- А что ещё оставалось делать буржуазным газетам, господин Колен? Чека вскрыла заговор английских, французских и американских дипломатов, которые, прикрываясь правом неприкосновенности, поставили перед собой задачу уничтожить руководителей Советского правительства, того правительства, которое их так гостеприимно приняло. И как бы ни извращали факты буржуазные газеты, Чрезвычайная комиссия доказала преступные намерения начальника английской миссии Брюса Локкарта, лейтенанта английской службы Сиднея Рейли, кстати, агента Интеллидженс сервис, французского генерального консула Гренара и американскою гражданина Каламатиано. Заговорщики пытались организовать государственный переворот. Намерения серьёзнейшие, не правда ли? И оставить их без последствий мы, чекисты, естественно, не могли. Надеюсь, вы согласитесь со мной? - В голосе Лациса прозвучали иронические нотки.
Жапризо, торопливо записывая за Лацисом, одобрительно подумал: "Ого! Председатель Чека ловко нас припёр к стенке. Но важно не отвечать. Иначе - дискуссия. А в споре большевики сильны… Нет, лучше отмолчаться".
Колен же смотрел несколько рассеянно, он тоже не ожидал такого характера беседы, таких несокрушимых доводов.
Словно давая журналистам время для раздумий, Лацис поднялся с места, неторопливо подошёл к окну. С улицы доносились звуки проезжающих пролёток, редкое цоканье копыт, мерный шаг патрульных красноармейцев. Жизнь шла своим чередом, и Лацис знал, что её нужно направлять железной и непреклонной рукой. Он почему-то сейчас вспомнил Кольцова. Была в этом человеке какая-то прочная основательность, заставлявшая с первого взгляда поверить в него и в успех задуманного. И ещё - артистичность, без которой не бывает разведчика, способность к перевоплощению. Но и этого мало. Нужно умение располагать к себе сразу. Разведчик должен нравиться. И у Кольцова все эти качества налицо. Ах, если бы задуманная операция удалась, многие заговоры были бы раскрыты задолго до того, как они больно ударят по республике.
Молчание явно затянулось. Вернувшись от окна, Лацис подсел к журналистам, пододвинул к ним стоявшую на столике деревянную шкатулку с табаком:
- Закуривайте, господа. Отменный крымский "Дюбек".
- Но, похоже, "Дюбек" скоро кончится, - осторожно сказал Колен, имея в виду успехи Деникина на юге.
- Возможно, вы правы, - спокойно подтвердил Лацис, - в таком случае временно будем курить махорку.
- Вот вы, господин Лацис, сказали "временно". Этот оптимизм на чем-нибудь основан? - Англичанин внимательно следил за лицом Лациса: может, наконец-то разговор вступит в нужную колею.
- Да, основан, - тотчас ответил Лацис, - на исторической неизбежности победы рабочих и крестьян.
- Но вы же сами сказали, что в скорейшем торжестве белых сил заинтересованы не только русские генералы, - вступил снова в разговор Жапризо, - но и иностранные коммерсанты.
- Сказал, - кивнул Лацис. - И совершенно ответственно могу добавить: насколько я знаю, коммерсант должен быть дальновидным человеком, ваши же коммерсанты, довольно опрометчиво рискнувшие вложить деньги в нашу войну, - никудышные коммерсанты. Плакали их денежки. А ваши политики и генералы, пославшие к нам своих солдат, - никчёмные политики и генералы. Ибо с древнейших времён известно: наёмники - плохие солдаты.
- Вы пытаетесь нам навязать свои убеждения, - не выдержав, пошёл в наступление Колен. - Но положение в городах Украины да и на фронтах…
Было понятно и без слов, о чем сейчас будет говорить Колен: о том, что белые победоносно наступают; что красноармейцы плохо вооружены, плохо одеты; что в Красной Армии мало обученных командиров…
- Знаю! - иронично подхватил Лацис, и голос его зазвучал холодно и резко. - Мы, большевики, умеем не закрывать глаза на правду, какой бы жестокой она ни была. Мы отлично понимаем, какое неимоверно трудное для республики сложилось положение, и ни на кого не рассчитываем! Только на себя!..
- Извините, господин Лацис! - Колен поспешно сменил ледяное выражение лица на более располагающее. - Но мы с вами так откровенно говорим потому, что надеемся у себя достаточно объективно осветить… э-э… как сказать, все, что у вас происходит…
- На это мы тоже не очень рассчитываем, - с жёсткой откровенностью уточнил Лацис. - Обычно говорят: кто заказывает музыку, тот и пляшет. А музыку, насколько я понимаю, заказываете не вы!
- И все-таки!.. - попробовал возразить Колен, но ничего не мог противопоставить железным доводам собеседника.
- И все-таки, - в тон ему продолжил Лацис, спокойно глядя прямо в лица своих гостей, - и все-таки, - повторил он, - если вы этого и не сделаете по известным причинам, но говорите сейчас искренно, то я не пожалею, что разрешил вам провести эти две недели на нашей территории. Потому что вы хотя бы кому-то расскажете правду о большевиках, о наших задачах, наших целях…
- Мы увозим из вашей страны массу фотографий, надеемся их опубликовать! - сказал Жапризо. Ему начинал нравиться этот умный, неторопливый человек, умеющий побеждать в спорах, ему была по душе волевая направленность его характера.
- Я уверен, что вы крупно разбогатеете, господа, - сказал Лацис, пряча лукавинки в глазах.
- О! Каким образом?
- Мы победим, и, естественно, интерес к Советской России значительно возрастёт! Тогда у вас купят все фотографии. - Лацис встал, давая понять, что беседа подошла к концу.
Встали и журналисты. Жапризо, весело потирая руки; Колен - медлительно, с какой-то старческой неохотой: не было удовлетворения, не сумел задать нужные вопросы, не оказался хозяином положения.
- Если мы кому-нибудь скажем, что в Чека работают весёлые, остроумные люди, нам никто не поверит. - И Жапризо, ловко выдернув из папки, положил перед Лацисом фотографию Киева: - Подпишите, пожалуйста!..
Лацис склонился к фотографии, черкнул несколько скупых слов о том, что верит в их объективность…
Журналисты вышли от Лациса явно обескураженные. Сенсации не получилось. Только факт самого пребывания в Чека. Только это…
А тем временем Фролов, Красильников и Кольцов, наскоро пообедав здесь же, в кабинете, вновь вернулись к прерванным делам, к выработке правдоподобной версии. Для разведчика версия - это так много! Ошибка в версии - провал.
- Следующее соображение, - сказал Фролов. - Генерал Казанцев помнит тебя как боевого офицера и конечно же попытается использовать на передовой. Нам же необходимо, чтобы ты осел у него в штабе.
- Это уж как получится, - качнул головой Кольцов. - Мне самому в своих стрелять не с руки. Но и настаивать на том, чтобы оставили в штабе, опасно…
- Это верно, в штабе не оставят. Потому что ты для них чёрная кость, сын клепальщика. Хоть и офицер, но сын рабочего, вряд ли такому они окажут доверие.
- Что делать, Пётр Тимофеевич, родителей себе не я выбирал.
- А ты их на время смени. - Фролов вынул из ящика стола объёмистую книгу "Списки должностных лиц Российской империи на 1916 год". Раскрыл книгу на букве "К". - Среди нескольких десятков Кольцовых мы нашли вполне для тебя подходящего: Кольцов Андрей Константинович. Действительный статский советник. Уездный предводитель дворянства. Начальник Сызрань-Рязанской железной дороги… По наведённым справкам, в семнадцатом году уехал во Францию, там умер. Вдова и сын живут под Парижем… Ну как, такой родитель тебе подойдёт?
- Листай дальше, Пётр Тимофеевич! - обречено махнул рукой Кольцов. - Может, найдёшь кого-нибудь попроще! Ну, какого-нибудь акцизного. За дворянина-то я вряд ли сойду.
- Ну почему? - недовольно поморщился Фролов. - Мне приходилось не только потомственных допрашивать, но и отпрысков их сиятельств. В большинстве своём невежественные ферты попадались…
Красильников, внимательно оглядев Кольцова, добродушно и простовато обронил:
- Не сомневайся, по виду ты чистый беляк. Глянешь на тебя - рука сама за наганом тянется…
- Вот видишь! - весело подтвердил Фролов. - Ладно, мы ещё подумаем над этим. А сейчас Семён Алексеевич отвезёт тебя в Свяюшино на нашу дачу. Поживёшь там дня три, подумаешь, подготовишься. - Фролов подошёл к книжному шкафу, достал стопку книг: - Обязательно прочитай вот это: мемуары контрразведчиков Семёнова, Рачковского и Манасевича-Мануйлова. Авторы-жандармы; дело в том, что контрразведка белых ничем не отличается от третьего отделения царской охранки: те же методы и приёмы, и работают в ней те же бывшие жандармские офицеры. А вот это записки капитана Бенара из второго бюро французской разведки. Пройдоха, нужно сказать, из пройдох! А лихо описывает свои похождения в германском тылу. Тут много ерунды, но некоторые наблюдения и аналитические суждения очень профессиональны. Обрати на них внимание.
Кольцов взял книги и не удержался, спросил:
- Пётр Тимофеевич, а как собираешься переправить меня через линию фронта?
- Есть одна мысль. Через день-два скажу окончательно… Мы тут, в Очеретино, засекли цепочку, по которой господ офицеров переправляют к Деникину. Отправим тебя и - прихлопнем эту лавочку.
ГЛАВА ВТОРАЯ
С наступлением густых сумерек, убаюканный шелестом старинных тополей, городок засыпал. Вернее, это была видимость сна: сквозь щели закрытых наглухо ставен пробивался на улицу слабый, дремотный огонь коптилок, доносились приглушённые до опасливого шёпота голоса, из сараев раздавалось позднее мычание застоявшихся коров. Люди проводили ночи в тревожном, насторожённом забытьи, вскидываясь при каждом шуме или шорохе.
Много бед пережил этот степной городок за последние полтора года. Несколько раз его оставляли красные, ободряя жителей обещанием вернуться. Вступали деникинцы - начинались повальные грабежи, ибо пообносились белопогонники изрядно, а затем - под меланхолическую музыку местного оркестра - меланхолические кутежи. А когда наскучивало и это господам офицерам, поднималась стрельба под колокольный звон оживающих церквушек. Несколько раз с лихим посвистом и гиканьем залетали на взмыленных конях одуревшие от попоек махновцы - и снова на улочках наступали грабежи и разносилась пьяная стрельба.
За последние дни положение на фронте резко изменилось. Части Добровольческой армии захватили Луганск и теперь пытались изо всех сил развить успех.
До Очеретино было ещё далеко. Но по ночам занимались над горизонтом багряные отсветы. Они совсем не походили на те спокойные и плавные зарницы, освещающие степь в пору созревания хлебов. Вот и не спалось людям в предчувствии новой беды. Ни души на улицах, ни тени. Над запылёнными плетнями свешивались потяжелевшие ветви вишен и яблонь.
Павел Кольцов торопливо прошёл в конец пустынно-тихой Базарной улицы, вышел к кладбищу. В эти годы люди мало думали о мёртвых - хватало забот о живых. Кладбище поросло тяжёлой, могильной травой. А над нею, как пни в сгоревшем лесу, торчали верхушки массивных каменных крестов и остовы истлевших от сырости и забвения деревянных, отчего кладбище странно походило на пожарище.
Пройдя кладбище и за ним пустырь, Кольцов увидел старый дом, обнесённый с трех сторон высоким, уже успевшим покоситься забором. Стараясь быть незамеченным, вдоль забора прошёл к дому, внимательно оглядел окна, закрытые изнутри громоздкими дубовыми ставнями. Было тихо и мертво, словно дом давно покинули хозяева.
Павел осторожно поднялся на крыльцо и негромко постучал в дверь три раза и, сделав небольшую паузу, ещё три раза, затем, отойдя на шаг, закурил.
Дверь долго не открывали. Несколько минут он вообще не слышал никаких признаков жизни, хотя каким-то шестым чувством ощутил, что его оттуда, изнутри, осторожно разглядывают. Затем в глубине дома едва послышались лёгкие шаги, и щель входной двери затеплилась красноватым светом. Встревоженный женский голос спросил:
- Вам кого?
- Софью Николаевну, - тихо и спокойно сказал Кольцов и, немного помедлив, добавил со значением: - Я от Петра Николаевича.
Там, в доме, видать, не торопились впускать. Раздумывали. Прошло несколько томительных мгновений, и было неизвестно, поняли ли обитатели дома полупароль или нет.
- Вы один? - наконец отозвался тот же голос.
И тогда Кольцов, отступая от железных правил конспирации, сердито сказал:
- Боюсь, если ещё минут пять простою, то буду уже не один.
Эти слова возымели действие: прогремел отодвигаемый засов, резко звякнули защёлки и замки. Воистину, здесь жили потаённо. Дверь открыла пожилая дама с грузными, мужскими плечами. В руках она держала керосиновую лампу.
Придирчиво оглядев Кольцова с ног до головы, хозяйка посторонилась, пропуская его в дом. Павел подождал, пока она задвигала все засовы, запирала с какой-то неуклюжей тщательностью все замки. Затем, освещая путь лампой, провела Павла в большую комнату, заставленную громоздкой старинной мебелью с бронзовыми нашлёпками, причудливыми вензелями и хитрыми завитушками. Вещи говорили, что ещё совсем недавно здесь жили по-барски. Поставив на стол лампу, дама указала Павлу на диван:
- Прошу… присаживайтесь. - И сама села рядом, немигающими глазами бесцеремонно и пристально рассматривая гостя, который начинал ей нравиться; манерой держаться он напоминал молодых поручиков. Затем она повелительно сказала: - Так я вас слушаю… - Но в глазах её уже не было прежней озабоченной насторожённости.
- Простите, значит, Софья Николаевна - это вы? - любезно спросил Кольцов.
- Да.
Кольцов встал, щегольски щёлкнул каблуками, склонил голову.
- Капитан Кольцов!.. Я к вам за помощью! - И лишь после этого он извлёк из кармана кусок картона, на котором химическим карандашом были выведены всего три буквы: СЭР - и чуть ниже витиеватая подпись.
- А все же где вы встречали Петра Николаевича? - поинтересовалась дама, становясь более любезной. - Помнится, он собирался переходить через фронт к нашим.
- Нет, мадам. Обстоятельства, как вам известно, изменились. Началось наступление. В армию влилось много новых сил, и Антон Иванович нуждается в офицерах. Поэтому Пётр Николаевич выехал в Славянок, там собралось много офицеров, которых надо переправить через фронт. Затем Пётр Николаевич выедет в Екатеринослав. По тем же делам, - сказал Кольцов и многозначительно умолк, продолжая любезно смотреть в глаза хозяйке.
Софья Николаевна тяжело вздохнула и мелко перекрестила себе грудь.
- Помоги ему всевышний.
Кольцов набожно опустил глаза, понимая, что каждый его жест, каждое движение проверяются хозяйкой.
А Софья Николаевна торопливо поднялась с дивана и неожиданно легко для её грузной фигуры заспешила к двери в другую комнату, с некоторым смущением отдёрнула портьеру.
- Войдите, господа, - сказала она кому-то, и голос её прозвучал успокаивающе.
В комнату вошли двое. Вероятно, они все время стояли за портьерой, потому что вошли тотчас. Человек, выступивший первым, - высокий, с глубокими залысинами - недружелюбно скользнул острыми, слегка выпуклыми глазами по лицу Кольцова, и что-то в госте ему явно не понравилось.
- Знакомьтесь, господа! Капитан Кольцов! - представила Софья Николаевна.
- Ротмистр Волин! - сухо произнёс высокий и, чтобы не подать руки, тотчас же отвернулся.
Товарищ Волина - круглолицый юноша в кителе с высокой талией - лихо щёлкнул каблуками:
- Поручик Дудицкий… - и, подойдя вплотную к Кольцову, сказал: - Капитан, мне определённо знакомо ваше лицо! Честное слово, мы встречались! Да-да! Но где же?
Кольцов вопросительно посмотрел на поручика - начиналось именно то, чего он больше всего опасался. Вполне возможно, что это - всего лишь проверка. Но не исключено, что и встречались. Вот только где? При каких обстоятельствах?.. Выгадывая время, Кольцов небрежно спросил:
- В армии вы давно?
- С шестнадцатого…
- В германскую я воевал на Юго-Западном…
Поручик широко заулыбался:
- Так и есть! Я служил в сто первой дивизии, у генерала Гильчевского.
Разговор принимал неожиданно удачный поворот. "Теперь, чтобы как можно быстрее сломать ледок отчуждённости у ротмистра, надо выложить несколько фактов, подробностей", - подумал Кольцов и с нескрываемым дружелюбием спросил поручика:
- Насколько мне помнится, вы квартировали в Каменец-Подольске?
- Совершенно верно, капитан!.. Значит, и вы тоже бывали там?
- Я имел честь принимать участие в смотре войск, который производил в Каменец-Подольске государь император. - Вздохнув, Кольцов опустил голову, словно предлагая присутствующим почтить молчанием далёкие уже дни империи.
- Вот где я мог вас видеть! - воскликнул Дудицкий. - Ах, господа, какое было время! Войска с винтовками "На караул!". Тишина. И только шаги государя! Он прошёл совсем близко от меня, ну совершенно рядом, честное слово. Я даже заметил слезы на его глазах! Потом церемониальный марш!.. Ах, а вечером!.. Бал, музыка, цветы… Вы были в тот вечер в Дворянском собрании, капитан?
- Не довелось… Вечером я был в наряде по охране поезда его величества.
- Да-да! Я определённо встречался с вами в Каменец-Подольске, капитан! У меня удивительная память на лица!.. Ах как было тогда славно! Казалось, все обрело ясность! Казалось, вот-вот объявят перемирие и вернутся добрые старые времена… - Поручик окончательно признавал в Кольцове своего.
Глаза ротмистра Волина, до сих пор сохранявшие ледяную напряжённость, слегка оттаяли, и оказалось, что они совсем не холодные и даже чуть-чуть лукавые. Ротмистр щёлкнул портсигаром и, словно объявляя мир, гостеприимно предложил Кольцову:
- Отведайте моих! Преотменнейшие, смею доложить вам, папиросы! - и улыбнулся краешками губ; улыбка, как улитка из раковины, высунулась и тут же спряталась.
- Благодарю, - потянулся за папиросой Кольцов, показывая, что и он обрадован примирением.
Поручик Дудицкий тоже протянул руку к портсигару:
- Разрешите, ротмистр! Я, знаете, вообще-то не курю, но в такой день… - поспешно оправдывался он, с почтительностью беря папиросу из портсигара.
Ротмистр Волин понимающе кивнул и присел к столу. Откинувшись на высокую спинку кресла и не спеша затянувшись папиросой, он поочерёдно посмотрел на Дудицкого и Кольцова:
- Значит, вы сослуживцы, господа?
- Относительно, - благодушно уточнил Кольцов. - Дивизия Гильчевского была в восьмой армии Юго-Западного фронта. А я служил в девятой. На смотр, как известно, были выведены отборные части этих двух армий.
Волин удовлетворённо кивнул головой и старательно стряхнул пепел папиросы в пепельницу:
- Давно в тылах красных?
- Порядочно уже… Был тяжело ранен, - стараясь, чтобы разговор тёк по-домашнему, запросто, а не состоял из вопросов и ответов, с готовностью отозвался Кольцов. - Спасибо добрым людям - выходили… Мне бы ещё месяц-два отлежаться, но…