Приказы Серова отражали печальную действительность. Воинство Атаманской дивизии, что называется, сбросило напряжение. Оторвавшись от чекистов и регулярных сил Красной армии, бандиты решили пожить "недолго, да громко". Картежничество, драки, сабельные дуэли на скотных дворах, отравления дурным спиртом, грабежи, битье оконных стекол стали уильским бытом. Бандиты чувствовали, что передышка у них последняя, уильская стоянка стала для них пиром во время чумы. Мало кто думал о последствиях, управляли пьяные страсти. Замкомдив Мазанов особенно отличился. Этот дуревший от крови уральский урядник, способный за раз выпить четверть самогону, успел за полмесяца избить начштаба Буржаковского (его, правда, слегка), комполка Кириллова (сломал переносицу) и накостылял члену РВС Митрясову. Мазанов был смещен. Серов кричал "расстрелять", но угрозы начальства потеряли вес. Яков Обухов, который во время похода спустил под лед Урала десятки красноармейцев, на этот раз убил двух киргизов и молодую женщину, показавшуюся ему "шибко советской". Он до одури пил сейчас, этот русокудрый парень по кличке "Кат", и наверняка его жертв было бы больше, да обессиливал палача хмель.
Невелик Уил. Обойти его Глеб мог бы за час, объехать - за полчаса. Как будто и несложно отыскать нужного человека среди праздношатающихся бандитов и приезжих киргизов. Но куда бы Глеб ни заглянул - ни в комиссии по изъятию имущества у неблагонадежных элементов, ни в продкомиссии, ни в агитотделе, ни в Киргизском эскадроне, он нигде не встретил Байжана. Оставалось всего два места: Долматовская конференция, проходившая в казарме, и площадь. Глебу казалось, что скорее всего Байжан попытается проникнуть на конференцию. Кончится война с бандитами, начнется мирная жизнь, и ВЧК небесполезно будет знать, кто и как относится к советской власти в киргизских степях. Другое дело - не обратить на себя внимания. Как еще посмотрят на незнакомого киргиза-одиночку, не входящего ни в одну из волостных делегаций? Долматов поставил выборы на широкую ногу: вывесил намалеванные агитпунктом плакаты, всех делегатов обеспечил мандатами. Байжана могут просто-напросто не пустить. Конечно, если он не умудрится что-нибудь предпринять. На выдумки он мастер.
"Мне лучше всего занять позицию между казармой и площадью, - решил Глеб. - Делегаты непременно пожелают посмотреть казачьи игрища. Байжан будет наверняка среди них…"
Он пересек больничный двор, обуглившиеся останки больничного здания, в котором много часов оборонялся от бандитов Уильский гарнизон, и выехал к воинскому городку. Навстречу неверной походкой брел человек в полушубке и в ватных штанах, нависших над высокими хромовыми сапогами. Глеб узнал Кузьму Овчинникова, начальника комендантской команды. "Только бы не у него оказался Байжан", - подумал Ильин.
- Американец! - обрадованно воскликнул Овчинников. - На ловца и зверь… Ищу тебя, чертушку, ноги сбил.
- В сторонку! - крикнул Глеб.
Мимо них на брызжущих пеной конях промчались два казака. До скачек еще оставалось минимум час, но этим, видно, не терпелось. По красным лицам и выпученным глазам можно было судить, что хлебнули всадники уже изрядно.
- Вот паскуда! - весело ругнулся Овчинников, которому комок грязного из-под копыт снега угодил в лицо. - Тебя, Ильин, Буров ждет. Срочно нужен. На скачки успеешь.
- Буров? - Глеб удивленно поднял брови. - Не говорил, зачем?
- Не… Я тоже туда. Вроде как конвоиром, - и он захохотал.
"Настроение у Кузьмы отменное, - отметил Глеб. - Вчера расстрелял дружка-собутыльника, и словно бы ничего не случилось. Но зачем я Гаюсову?"
- Держись за стремя, конвоир! - Губы Ильина смешливо дернулись.
У входа в домик следственной комиссии блаженствовал на солнышке Капустин, очень сейчас похожий на сытого кота.
- С прибытием вас! - Он ернически сорвал с себя кубанку. - Борис Аркадьевич уж грызет кулаки. Скачки скоро…
"Дались им эти скачки, - с досадой подумал Глеб, спрыгивая с седла. - Если появится еще и Яшка Обухов, то плохи мои дела. Пахнет жареным".
Овчинников и Капустин прошли следом за ним по полутемному коридору. "В самом деле - конвой", - понял Глеб.
Гаюсов сидел за столом, уткнувшись в серую картонную папку. Когда Глеб и остальные остановились в дверях, он захлопнул ее и встал.
- Кузьма, - бесцветным голосом сказал он. - Возьми-ка у него маузер. Так. Положи на стол. Капустин, обыщи одежду. Бумаги, документы - все на стол.
- Что происходит? - гневно сдвинув брови, крикнул Глеб. Тем не менее не сделал и малейшей попытки помешать лапищам Федора, которые шарили по его карманам.
- Происходит пока что обыкновенный обыск, - тем же невыразительным тоном пояснил Гаюсов. - Человек ты горячий, вдруг тебе что-то не понравится в моих вопросах. Пусть машинка у меня полежит.
Он открыл ящик стола и смахнул туда маузер вместе с кобурой и ремнем.
- Ты, Капустин, у дверей постой… Нет, лучше не здесь - на солнышке погрейся. А Кузьма пусть на всякий случай квартирку товарищу подготовит. Свободные есть?
- Найдем, товарищ Буров, - ухмыльнулся Овчинников. - Самую наилучшую, матцевскую.
- Тогда идите пока, а ты, Ильин, пересядь на лавочку. И учти, она к стенке прибита, не оторвешь.
Глеб стер ладонью пыль с лавки и сел. Закинул ногу за ногу.
- Ломаешь комедию? - презрительно спросил Глеб, когда они остались вдвоем.
- Комедию? - задумчиво повторил Гаюсов. - Нет, для тебя это, пожалуй, несколько другой жанр. Пока - драма. Возможна и трагедия. Многое зависит от тебя самого.
"Револьвер у него прямо под рукой, - соображал Глеб. - Не успею. Даже если упасть на пол и рвануть его за ноги… Да и крюк на дверь накинут. Сложно".
Поплевав на пальцы, Гаюсов раскрыл папку и поднял холодно спокойные глаза на Ильина.
- Ты удивишься, Глеб, моей осведомленности насчет твоей жизни и деятельности в последние месяцы. Ты будешь поражен, пардон, неприятно поражен. Но такова моя служба… Да!
- Если ты, Буров, сможешь обойтись без словоблудия, я буду тебе признателен. Советую заниматься риторикой перед зеркалом, а мне твои…
- Ладно! - хлопнул по столу ладонью Гаюсов. - Буду лаконичен. Ты, я вижу, торопишься. Хотя туда, - он хмыкнул, - редко кто спешит…
- Опять? - Губы Глеба брезгливо покривились.
- Пардон! - Самолюбие Гаюсова было все же задето, глаза зло сузились. - Буду почти телеграфно краток. Итак, что у нас в папке? Первое: фантастические побеги Никифора Долматова из чекистских застенков. Что его спасало? Могущество Айлина-Ильина, рядового сотрудника АРА? Через верных людей мы узнали, что господин Шафрот понятия не имел о существовании какого-то Никифора. То есть всесилие АРА ни при чем. Зато Ильин, удивительное дело, может буквально все.
Гаюсов распечатал пачку "Катыка", поднес зажигалку к папиросе. Прикурил другую и бросил через стол Глебу: "Лови!"
Глеб словно и не заметил, хотя курить захотелось мучительно. Тонкий дымок, извиваясь, поднимался к лицу, раздражал обоняние.
- Ах, какие мы гордецы! - усмехнулся Гаюсов. - Слушай дальше. Как ты и предполагал, тебя обласкал Федор Долматов, наш великий политик… Коммунистическую щуку он бросил в реку, полную тупых карасей. У меня есть, правда, обрывочные, записи того, что политпропагандист Ильин внушал серому мужичью Атаманской дивизии. Например, такие речи: "Плевать на то, что советская власть отменила разверстку. Она хочет подкупить крестьянина, сделать сытым. А нам с вами важнее другое! Даешь Учредительное собрание! Даешь связи с мировой демократией!"
Глеб иронически зааплодировал. Гаюсов усмехнулся.
- Разумеется, на митингах ты выкрикивал лозунги малограмотного эсера Долматова. Но как ты их преподносил? Солдаты матерились. И задумывались: а может, Ленин прав? Так-то!
Он сунул недокуренную папиросу в бронзовую пепельницу, невесть как очутившуюся в этом сарае. "Возит с собой, что ли?" - подумал Глеб.
- Теперь о чекисте, которого спасли твои люди. Ануфриев и Красюк так и вились вокруг тебя. А я, невинная душа, поверил, что ты хочешь собственной рукой застрелить осквернителя семейной чести… Сплоховал, каюсь.
- Долго еще? - Глеб кулаком подавил зевок.
- Теперь недолго. Шуба. Что вздрогнул? Думаешь, я поверю, что ты - маньяк, сорвавший злость на этом замечательном сооружении из овчины? Ты и не заметил, конечно, что мои люди осматривали ее? Верно, они ничего не нашли, карманы ты успел очистить. А ведь вся она из карманов! Еще раз покаюсь: не придал внимания совпадению, что и ты, и чекистские листовки появились одновременно. А вывод-то на поверхности лежал, вот что обидно!
Гаюсов резко захлопнул папку, пепел из бронзовой тарелочки порхнул по столу. Он изо всех сил хотел казаться довольным своим монологом. Но Глеб видел: серовский следователь недоговаривает. Что-то ему было нужно, кроме признания. Что же?
- Как видишь, товарищ Буров имеет основания кое о чем поразговаривать с товарищем Ильиным. Не так ли?
Гаюсов забарабанил пальцами по столу. "Нет, - убедился Глеб, - твое спокойствие - показуха. Надо наступать!" Он потянулся и скрестил на груди руки.
- Разговор между Буровым и Ильиным не состоится, - сказал он. - Разговаривать всерьез могут лишь чекист Рудяков и дутовский контрразведчик Гаюсов.
"Плохо он, однако, владеет собой", - подумал Глеб, наблюдая, как расширились зрачки и сразу, на глазах, посерело лицо Гаюсова.
- Что-о? - громким шепотом протянул Гаюсов, - Да ты понимаешь ли, что теперь… Что теперь… У тебя же не стало и последнего шанса…
- Возьми нервы в кулак, Гаюсов, - посоветовал Глеб. - Выпей воды. И слушай. Теперь говорить буду я.
Байжан волнуется
Как и предполагал Ильин, Байжан решил проникнуть на уездную конференцию представителей киргизских волостей. Что привело сюда, в Уил, в резиденцию издыхающей банды Серова коренных жителей Киргизского края? Вряд ли верили они в непобедимость Атаманской дивизии и, тем более, в эсеровский рай, который обещал им Долматов. Причина была простой. Главы и старейшины почетных родов приехали в Уил в основном потому, что всякое людское сборище было для киргизов магнитом. Будь то ярмарка, которая регулярно проводилась в Уиле весной и осенью, будь то свадьба известного человека, будь то приезд знаменитого акына… Общение в пустынных краях ценится дорого. К тому же, хоть и сильно сомневались владельцы бараньих гуртов и верблюжьих стад в Долматовских посулах, все же надежды на благие перемены у богатых киргизов теплились. Хотелось и послушать, какими новостями полнится мир. В конце концов, рассудили они, что бы ни решила конференция, у киргиза всегда есть возможность откочевать подальше от опасных людей.
Одетые в расписные халаты из шелка и шерсти и остроконечные меховые малахаи, седобородые аксакалы рассаживались на устланном кошмами полу главной казармы. За столом на единственном в помещении стуле, изъявляя нетерпение, сидел Федор Долматов. Ему предстояло открыть конференцию, а затем уж передать слово Нурыбаю, интеллигентному киргизу, только что приехавшему из Семипалатинска. Поскольку он одинаково хорошо владел русским и киргизским, ему и предстояло стать рупором серовского реввоенсовета.
Киргизы, переговариваясь, затаскивали привезенные с собой кошмы и ковры, кое-кто уже разливал из кумгана чай, кто-то освобождал место для старейшины рода. У Байжана не было своей кошмы, не получил он мандата. Ему удалось проскользнуть между двумя родами, прибывшими на конференцию одновременно. Никто не препятствовал тому, чтобы он, ни к одному роду не присоединяясь, устроился между кошмами делегаций, плохо знавших друг друга. Долматов недовольно поглядывал то на все еще входящих, то на весело спорящих за пиалами делегатов и нервничал. Наконец он постучал ладонью по столу, и хотя его призыв к тишине мало кто услышал, откашлялся и встал. Но не успел и рта открыть, как из глубины зала раздался пронзительный возглас на киргизском языке: "Хватай комиссара! Два стада отнял, муллу арестовал! Хватай!"
Разом загалдели, заоглядывались, повскакивали с кошм делегаты. Байжан замер. Он узнал голос Аманбая, старшины рода, богатея и пособника белогвардейщины любой масти. Его стада год назад чекисты реквизировали в пользу голодающего народа. Байжан тоже входил в подразверсточный отряд. И надо же было Аманбаю оказаться сегодня в Уиле!
Байжан, однако, на ноги не вскочил. Как и все, он принялся испуганно оглядываться и в то же время потихоньку, на коленях, продвигаться к выходу. В густой толпе, в которой кто сидел, кто полулежал, а кто уже встал, заметить его было сложно. Байжан увидел, что несколько человек, поддавшись панике, выбежали из дверей казармы. "Побежал чекист из дверей, ловите его!", - взвизгнул Байжан. Тотчас, по крайней мере, десяток делегатов бросились к выходу, который тщетно пытались перегородить собой два бородача казака. Неразбериха и всеобщее возбуждение давали себя знать все больше: уже многие рвались наружу. Пригнувшемуся Байжану не составляло труда вместе с толпой протиснуться в дверь, а потом, обежав казарму, найти дыру в глиняном заборе, который окружал военный городок.
Он знал, что его наверняка будут искать, но был уверен, что время есть. Очень уж не терпелось Долматову начать свое первое в жизни государственное действо.
Самым надежным, пожалуй, было бы укрыться среди юрт киргизского эскадрона. Там он переждет, не вызывая подозрений, а потом ускользнет на квартиру Глеба Ильина. Для хозяев и соседей у них была легенда: Байжан за плату служит полковому пропагандисту - приносит кизяки, топит печь, чистит коня. Уильцы к этому привыкли и считали вполне естественным, что у Ильина есть киргиз для черной работы.
Никто в эскадроне не обратил на него внимания: все были озабочены предстоящими верблюжьими скачками.
Байжан обошел огородами улицу, по которой тянулись на площадь уильцы, и осторожно выглянул из-за плетня. На пустыре, где стояли плоскокрышие домики агитпункта, продотдела и следственной комиссии, не было никого, кроме Капустина, который лениво прислонился к косяку двери и как будто чего-то ждал. Однако как раз Капустину попадаться на глаза и не хотелось. Надо было возвращаться, чтобы задами, но с противоположной стороны пробраться к дому Ильина.
И тут Байжан увидел самого Глеба. В седле, но… Конь его шел шагом, а за стремя держался арестантский начальник - комендант Овчинников.
Стоило пронаблюдать, случайно ли они вместе? Через минуту Байжан убедился, что хорошего мало. Ильин, Овсянников и Капустин скрылись в домике следственной комиссии.
Он огляделся: где бы ему спрятаться самому? Полуразваленная пирамидка кизяков, рядом - сорванная с петель дверь, валяющаяся на снегу. Кто-то, видно, приготовил на дрова. Холодновато будет… Но уйти Байжан теперь не имеет права.
"Неужели потянулась ниточка от Матцева? - с тревогой подумал он. - Может, и Буржаковского взяли?"
Дверь отворилась, появился Капустин. Передвинул кобуру с наганом с бока на пупок, засунул руку в карман и, достав горсть семечек, принялся беспечно их лузгать.
Благодушная его поза не обманула Байжана. Он разворошил кизяки, прислонил к ним дверь, чтоб никто не заметил его со спины, и стал ждать. Что у Глеба Рудякова дела обстоят неважно, он уже не сомневался.
Последний шанс Василия Серова
- Понятно, - сказал Гаюсов, - фамилию тебе сказал тот губошлепый. Ну, Гаюсов. Что из того?
- Об этом чуть позже. - Глеб встал, взял из пачки "Катыка" папиросу, чиркнул гаюсовской зажигалкой и вернулся на место. Гаюсов не шелохнулся, хотя когда рука Рудякова оказалась в полуметре от нагана, напрягся.
- Скажи, Гаюсов, откровенность за откровенность, на что ты - именно ты! - рассчитываешь, оставаясь в Уиле? Что у тебя общего с загнанными в угол мужиками? Продразверстка не нравится? Или ты эсер по убеждениям? Извини, смешно.
- Мое кредо - выжить. - Гаюсов качнул головой, криво улыбнулся. - Ты прав, от серовского сборища меня тошнит. Выхода другого нет. Не вижу.
- Неправда. Видишь. Мои документы ты взял не просто так, верно?
- Читаешь мысли? Поздравляю. Да, Глеб… Как ты сказал?.. Рудяков. Ты догадался. Я надеюсь на твое удостоверение АРА. На первое время пригодится.
Кивком Глеб подтвердил: что ж, вполне вероятно.
- Теперь ты должен понять, что каждый лишний день в Уиле - меч над твоей головой.
- Почему же?
- Притворяешься, Гаюсов. Не один я представляю ВЧК в банде. Не один я знаю, чем занимался в свое время контрразведчик генерала Дутова в родных краях Василия Серова и братьев Долматовых. Ты из их родни насмерть никого не запорол?
- Бред! - Гаюсов отшвырнул от себя пепельницу. - Лично я не был ни в Куриловке, ни в Орловке.
- А рыжий крикун? Помнишь, ко мне цеплялся? А тебя опознал. Я ему рот заткнул: проверю, мол. Если поискать в дивизии, пострадавших от монархистов и контрразведчиков немало. Не простили, не думай.
Гаюсов барабанил пальцами по столу.
- Кстати, твои улики против меня… - Глеб помолчал. - По крайней мере, они не бесспорны.
- Оставь! Их достаточно, чтоб швырнуть тебя к стенке, чекист! Ладно, не будем об этом. Предлагаю сделку. Ты мне пишешь рекомендацию своим… Тьфу! Не в ЧК, конечно, а руководству АРА. Чтоб взяли под крыло. А я тебе даю это.
Он многозначительно поднял над столом серую папку. Глеб покачал головой.
- Почему же?! - Гаюсов вскочил со стула, швырнул папку. Сел. - Не пойму.
- У тебя нет убеждений, Гаюсов. Ты сказал, что хочешь одного - выжить. Но твой должок перед нами слишком велик. Спасать врага революции я не буду. Даже ценой жизни.
- Железный чекист… Подражаете своему богу Дзержинскому. Твое дело. Американский твой документик я пока придержу. Но папку оставлю в столе. Если ее увидит Турсенин, объясняться будешь с ним. Я отпущу тебя. Без бумаг и без оружия. Устроим перемирие до утра. Ни ты, ни кто другой - ни слова о дутовце Гаюсове. Есть только Буров. Я до утра продержу папку в столе. У тебя есть шанс передумать, Рудяков. Рекомендация против папки. Идем.
- Верни ремень, - устало сказал Глеб.
- Это могу. - Гаюсов открыл ящик, снял с ремня маузер в кобуре. - Держи.
Глеб, а в шаге за ним Гаюсов вышли из домика следственной комиссии.
- Что, поговорили? А то Кузьма мне ключ оставил, - наивно распахнул голубые глазищи Капустин. На его губе повисла шелуха семечек. Совсем невинный деревенский парнишка. Если б не шашка и не наган у пояса.
Со стороны ярмарочной площади слышались дикие вопли: скачки шли вовсю.
- Где Турсенин? - спросил Гаюсов.
- Товарищ председатель следкомиссии маленько в подпитии, - ухмыльнулся Капустин. - Дрыхнут с Любашкой.
- Передай, что ключ у меня, - Гаюсов многозначительно оглянулся на Глеба. - Пойду-ка и я, люблю джигитовку смотреть. А ты, Ильин?
- Голова трещит. Полежу дома, подумаю.
- Подумай, подумай!.. - Гаюсов направился к конюшне следкомиссии.
Глеб с усилием взобрался на сочувственно присмиревшую лошадку. Он чувствовал себя разбитым - болела не только голова, каждая клеточка тела. "Не заболеть бы", - с тревогой подумал он.
Тронул поводья и пустил игреневого медленным шагом. Капустин поглядел-поглядел ему вслед и побежал к конюшне. Тоже не терпелось попасть на скачки.