
"Побредим" – было одним из любимых присловий Николая Семеновича. Произносилось оно только тогда, когда в хаотическом нагромождении фактов, имевших отношение к только что начатому делу, вдруг намечалась какая-то схема, тропка, способная вывести к искомой цели.
– Скажу вам прямо: сегодняшний разговор был построен на одних предположениях. И все-таки я этим разговором доволен. Пока вы ничего не упустили и, надо сказать, к толковому выводу подошли… – Гордеев сделал паузу. – А теперь наметим план действий. На месяц-другой посадим своего человека в адресный стол. Лучше девушку, Шубину или Горчакову. Пусть выдает справки. Логика здесь простая. У нарушителя на первое время была только одна возможность легализоваться. По тем документам, что он нес с собой. И майор его в покое не оставит. У Коллинза было уже два прокола, когда деньги у него брали, границу переходили, а потом дела с ним иметь не желали. А в Интеллидженс сервис, между прочим, денежки на ветер бросать не любят, есть у них и отчетность и прочее. В общем, по всем статьям должны они Наджафова начать разыскивать. Раз Азнефть – значит в Баку. И скорее всего самым простым и законным путем – через адресный стол. А выяснение личности нарушителя по всем другим линиям ведите своим чередом. Чует мое сердце, – Гордеев погладил грудной карман своего кителя, будто и вправду сердце было советником его в этом деле, – чует, что ваш неизвестный имеет большое отношение ко всему, что сейчас затевается. Но это так, догадки. А вы действуйте.
– Николай Семенович! А если англичане все-таки не станут выяснять, что случилось с Наджафовым? – спросил Юсуф, взволнованный тем, что именно его мысль легла в основу предложенного начальником плана.
– Мы тогда, – Гордеев прищурился, заразительно улыбнулся, – постараемся их на это подтолкнуть. Как? А способ поищем, какой-нибудь да найдется.
На столе резко и требовательно затрещал телефон.
– Слушаю… Да, несите… Та-ак… – протянул Гордеев и тяжело, всей ладонью, надавил на рычаг.
Почти тотчас же в кабинет без стука вошел дежурный по узлу связи, подал телеграмму.
– Подождите здесь! – приказал Гордеев и, ссутулясь, присел на край стола, разворачивая вчетверо сложенный листок бумаги. Он читал его долго, хотя донесение состояло всего из нескольких строк. Потом вздохнул, вынул из ящика большой служебный блокнот, протянул дежурному.
– Пишите: "Нуха. Мамедову. Организуйте наблюдение, патрулирование дорог, ведущих в равнину, оповестите сельских активистов, отряды самообороны". Еще запишите: "Кировабад. Опришко. Немедленно усильте охрану строительства рудника и других важных объектов города. Вам в помощь направляются сотрудники управления. Особое внимание уделите контролю железной дороги". Отправьте немедленно. Можете идти.
Когда дверь за дежурным закрылась, Гордеев, поднеся руку к самым глазам, щурясь, всмотрелся в циферблат часов, потом тряхнул головой, отгоняя сон. Волков и Мехтиев встали.
– Сидите, сидите, – Николай Семенович опустился в кресло, устроился поудобнее, потянулся к чайнику. – А, остыл уже… Ну ладно. Пожалуй, спущусь-ка я вас теперь отдыхать, а то уж и рассвет скоро. Завтра до двенадцати свободны. А уж потом придется приналечь. – Допив холодный, ставший совсем уже черным напиток, он осторожно поставил пузатый стаканчик и сказал: – Сегодня уже из третьего района сообщают о перемещениях банд. Боюсь, что все может начаться раньше, чем мы ожидали. Придется нам… – Он помолчал, пожевал губами что-то невидимое. И решительно закончил: – Да и вам очень стоит поторопиться. Жду с докладом дня через три.
Однако ни через три, ни через шесть дней докладывать было еще нечего. После первых, казалось бы, удачных шагов выяснение практически зашло в тупик. Обнаружившиеся было нити обрыв злись одна за другой.
Паспорт на имя Наджафова Ашрафа, 1892 года рождения, как и следовало ожидать, оказался поддельным. Однако довольно скоро по картотекам угрозыска удалось установить настоящее имя нарушителя, уточнить детали его прошлого.
Джебраилов Муса – так в действительности звали погибшего. А проживал он, во всяком случае до революции, в поместье многим памятного в re годы Джебраил-бека.
Бек, крупный и просвещенный землевладелец, наведывался в свои угодья не часто. Он принадлежал к тем кругам азербайджанской знати, в чьих поместьях вполне современные методы ведения хозяйства – система севооборотов, химические удобрения, породистый скот, – противоестественно и страшно сочетались с жесточайшим, чисто феодальным угнетением крестьян. Для этого существовали управляющие и телохранители. Муса Джебраилов входил в их число.
Нельзя сказать, чтобы он сколько-нибудь выделялся в худшую сторону из рядов других своих сотоварищей. Он был туповатым, неграмотным головорезом, готовым по первому слову хозяина, выполняя его волю, пойти на любое преступление. И не из преданности, а еще и потому, что безнаказанность в этих случаях была гарантирована.
Джебраил-бек последний раз посетил родные места в 1915 году. Тогда он жил в Лондоне и приехал, чтобы оформить продажу нефтяных участков, которые сбыл незадолго до этого концерну Детердинга. Бек так и остался за границей и теперь вел рассеянную жизнь рантье-космополита, переезжая из одной европейской столицы в другую. Его приближенных крестьяне ненавидели лютой ненавистью, и после революции им пришлось несладко.
Ни при англичанах, ни при турках, ни при мусаватистах Муса Джебраилов так и не мог найти своего места в жизни.
Сначала он перебрался в Шушу и, похоже, был связан с контрабандистами, какое-то время пытался заняться торговлей, потом вообще исчез на несколько лет из поля зрения и вновь обнаружился уже не на юге, а на западе республики, почти на границе с Грузией, в знаменитой своими виноградниками Акстафе.
В начале 1926 года кто-то из родственников устроил его заведовать магазином, но проработал он недолго. Совершил растрату, пытался бежать, был пойман, осужден, оказался в тюрьме в Закаталах. Однако сумел уйти из-под стражи и скрыться надолго, по всей видимости – за пределы республики. Кто помогал ему в побеге, было неизвестно, и это наводило на размышления.
Было и еще одно обстоятельство, очень насторожившее Волкова. В день побега Джебраилова в поселке, неподалеку от границы, было совершено дерзкое, оставшееся нераскрытым убийство. Неизвестный преступник вырезал семью мелкого торговца, когда хозяин отлучился из дому всего на два часа, и, забрав ценности, сумел скрыться.
Торговец был родом из Закатал, где отбывал наказание Джебраилов, так что какую-то информацию о нем преступник легко мог получить в тюрьме.
Но все это, впрочем, оставалось пока в области чистых предположений, а главное – никак не приближало к разгадке того, зачем, с какой целью Джебраилов вернулся в Азербайджан.
Света Горчакова уже вторую неделю исполняла обязанности сотрудницы бакинского городского адресного стола, оперативные работники, выделенные в помощь Волкову, за это время уже не раз по ее сигналу отправлялись вслед за людьми, разыскивавшими Наджафовых Ашрафов соответствующего возраста. И каждый раз возвращались ни с чем. Те, кто приходил за справками, искали (и находили) реально существовавших Наджафовых.
К началу четвертой недели Гордеев снова вызвал к себе Волкова и Мехтиева. Был он явно измотан, сух, пожалуй, даже резковат.
– Плохо работаете, Анатолий Максимович. На месте топчетесь, Уперлись в одну схему и за ее пределами не ищете. Не может, понимаете, не может быть, чтобы еще каких-то следов Джебраилов нам не оставил. Все его старые связи проверены?
– Так точно. – На крутолобой, чисто выбритой голове Волкова проступили капельки мелкого пота. – Из Закатал, Агдама подробные материалы получены. И в бывшем поместье – там теперь совхоз – тоже товарищи побывали. Единственный, кто пока молчит, уполномоченный в Акстафе. Запрашивал дважды, он в командировке сейчас.
– Сами почему туда не выехали?
– Так ведь здесь, в адресном, один за другим появляются люди, интересующиеся Наджафовым. Вот-вот наш должен обнаружиться, я так полагаю.
– Раз они до сих пор Джебраилова искать не стали, значит сами и не начнут. Думайте, как подбросить им эту идею. Могу вам сказать, что нелегальная рация связывается с закордоном чаще, чем раньше. Не исключено, что это переговоры о связнике. Большим утешить не могу. Выезжайте в Акстафу немедленно. А вам, Мехтиев, придется на денек съездить к Орлову. Явился к нему с повинной старый контрабандист из местных и, похоже, дает кое-что интересное. Привезете подробности. Прошу выполнять. – И Гордеев, видно, чем-то озабоченный, склонился над лежавшими на столе бумагами.
Волков молча повернулся, направился к выходу. Но Юсуф, который относился к Гордееву не просто как к начальнику, а как к другу и учителю, не выдержал. Он шагнул вперед и робко, совсем по-домашнему, мягко спросил:
– Николай Семенович. Может, что сделать надо?
Гордеев поднял голову, недоуменно посмотрел на него, видимо не поняв, потом невесело, через силу улыбнулся.
– Ничего ты не сделаешь, сынок. Плохо у нас. Банда Гейдар-аги вышла из леса. Был налет. Есть жертвы.
ГЛАВА V. ЗАКАТАЛЬСКИЙ "БАРС" ПОКАЗЫВАЕТ КОГТИ
Агри – так называлось это селение, расположенное в одном из боковых ущелий у верховий бурного, стремительного Агричая. Но жителей деревни в здешней округе именовали обычно не агричайцами, что вполне соответствовало бы местным традициям, а фундукчи. Главным источником их доходов был сбор дикого ореха – фундука.
Густые заросли орешника начинались сразу же за огородами и, словно ковром гигантских мхов выстилая крутые склоны ущелья, уходили далеко вперед. Под этим непроницаемым для глаза малахитового цвета покровом скрывались осыпи, расщелины и валуны, он сглаживал рельеф, придавая ему мирную плавность очертаний, и лишь кое-где одинокими рифами выдавались над ним источенные ветрами вершины скал.
Обычно в эту пору года лес не бывал безлюдным. На бесчисленных изломах зигзагами исчертивших его тропок можно было встретить стайку мальчишек, спешивших добрать последний урожай фундука; мужчину, погонявшего ишака, по самые уши завьюченного тугими связками с сеном альпийских лугов; старика, волочившего свежесрубленный куст, на который, как на санки, были уложены вязанки колючего хвороста.
Но в этот день все взрослое мужское население деревни собралось на маленькой площади у наполнявшегося из родника бассейна, под раскидистыми ветвями могучих, старых, как сами горы, чинар. Собралось не по своей воле. Весь день в селении хозяйничала банда Гейдар-аги.
Банда захватила Агри под утро, когда даже самые работящие из хозяев еще не выходили к скотине, а петух дедушки Рза, заменявший в селении муэдзина, еще не возвещал о приближении первой молитвы. Банда захватила село умело, по чьей-то хитрой подсказке, без лишнего шума и почти без потерь.
Спешившиеся всадники, оставив на дороге конную заставу, крадучись пробрались по опушке, потом разом, как загонщики, вышли из леса и окружили дворы сельских активистов. Протяжный посвист главаря подал сигнал к атаке. Четверо из пятерых бойцов самообороны, даже не успев взяться за оружие, были схвачены.
Удалось вырваться лишь Фархаду, комсомольцу, молодому силачу и отчаянному наезднику. Воротившись домой поздно вечером и не желая тревожить родителей, он заночевал в сарайчике, служившем и конюшней и сеновалом. Наган был при нем, и, когда приклады бандитских винтовок забухали в двери его дома, Фархад не растерялся.
Мгновенно взнуздав своего Карабаха, он вскочил на него тут же в сарайчике, одним толчком распахнул настежь хлипкие воротца и с места бросил скакуна в галоп. Бандита, кинувшегося ему наперерез, Фархад сбил конем, второго, уже вскидывавшего винтовку, опрокинул выстрелом в упор и, пригнувшись, перемахнул через низенький глинобитный дувал. Бросив неоседланного Карабаха, беглец скрылся в густой чаще на той стороне ущелья. Преследовать его было почти бесполезно, да и небезопасно.
Разъяренные неудачей бандиты хотели было сорвать злость на домочадцах Фархада, но Гейдар-ага запретил. Жены у Фархада по молодости лет еще не было, а обижать стариков значило восстановить против себя всю деревню, на что пойти главарь банды пока не хотел.
Схваченных активистов заперли в надежном каменном амбаре местного кулака Сеид-Аббаса, сам Гейдар-ага вместе с несколькими приближенными тоже расположился у него в доме, очень долго мылся, потом ел плов, пил чай, отдыхал. Фархаду нужно было немало времени, чтобы по чащобам закатальских лесов добраться до ближайшего селения, и бандиты не торопились.
Лишь к вечеру, когда тусклое серебро вечных льдов на вершинах Базар Дюзи, будто подсвеченное изнутри, начало наливаться тревожным багрянцем заката, Гейдар-ага велел собрать на площади всех сельчан.
Ждали его долго, в полном молчании. Наконец тяжелые, окованные железом ворота распахнулись, и со двора Сеид-Аббаса вырвалась группа всадников. Горяча коней, вздымая клубы пыли, они проскакали по площади и рассыпались по сторонам, на ходу сдергивая с плеч карабины. Следом показался и сам Гейдар-ага.
Горбоносый, пышнобородый, с изрытым оспой лицом, он обратил бы на себя внимание в любой толпе. Низко надвинутая на лоб серая каракулевая папаха сливалась завитками с полуседыми бровями, взгляд был тяжелым, настороженным, движения степенны, но полны сдерживаемой силы.
К бассейну он подъехал не торопясь, приложив руку к сердцу, поклонился старикам, но не сошел с коня, оставался в седле, старинном, с резными деревянными луками, потом поднял руку.
– Братья мусульмане! – Гейдар-ага был явно простужен, и оттого голос его звучал хрипло и глухо. – Все вы знаете, что я и мои люди подняли знамя священной войны газавата в защиту веры и наших старых, добрых обычаев. Скоро, очень скоро под этим зеленым знаменем встанут тысячи богатырей. Уже поднимаются мусульмане в других уездах, уже пылают дома отступников, которые на земле наших дедов и отцов хотят завести новые порядки, порядки нечестивцев, затоптать законы шариата. Но пока мне нужна помощь. Людьми и продовольствием. Я знаю, вы простые, честные крестьяне, привычные к топору и мотыге. Стрелять вы умеете в воздух, да и то только на свадьбах, а пара крепких буйволов вам дороже боевого коня. Но, может быть, среди вас найдется настоящий мужчина, который захочет стать в ряды братьев по вере? Кто не боится выступить в защиту ислама с оружием в руках, пусть выйдет вперед. Мы дадим ему коня, шашку и винтовку, мы выведем его на священную дорогу газавата.
Гейдар-ага смолк и, подбоченясь, чуть тронул коня каблуками. Сдерживаемый сильной рукой, жеребец заплясал на месте, далеко отбрасывая сухие точеные ноги, брызгая из-под копыт мелкой щебенкой. Толпа настороженно молчала. Потом из ее рядов решительно выдвинулся парень лет двадцати в добротном суконном архалуке. Это был племянник Сеид-Аббаса.
Низко поклонившись Гейдар-аге, он стал рядом с ним и вызывающе обвел толпу взглядом. Словно отвечая на этот вызов, вперед вышел еще один человек. Одет он был бедно, почти нищенски, но был рослый и крепкий.
– А, Керим-бездельник, – негромко, но явственно донеслось из толпы. – Вором он был, вором и остался, такому прямая дорога в лес.
Гейдар-ага качнулся в седле, рука его легла на кобуру маузера, но благоразумие, видимо, победило. С недоброй усмешкой он обвел крестьян пристальным, сверлящим взглядом, прищурился.
– Вы сказали, я слышал, – негромко, угрожающе произнес он. – Керим мой старый друг и честный мусульманин. Кто-то из вас обидел его. Я не буду спрашивать кто – не годится правоверному выдавать своего соседа. Но, – Гейдар-ага повысил голос, – по закону гор обида должна быть оплачена выкупом или кровью. Мне не хочется проливать мусульманскую кровь. Каждый очаг заплатит за обиду хлебом, мясом, рисом. Вы будете привозить это сами. Раз в неделю. В урочище Трех Дубов. Вы слышали, я сказал.
В толпе раздался приглушенный ропот.
– Кто будет уклоняться, тот враг ислама! – выкрикнул Гейдар-ага. – А что случается с врагами, вы увидите сейчас здесь.
Хлопнув в ладоши, он отдал какое-то приказание одному из охранявших его всадников и медленно отъехал в сторону. Бандит карьером пронесся по улице, круто осадил коня у ворот Сеид-Аббаса, спешился…
Через несколько минут на улицу вывели тех, кто сидел в амбаре. Следом появилась арба, обычная, на высоких деревянных колесах, запряженная парой сытых, круторогих буйволов, чем-то нагруженная. Крестьяне, собравшиеся на площади, с тревогой и недоумением следили за приближавшейся процессией.
Связанных активистов тащили почти волоком, продев под стянутые на груди ременные путы арканы, концы которых были привязаны к седлам коней, погоняя нагайками, ударами прикладов. Никто из участников этого шествия не произносил ни слова.
Их подвели к чинарам, втащили на арбу.
– Керим! – еще более хрипло, чем прежде, сказал-выдохнул Гейдар-ага.
Зверски осклабясь, Керим понимающе кивнул и перебросил через низко нависшую ветвь чинары веревку с петлей на конце. Толпа глухо ахнула. Один из аксакалов выступил вперед и, пытаясь придать своему голосу твердость, произнес:
– Недоброе дело убивать людей, которые ничем тебя не обидели. Побойся аллаха, Гейдар-ага, у каждого из них есть дети.
Свистнула плеть. Аксакал отступил, пошатываясь, прикрыв рукой обожженное ударом лицо.
– Отец! – В гуще толпы водоворотом вскипела короткая схватка и, отшвыривая пытавшихся удержать его крестьян, оттуда вырвался какой-то юноша, почти мальчик. В несколько скачков он оказался у стремени Гейдар-аги, рванул из-за пазухи тускло блеснувшую сталь…
Бледные в предзакатном свете вспышки выстрелов отшвырнули его на каменистую землю. Он упал навзничь, перевернулся, еще не понимая, что произошло, приподнялся на локтях, пытаясь дотянуться до выпавшего ножа, и снова рухнул. На выцветшем холсте залатанной рубахи проступили два бурых пятна.
Гейдар-ага сунул маузер в кобуру, круто повернул коня, жестом показал Кериму, что пора кончать, и медленно поехал с площади. Главарь был явно недоволен собой. Рассчитывать на поддержку в этой деревне уже не приходилось.
Час спустя длинная вереница всадников, человек тридцать, не торопясь, словно возвращаясь с ученья, проследовала через деревенскую площадь. К седлам были приторочены бараньи туши, мешки с рисом, мукой, овощами, зеленью. Отдохнувшие за день кони даже с грузом шли в гору легко, без понуканий. Лишь приближаясь к старой чинаре, они начинали тревожиться, шарахались, испуганно храпели.