Провожать хоругвь пана Кмитича вышел чуть ли не весь город. То и дело оршанский князь свешивался с седла своего вороного скакуна и жал протягиваемые руки. Тут были и шляхтичи, и простые горожане, пришли даже селяне и еврейские торговцы. Все любили и уважали Кмитича, впрочем, исключительным уважением пользовались в городе ранее его отец и старший брат. И, несмотря на то, что сие уважение Кмитич получил в наследство, он, тем не менее, подкрепил его тем, что и вправду считался добрым паном, заботясь о родном городе, как мать о детях. Кмитич всегда снимал шляпу, когда снимали перед ним, всегда был весел и добр, не отказывал в просьбах и был щедр и совершенно не жаден на деньги. "Гроши - это вода. Их жалеть бесполезно и не нужно", - часто приговаривал оршанский войт, когда, по мнению кого-либо из своих друзей, безрассудно спускал крупную сумму денег в харчевне или же делал слишком дорогой подарок малознакомой паненке. А его кутежи и дуэли воспринимались оршанцами, скорее, как мальчишеские невинные забавы, не злые и умилительные…
Гудели волынки и колесные лиры, грустные песни перебивали одна другую, и Кмитич едва не прослезился. Ощущение было такое, что еще не скоро он вновь увидит родной город.
Глава 4
КМИТИЧ В СМОЛЕНСКОЙ ФОРТЕЦИИ
Кортеж Кмитича быстро достиг Дубровно, где заночевал, и уже в конце следующего дня пересек воображаемый порог смоленского воеводства. Кмитич с любопытством вертел головой по сторонам, пытаясь понять, чем здешние леса, луга и облака отличаются от тех, что в соседней Орше и более дальних Витебске, Менске и Гродно. Кмитич любил бывать в разных местах Литвы, как и в различных странах не выгоды ради, а зачастую просто из-за пылкого географического интереса: вдохнуть ноздрями неизвестные ранее запахи дальней стороны, послушать, как шумят там деревья, посмотреть, как стоят дома, как говорят и улыбаются тебе местные жители… Именно благодаря всем этим мелочам, постоянно примечаемым любопытным князем, если бы Кмитича разбудили в лесу и спросили, в какой именно части страны он находится, то оршанский войт без особых трудов определил бы, где он: на севере или же юге Менского воеводства, под Вильной или же под Брестом.
- Литва большая и очень разная, - не раз говорил Кмитич сябру Михалу Радзивиллу, который наивно полагал, что люди, леса и луга Княжества везде одинаковые…
После местечка Красный населенные пункты словно попрятались, и отряд оршанского князя поехал волнистой дорогой, мимо холмов и глубоко врезанных речных долин, лугами и полями. Иногда литвины под развевающейся на ветру оршанской хоругвью проезжали белыми березовыми рощами, и Кмитич отмечал про себя местное преимущество лиственных деревьев над хвойными. Несколько раз отряд миновал вески с величавыми названиями Сырокоренье, Ясненское… Кмитич также не мог не отметить некоторый творческий беспорядок местных деревень, которые порой напоминали сгрудившиеся у дороги хуторы без каких-либо заборов. Не было в них той же опрятности и аккуратности, к которой Кмитич привык в Орше, Менске и Гродно - местах, где у него были фамильные маентки… Проехав очередную веску, большую, но несколько хаотично застроенную, Кмитич лишь ухмыльнулся, кивнув ротмистру Казацкому на заброшенного вида колодец, где его ратники "журавлем" набирали воду. "Журавль" скрипел и стонал, словно живой. Ротмистр, сам смоленских кровей пан, нахмурился и холодно ответил:
- М-да уж, пан войт, здесь люди проще живут, ничего не поделаешь. Не до красот им. Многострадальная земля смоленская! Сколько здесь царских войск огнем и мечом хаживало! И Иван Третий, и Четвертый, и Василий Третий, и воевода Шейн, и татары…
- Так, чувствуется, - кивнул Кмитич, не дав ротмистру закончить печальный перечень всех войн, - да и нынешний царь вроде как собирается. Как вы думаете, пан ротмистр, будет война?
- Коль говорят, значит, будет, - ответил как отрезал Казацкий. Такой ответ не понравился Кмитичу.
- Ой, не накаркайте, пан Казацкий! - укоризненно покачал он соболиной шапкой. - Думайте лучше о хорошем. Бог добрые мысли любит.
Казацкий лишь усмехнулся…
Приближаясь к Смоленску, Кмитич испытывал удивительное чувство, будто он маленький челн, увлекаемый бурным потоком к центру водоворота. Его тянуло в этот древний русский город, но тянуло странно, не изнутри, а снаружи, какой-то непонятной высшей силой. И это несмотря на то, что Кмитич испытывал даже некую боязнь перед предстоящей свадьбой, которую и сам не знал, хочет или же нет.
Кмитич въехал в Смоленск вечером, когда стены древнего города казались в лучах заката темно-оранжевыми молчаливыми громадинами, а в кустах, обрадовавшись первым сумеркам, заливисто пели соловьи. Сады в здешних местах еще не отцвели, а сам город удивил Кмитича своими большими размерами и абсолютно мирной неспешной суетой. Так же, как и в Вильне, в Смоленске возвышались купола и крыши практически всех конфессий, только если в столице преобладали протестантские храмы, здесь явное преимущество было за золотыми маковками православных церквей. В отличие от Риги здесь были просторные, хорошо продуваемые улицы, и уж никак нельзя было спеть:
Сквозь кресты,
Сквозь зубцы
Сонейка не видно…
- как завывали литвинские крестьяне, побывавшие в Риге - этом летгальском порту Швеции.
Кмитич ранее никогда не бывал в соседнем Смоленске. Посему сразу стал сравнивать город с недавно увиденными Ригой, Амстердамом и Вильной. Сразу обратил внимание Кмитич на особую величавость Смоленска, ощущаемую на каждом шагу: в запахах, в шуме листвы, в мерном гуле живых улиц… Чувствовалось, что это куда более древний, в отличие от Вильны или Риги, город. И даже вполне современные костелы, кирпичные дома и новые церкви не перебивали этот древний запах, а лишь удачно вписывались в старинную матрицу города. Кмитич не знал, как это объяснить, но ощущал всем существом эту торжественную древность.
Вечерний город дышал спокойной естественной жизнью, и ничто не предвещало приближающейся опасности. "Тихо тут, - улыбаясь, оглядывался Кмитич, - может, и перегибает палку гетман насчет войны? Может, и нет вовсе никакой опасности?"
По чистой метеной улице мирно бродили люди, два доминиканских монаха в белоснежных рясах и с корзиной в руках чинно прошествовали мимо кортежа Кмитича. О чем-то бойко разговаривала группа торговок на углу лютеранской церкви из красного кирпича. Мушкетеры в коротких прямых казаках с огромным числом пуговиц, весело смеясь, возвращались, видимо, из таверны, а некий солдат-наемник в широкополой шляпе, облокотившись спиной о стену дома, мило улыбаясь, договаривался о цене с румяной девушкой. Мальчишки гоняли бездомных собак, весело крича:
Воўк за гарой,
Я за другой,
Я ваўка не баюся,
Качаргой адбаранюся!
- Эй, пане! - Кмитича окликнул звонкий девичий голос. Он обернулся. Две девушки улыбались ему. Одна, в красной широкой юбке, с белокурыми кудрями из-под чистого белого чепца, голубоглазая и красивая, предложила:
- Не хочаш ці слезть са свойго каня? Адпачні са мной!
- Дзякуй вялікі, - засмеялся Кмитич, - я жанюся! Мне некалі!
- Са мной не хочаш ажаніцца? - звонко залилась смехом блондинка. - Я цябе любіць буду не так, як мясцовыя вясковыя дзяучагы.
Кмитич улыбнулся ей, отметив про себя, что проститутки выглядят в Смоленске не так вызывающе, как в Риге - их вполне можно принять за благочестивых молодых горожанок. Но ехавший рядом ротмистр Казацкий лишь покачал укоризненно головой:
- Не варта пану размаўляць з такімі дзеўкамі.
Кмитич, нахмурившись, обернулся на ротмистра.
Тридцатилетний пан Казацкий, видимо, пользуясь тем, что на пять лет старше Кмитича, не упускал возможности давать жизненные советы своему командиру постоянно. Хороший пан этот Казацкий, да вот жаль, зануден больно. Так, по меньшей мере, считал сам Кмитич.
- Люди, ротмистр, они все одинаковые, - ответил Кмитич, - Бог всех одинаково любит. Если Господу нашему угодно, значит, и таковым, как они, под солнцем место есть…
Хоругвь оршанцев добралась до расположения коменданта города Вильгельма Корфа, высокого тучного человека с длинными темными волосами, в черном одеянии и в широкополой черной шляпе с черным пером. "Крумкач", - весело подумал Кмитич, глядя на этого "черного" пана. Войт предъявил "крумкачу" бумагу от гетмана. Корф держался с Кмитичем официально, даже слегка надменно, важно поджимая свои пухлые губы под кошачьими усишками. Кмитичу этот чванливый тип сразу не понравился. Не приглянулся ему и помощник Корфа, тоже немец - Тизенгауз, хотя он выглядел полной противоположностью Корфу: высокий светловолосый и худющий человек, сумрачно взиравший на Кмитича из-под прикрытых век. "Индюки", - подумал оршанский войт, бросая на них изучающие взгляды. Но Корф с Тизенгаузом не испортили настроения князю. Кмитич поспешил к своей невесте, которую до сей поры видел лишь на маленьких портретиках.
Подберезские уже ждали Кмитича. Маришка знала, что ее Самуэль вот-вот приедет, но уже точно не в этот день. Поэтому в людской все страшно переполошились, когда дверь резко распахнулась, с воплем отлетел от порога шкодливый черно-серый кот, а в светлице появился молодой парень с тщательно бритым лицом, с богатой саблей на боку и соболиной шапкой в руках. Маришка растерянно заморгала глазами. Сенные девушки, до этого под тихую песню:
Мяне замуж давалі, божа мой,
Чатыры скрыпачкі гралі,
Мяне замуж давалі, божа мой,
Пятая жалеечка,
Мяне замуж давалі, божа мой,
Я ж была паненачка,
Мяне замуж давалі, божа мой,
Шостая фіялачка,
Мяне замуж давалі, божа мой,
Я ж была итяхцяначка,
Мяне замуж давалі, божа мой,
Семыя цымбалы білі,
Мяне замуж давалі, божа мой,
Мяне замуж падманілі…
- ткавшие пряжу, все враз умолкли, а кое-кто даже испуганно вскрикнул, перекрестившись. Девушки с удивлением смотрели на высокого молодца с горящими серыми глазами.
- Которая тут паненка Мария Злотей-Краснинская-Подберезская? Во же фамилия! Я правильно выговорил?
- Можно просто Мария Злотей, - недовольно и даже резко ответила пожилая женщина, видимо, здесь главная, сидящая на одной лавке с Маришкой.
- Вы пан Кмитич? - Маришка встала, и тут Самуэль впервые бросил на нее нетерпеливый взгляд.
- Так, пани! - выпалил он и только сейчас прикрыл за собою толстую дубовую дверь. - Так! Я Самуэль Кмитич! А в жизни вы гораздо лучше, чем на портрете!
Сенные девки пырснули от смеха, смущенно прикрывая рты ладошками.
- Ну и напугали вы нас, пане, - уже более мягко сказала пожилая женщина, - а то уж мы думали - москали ворвались.
Самуэль с любопытством огляделся, бросив изучающий взгляд на сенных девушек. Огонь в очаге отбрасывал длинные тени на бревенчатые стены с полками, заставленными керамической и оловянной посудой, но свою невесту Кмитич разглядел хорошо - она стояла посередине, ближе к огню. Голубоглазое лицо, льняные убранные назад волосы, милая застенчивая улыбка. Мария Злотей была явно не той красавицей в кружевах с тщательно отбеленным лицом и изящно прорисованными голубой краской прожилками либо наклеенными мушками, каковых видел в Вильне, Несвиже, Варшаве и Риге Кмитич. Ее простое, без косметики, личико, милое, молодое и чуть озорное, ему нравилось куда больше, чем у тех светских дам, из-за которых он, в частности, прострелил плечо родственнику Маришки. Злотеи-Подберезские состояли в родстве с Храповицкими. Вот только местные платья у девушек показались оршанскому войту несколько мешковатыми: льняные сарафаны из холстины с сугубо смоленской желто-красной вышивкой. В Смоленске все шили изо льна, этого "голубого золота", что выращивали с незапамятных времен. На головах девушек были обручи, волосы заплетены в косы. "Никаких корсетов! И на всех сарафаны. Наверное, московитская мода", - усмехнулся Кмитич, но до моды ему было последнее дело.
Шкодливый кот вновь встрял на пути Самуэля, норовя проскочить между Кмитичем и девушкой, но войт с завидным проворством пнул животное квадратным носком своих светло-коричневых ботфорт. Кот с громким мяуканьем улетел в дальний угол светлицы. Все девушки охнули и перекрестились. Смешно эдак перекрестились, справа налево.
- Пробачте! - смущенно улыбнулся Кмитич. - Черная кошка не должна перебегать дорогу сватам. Хватит с меня и того, что конь копытом бил перед воротами…
На этом предсвадебные заботы Кмитича закончились. Пока невеста и ее родня с подругами занимались всяческими суетливыми приготовлениями, Кмитич с головой ушел в работу - подготовку городских стен к обороне. Уже утром нетерпеливый оршанец шел вдоль крепостной стены рядом с Обуховичем и присланным в мае месяце из Вильны типичным столичным франтом инженером Якубом Боноллиусом - высоким с иголочки одетым паном с чисто выбритым лицом, длинными темно-русыми волосами, заплетенными желтыми бантами, и курительной трубкой в форме головы черта в янтарном мундштуке. Они шли, оживленно беседуя, вертя головами, разглядывая, расспрашивая, принюхиваясь к запаху то свежего цемента, то свежераспиленных досок. Работа шла. Но не так, как хотелось бы.
Крепостная стена Смоленска имела, по мнению и Боноллиуса, и самого Кмитича, отличную трехъярусную систему так называемого боя, то есть места для обороны. Подошвенный бой был оборудован в прямоугольных камерах, в которых устанавливались пушки и пищали. Средний бой размещался в траншеевидных сводчатых камерах в центре стены, в которых стояли пушки. Стрелки поднимались к ним по приставленным деревянным лестницам. Верхний же бой располагался на верхней боевой площадке, огражденной зубцами. Боевые и глухие зубцы чередовались. Между зубцами возвышались невысокие кирпичные перекрытия, из-за которых воины стреляли с колена. Площадку накрывала двускатная тесовая крыша из осины, ольхи или березы. Эта крыша защищала от дождя стоявшие под ней пушки. Но вся эта структура нуждалась в срочном ремонте: где-то крыша прогнила, где-то зубец обвалился…
В крепостной стене были устроены ходы для сообщения с башнями, кладовые боеприпасов, ружейные и пушечные бойницы. Толщина стены колебалась в пределах пяти-шести шагов. Завершалась стена боевой площадкой, выстланной кирпичом, шириной между ограждавшими ее зубцами до четырех шагов.
- Спадары, по такой стене можно свободно проехать на тройке, - усмехнулся Боноллиус. Высота же стены колебалась от пятнадцати до двадцати аршинов: за оврагами и рвами она шла ниже, на ровной же местности - выше.
Особое внимание инженера и Кмитича воевода обратил на обустройство башен. Кмитич отметил с удивлением, что в смоленской крепостной стене не было одинаковых башен. Форма и высота их зависели от рельефа. В девяти башнях имелись проезжие ворота. Главной проезжей башней была Днепровская. Второй по значению была Молоховская башня, открывавшая дорогу на Киев, Красный и Рославль. Семь дополнительных воротных башен - Лазаревская, Крылошевская, Авраамиевская, Никольская, Копытенская, Пятницкая и Воскресенская - были попроще и не имели того значения, как первые две. Тринадцать глухих башен имели прямоугольную форму. С ними чередовались семь шестнадцатигранных башен и девять круглых. Увы, далеко не все годились для эксплуатации по назначению. Более-менее целые башни Смоленска делили стену на тридцать восемь участков, называемых кватерами. Однако и они далеко не все были удовлетворительны. В стенах были трещины, гнилые полы и крыша, дырявые помосты.
- Из тридцати восьми башен четыре полностью разрушены, пан Филипп, - говорил Боноллиус, указывая тростью, - а полностью исправленными я мог бы назвать лишь десять.
Все посмотрели в сторону, куда указывал инженер. Там, на месте разрушенной башни и стены, рабочие закладывали новый фундамент и уже выкопали котлован, в дно которого вбили дубовые сваи, а пространство между ними заполняли утрамбованной землей. В эту землю рабочие уже забивали новые сваи, а поверх них укладывали толстые продольные и поперечные врубленные друг в друга бревна. Клетки между бревнами заполняли землей и щебнем. В местах, где грунт был твердый, булыжник укладывали прямо на дно траншеи, скрепляя его известковым раствором. Это был фундамент для новой стены, и получался он широким и крепким. У башен и местами у прясел фундамент выложили из больших каменных блоков. Под фундаментами по распоряжению Боноллиуса сооружались "слухи" - специальные галереи, предназначенные для боевых вылазок за пределы крепости.
- Все же любопытная в Смоленске архитектура стены, - произнес воевода, качая головой, - оригинальная. Нигде такой больше не видел.
- Это потому, что изначально стену планировал наш архитектор Федор Конь. Уникальный человек! - стал объяснять Боноллиус, который, казалось, знал все о строительстве и истории стены. - Он еще в Москве белый Кремль строил по заказу. В декабре 1595 года Федор Конь образцом для сооружения крепости взял именно московский Кремль. Он решил использовать старые приемы: полубутовая кладка, кладка цоколя с валиком, устройство арок на внутренней стороне стены, ограждение боевого хода зубцами в виде ласточкиного хвоста, формы угловых и промежуточных башен, белокаменные детали и многое другое. Но помимо этого Конь внес много нового: он решил построить стену гораздо выше прежних, сделать трехъярусную систему, а также решил сделать башен гораздо больше, чем в остальных крепостях. Если бы прежние хозяева за всем хорошо следили, то фортеция была бы более чем надежная! Ну, а так…
- Но все же лучше, чем в нашей Орше, - буркнул в ответ Кмитич.
- А что так? - полюбопытствовал Боноллиус, повернув свою необычную шляпу, украшенную страусиными перьями - ее мягкие широкие полы были загнуты так, что придавали шляпе треугольную форму. Когда Боноллиус поворачивался к Кмитичу, то черные перья постоянно задевали нос воеводы. Из пасти глиняного черта трубки инженера валил душистый табачный дым. Кмитич, никогда не жаловавший курева, сморщившись, отстранился, но любезно ответил:
- Два пожара у нас было, пан инженер. Башни вообще все обвалились. В этом году и в прошлом горело. Город осады точно не выдержит. Смоленск по сравнению с нами хорош.