* * *
В Евпаторию Каретников не вошел. Он остановился верстах в десяти, в небольшом селе, где можно было если и не разместить бойцов по хатам, то хотя бы в сараях, амбарах и летних кухнях спрятаться от пронизывающих степных ветров.
Махновские дозоры то и дело сталкивались с небольшими группками пробивающихся в город белогвардейцев. В перестрелку они не вступали и скрывались в холодной темноте. В основном же кем-то предупрежденные, белогвардейцы стали обходить село далеко стороной. Лишь иногда махновские дозорные слышали в ночи их голоса и торопливый стук копыт по мерзлой земле.
Под утро Каретников вышел из хаты. Не спалось. Ночь была безлунная, но большие южные звезды светили ярко, и, похоже, их свет достигал земли. Во всяком случае, постояв немного в темноте, он постепенно стал различать тени его бодрствующих бойцов.
Село не спало. Какие-то парочки бродили по улице, где-то неподалеку то слева, то справа раздавались винтовочные выстрелы, иногда короткой очередью отзывался пулемет. Кто стреляет? Что видит он в этой темени? И снов надолго наступает тишина. Лишь где-то звякнет пустое ведро, промычит сонная корова или прозвучит тонкий дробный девичий смех.
Казалось, ничего не изменилось на земле, а чувствовалось, отзывалось в душе: кончилась война…
Совсем близко от себя Каретников услышал шуршание, и то, что он поначалу в темноте принял за дом, оказалось скирдой соломы или, может быть, сена.
- Тихо.
- А ты рукам воли не давай, - услышал Каретников голоса юноши и девушки.
- Я только погладил… Я всё думаю: мы ж могли на Симферополь пойти, чи на Феодосию. Могли у вас в селе не остановиться. Мне аж страшно.
- Чого? - с придыханием спросила девушка.
- Да как же. Я б тебя не встретил.
- Ну и не встретил бы…
- Говорят, люди ищут свою пару. Хто находит, той потом всю жизню счастливый. Мне повезло, я нашел тебя. Я як тебя увидел, так сразу и влюбился. На всю жизнь. Клянусь.
- Вы все такие слова говорите.
- Хочешь, кусок земли съем?
- Не надо. Еще заболеешь.
- О, значит, и ты меня тоже любишь, раз жалеешь.
- Не, еще не вспела. Я в первый вечер не влюбляюсь.
- А ты постарайся. А то мы завтра дальше пойдем. Может, и ты с нами? Я командира уговорю. У нас хороший командир. Он разрешит.
- Не можу. Мамка не пустять.
Каретников тихонько отошел от скирды.
Несколько бойцов узнали его по силуэту:
- Здравствуйте, Семен Мыкытовыч!
- Здравствуйте! Чего не спите? Ночь на дворе.
- Якый сон! Якый сон? Войне конец!
- Похоже.
- А правда, шо нам Крым обещали отдать?
- Правда, шо обещали. А чи отдадуть? Не знаю.
И, не вступая в дальнейшие разговоры, Каретников пошел дальше.
Едва не на ощупь нашел дом, где остановился начальник штаба Гавриленко. Отыскал дверь. Она была не заперта.
- Петро! - позвал Каретников.
- Туточки я! - отозвался Гавриленко. - Подожди, я сейчас.
Он пошарил в темноте и зажег каганец. Кровать, на которой он лежал, была примята, но не расстелена. Гавриленко был одет: снял с себя только френч и сапоги.
- Чего не спишь? - спросил Каретников.
- Не спится. Думаю.
- Вот и я.
- Ну и до чего додумался?
- Ни до чего. Тревожно на душе. Вроде як про нас забыли. Ни продовольствие не подвозят, ни фураж, ни боеприпасы. Никаких бумаг штаб больше не шлет. Чем объяснить?
- Може, беспорядками? - предположил Гавриленко.
- Не-е! Шо-шо, а снабжение у них было налажено… - И после длительного молчания Каретников сказал: - Не нужни мы им больше. Все на цэ похоже.
- Може, и так, - согласился Гавриленко. - А давай от шо! Давай уже завтра большу часть наших хлопцев обратно в Гуляйполе отправим. Оставим у себя Голикова с разведчиками. Ну и ще человек двести, на крайность, пятьсот, и полсотни пулемётных тачанок. Больше нам не надо. С большевиками мы воевать не станем, а Врангеля скоро уже в Крыму не буде.
- Мысль не дурна. Надо её хорошенько продумать. А може, и с батькой посоветуемся.
На том и порешили.
Рассвет зажигался морозный и солнечный.
Глава восьмая
По Севастополю уже второй день гуляли газеты, в которых на первых полосах крупным шрифтом было опубликовано небольшое правительственное сообщение:
"Ввиду объявления эвакуации для офицеров, солдат, других служащих и их семейств, правительство юга России считает своим долгом предупредить о тех тяжких испытаниях, какие ожидают отъезжающих. Недостаток топлива приведет к большой скученности на пароходах, причем неизбежно длительное пребывание на рейде и в море. Кроме того, неизвестна их дальнейшая судьба, так как пока ни одна из иностранных держав не изъявила желания оказать помощь как в пути, так и в дальнейшем. Всё это заставляет правительство советовать всем, кому не угрожает непосредственная опасность от насилия врага - остаться в Крыму".
Это сообщение не было согласовано с Врангелем, и он попросил адъютанта разыскать и пригласить к себе председателя правительства юга России Кривошеина.
- Сударь, я не совсем понял текст вашего… как бы его точнее назвать… воззвания… - мрачным голосом встретил Врангель главу правительства.
- Практически, я сказал лишь то, что надлежит знать всем, кто собирается рискнуть покинуть Россию, - попытался оправдаться Кривошеин.
- Не совсем так… Скажите, вам лично угрожает опасность от насилия врага?
- Обижаете, ваше превосходительство. Меня вздернут на первом же суку, - оскорбился Кривошеин.
Глядя на улицу из окна Чесменского дворца, где к Графской пристани двигались телеги, груженные чемоданами и баулами, шли небольшие отряды солдат, Врангель спросил:
- А вон к Графской пристани идут солдаты. Как по-вашему, что думают они?
- Откуда мне знать?
- Я вам скажу. Они тоже думают так же, как и вы. Ваше истеричное воззвание напугало всех. Извините, но от него больше вреда, чем пользы.
- Помилуйте, почему?
- Страх, который вы поселили в душах людей, не пойдет на пользу нашему общему делу. Он способствует панике. Я же стремился к тому, чтобы эвакуацию произвести, соблюдая порядок и дисциплину, - и, не позволив больше Кривошеину вступать в пререкания, Врангель сухо, с некоторым презрением сказал: - Пожалуйста, не предпринимайте больше никаких телодвижений без согласования со мной. Помогайте организованно произвести эвакуацию, это сейчас ваш единственный долг. Ни один человек, желающий вместе с нами покинуть Россию, не должен остаться на крымском берегу.
* * *
Штаб Русской армии постепенно пустел. Многие службы, уже утратившие свою надобность, покидали Чесменский дворец и со своим нехитрым имуществом перебазировались на Графскую пристань и размещались на кораблях, стоявших у причалов.
Коридоры дворца, ещё вчера наполненные штабной суетой, непривычно затихли.
"Какая страшная тишина, - идя по пустым дворцовым коридорам, подумал Врангель. - Как в гробу".
Ночью он переехал в гостиницу "Кист", которая размещалась возле Графской пристани. Там уже находился штаб генерала Скалона, ведавшего эвакуацией.
По сводкам, которые регулярно получал Скалон, суда для эвакуации уже находились в портах. Погрузка людей на корабли началась организованно.
Утром Врангеля навестил французский представитель граф де Мартель. Он принес долгожданную весть: правительство Французской Республики согласилось взять под свое покровительство всех беженцев, покидающих Россию. Для покрытия расходов на эвакуацию Русской армии и цивильных лиц, а также на кратковременное их продовольственное содержание Франция согласилась принять русский военный транспорт, как военные корабли, так и суда торгового флота, а также маломерные суда, способные плавать в открытом море.
- Спасибо за добрую весть, - сказал Врангель, дружески пожимая де Мартелю руку. Про себя он подумал: "Хапайте, тащите, обирайте Россию. Авось когда-нибудь подавитесь".
* * *
Защищавшая Чонгарскую сторону Первая бригада Кубанской дивизии генерала Фостикова, после того, как пал Перекоп, почти без боя сдала Тридцатой дивизии красных Таганаш и стала уходить в сторону Джанкоя.
На развилке железнодорожных путей, ведущих в Феодосию и в Симферополь, Фостиков решил устроить большевикам засаду. Очень уж было выигрышное место: виадук и две расходящиеся в разные стороны насыпи, как два растопыренных пальца во вскинутом вверх кулаке, обещали победу. Здесь было где разгуляться!
- Последний бой! Прощальный! Чтоб запомнили! Покинем Россию не под похоронный марш! - сказал Фостиков обступившим его солдатам и офицерам.
Он приказал выставить навстречу наседавшим на них красным тридцать пулеметов - всю наличность, оставшуюся после свирепых боев на Чонгаре и под Таганашем. Лошадей, тачанки и патронные двуколки велел укрыть за насыпями двух расходящихся дорог. Присматривать за всем этим хозяйством были оставлены пожилые ездовые: в бою они не понадобятся.
Обозные брички и первого и второго разрядов с конным отрядом Фостиков отправил дальше, на Феодосию. Они должны были имитировать отступавший корпус.
Не знал генерал, что ему на пятки наступал комдив Тридцатой стрелковой Иван Грязнов, опытный военный, от начала и до конца прошедший Первую мировую войну и всю Гражданскую, в полной мере хлебнувший в своей армейской жизни и горького и соленого. Рассматривая оперативную карту, Грязнов обратил внимание на этот перекресток дорог и подумал, что если бы ему довелось здесь отступать, он смог бы на этих насыпях хорошенько потрепать противнику нервы. И почему-то уверенно решил, что Фостиков - не тот генерал, который покинет Россию, не хлопнув с досады громко дверью. Местность располагала к этому.
Грязнов, как и Каретников, получил распоряжение Фрунзе не усложнять противнику путь к отступлению. По что делать, если противник сам усложняет себе этот путь?
Командиры полков уговаривали Грязнова не завязываться с кубанцами. Черт с ними! Пусть бегут! Даже его комиссар Романов, по прозвищу Светлейший, убеждал Грязнова, что противник деморализован, он бежит, ему не до хитроумных засад. Но Грязнов стоял на своем.
Он отправил два полка в обход этой, не нравящейся ему, развилки и приказал подойти к ней одновременно, с тыла, в назначенное время.
Подождав немного, Грязнов двинул оставшуюся часть дивизии к развилке.
Увидев беспечно приближающихся красноармейцев, Фостиков стал ждать, когда они подойдут поближе. Пусть идут! Ещё! Ещё! Ничто не должно их насторожить или спугнуть! А потом короткий взмах руки - и кинжальный огонь: изящное прощание с Родиной. Пусть помнит Россия, дрались за неё до конца!
Короткие пулеметные очереди за спиной Фостикова, ошеломили его. Быть может, впервые в жизни его так коварно обманули. Нет, это он обманул сам себя. Он поверил, что красные, не встречая на своем пути никакого сопротивления, легкомысленно напорются на его засаду. Он истово верил, что это сбудется. Он так хотел вкусить последний сладостный глоток крови врага!
Не получилось.
Поняв, что они - в западне, кубанцы бросились на красноармейцев. В нескольких местах завязались стычки. Стенка на стенку. Это было похоже на рождественскую парубоцкую забаву. Но кровавую. С остервенением.
Кто-то из красноармейцев обнаружил, что за насыпями, между двух железнодорожных путей, кубанцы припрятали своих оседланных коней. И уже сотня красноармейцев бросалась на железнодорожную насыпь и с неё скатывались вниз. С ходу прыгали в седла и, пришпорив коней, взлетали на насыпь, сваливались на пеших казаков. Сверкали на солнце казачьи сабли, скупо, в упор, палили из винтовок красноармейцы. Когда кончались патроны, подбирали рядом с лежащими убитыми сабли…
Сеча была отчаянная. Со времен татарских и турецких набегов эта крымская земля не помнила такой битвы. Раненые, обессилевшие кубанцы дрались до последнего вздоха, пока, истекая кровью, не падали под ноги своих же, захваченных красноармейцами, коней. За спиной у кубанцев уже не оставалось ничего: ни своей земли, ни надежды, и эта схватка походила на отчаянное самоубийство.
Удача отвернулась от генерала Фостикова. Ему уже было не до победы. Мысль о том, что он может погубить здесь весь свой корпус, обожгла его. Он велел ротным дать сигнал об отступлении.
Казаки стали спешно выходить из боя. У кого был конь, с тем, держась за стремена, бежали по двое, трое казаков…
Грязнов не стал преследовать кубанцев. Он вспомнил о распоряжении Фрунзе не чинить белогвардейцам препятствия к отступлению. А в том, что случилось, его вины не было.
Почти через сутки кубанцы генерала Фостикова спрятались за городскими стенами Феодосии. Грязнов со своей дивизией двигался следом, но в город входить не стал. Он знал, в городе могут завязаться короткие стычки, чреватые большими потерями.
Дозорные авангарда доложили комдиву, что в Феодосии разгорается стрельба, и в нескольких местах вспыхнули пожары. Несколько позже ветер стал доносить до них запах гари и легкие куски пепла.
Глава девятая
События развивались стремительно.
Кольцов ещё только тронулся со своим отрядом в дорогу, как пришло сообщение, что белогвардейцы уже полностью покинули Симферополь, издревле считавшийся столицей Крыма. Штаб Южного фронта и его Особый отдел тоже начали собираться в дорогу.
Кольцов со своим отрядом присоединился к обозникам, догонявшим свои армейские части. До Джанкоя им было с ними по пути. А дальше… Дальше либо в Симферополь, либо к морским портам, где скапливалось много белогвардейцев. Кто-то из них покинет Крым, иные, не разделившие их участь, останутся на берегу и до тех пор, пока не установится твердая власть, им понадобится помощь и поддержка.
Смысл своей должности Кольцов до конца так и не понял. Кто он? Прокурор, судья или просто созерцатель, в крайних случаях вмешивающийся в непредсказуемый ход событий, с дарованным ему правом направлять их в нужное русло.
Много новых, зачастую сомнительных должностей порождала новая власть. Но ведь и власти такой никогда не было, не было и опыта. Парижская коммуна, просуществовавшая всего семьдесят два дня, оставила по себе только печальную память и никакого опыта. Новой власти приходилось начинать с чистого листа.
* * *
Крымский Ревком был сформирован, когда шли бои в Северной Таврии.
Когда завязались жестокие бои на Перекопе и Чонгаре, члены Ревкома перебазировались в только что освобожденную Ново-Алексеевку и несколько дней отсиживались в маленьком кирпичном здании железнодорожного вокзала, ожидая, когда Южный фронт перейдет через Сиваш и начнет освобождать Крым.
Наконец это случилось: врангелевские войска покинули Симферополь. И уже на следующий день маломощная "кукушка" неторопливо двигалась по наспех подремонтированным рельсам. В единственном спальном вагоне размещалось всё крымское правительство и некоторые его службы, которые должны начать функционировать, едва только вагон остановится в Симферополе.
Как только поезд тронулся из Таганаша, председатель Крымского Ревкома Бела Кун написал короткое объявление:
"Всех офицеров и солдат, чиновников военного времени, работников различных учреждений так называемой Русской армии убедительно просим в трехдневный срок явиться в местные Ревкомы для регистрации".
Закончив писать, он передал листок Розалии Землячке. Водрузив на нос пенсне, она бегло прочла написанное и с некоторым неудовольствием посмотрела на Белу Куна.
- Что-то не так? - спросил Кун.
- Интеллигентщина. Вы обращаетесь не к городским обывателям, а к врагам. Зачем эти расшаркивания: "убедительно просим"?…
- Но мы действительно просим. Просим в трехдневный срок зарегистрироваться.
- Мы не просим. Мы приказываем, - сухо и холодно сказала Землячка. - И предупреждаем, что не явившиеся будут рассматриваться, как шпионы, по законам военного времени подлежащие военно-полевому суду и расстрелу.
- Ну, зачем же так сразу? - не согласился Кун. - Потом, если не явятся…
- Мы разговариваем с врагами Советского государства. Тон и лексика должны быть соответствующие.
- Возможно. Вам виднее, - под напором Землячки Бела Кун сдался. - Я не настолько тонко чувствую ваш язык, его нюансы.
- Вся соль именно в тоне и в нюансах.
- Поправьте, где считаете нужным, - попросил Кун.
Землячка склонилась над листком. Решительно вычеркнула "убедительно просим" и вместо этого крупными буквами вывела "приказываем". Подумав немного, добавила о расстреле.
- На время нам придется отказаться от доброты! - строго сказала она.
- Почему же? Доброта - это вершина человеческого духа. И ещё любовь, - сказал Сулейман Маметов и, встретив холодный блеск в глазах Землячки, стушевался, смущенно добавил: - Любовь человека к человеку. Так в Коране…
- Как я понимаю, вас не муэдзином в Крым назначили, - саркастически улыбнулась Землячка. - Пора всем понять: первое время мы будем находиться в основном в окружении врагов. Скажу мягче: бывших врагов. Обыватель не сразу начнет досаждать власти. Он будет зализывать свои хозяйственные раны, полученные во время отступления врангелевцев. И пока мы как власть не окрепнем, не окружим себя единомышленниками, враги попытаются воспользоваться этим. Ведь не зря барон, ещё задолго до бегства из Крыма, сказал: "Возможно, нам придется уйти. Но мы вернемся. Утроив, удесятерив свои силы, вернемся!" Где он найдет эти силы? Там, за границей? Глупости! Почему же он так уверенно это говорил?
Все промолчали.