Так тогда же, в начале декабря, и закончилась история с плакатом. Всем командирам полков и эскадронов, а также пропагандистам реввоенсовета было приказано провести разъяснительную работу с личным составом. Всех предупредили, что за обнаружение позорных листков о сдаче всякого ждет суровая кара. Все едино - будь он командир или рядовой. Правда, РВС решил пока не уточнять степень наказания. Расстрелом грозить не решались, а ведь ничего другого и не придумаешь. Не сечь же, не в "холодную" же сажать.
Через несколько дней, однако, страсти вокруг листовок поулеглись. Не до того было. Атаманская дивизия Серова снялась с места и в походном строю двинулась на юг - штурмовать торговый город Гурьев. Там, на берегу Каспия, намечено было зазимовать: городские укрепления считались достаточно мощными. К тому же - о чем наверняка подумывала верхушка банды - шанс захвата пароходов и баркасов сулил, на худой конец, возможности уйти от преследования морем.
Сто верст с небольшим гаком проделало конное войско Василия Серова по овеваемому снежными вихрями тракту. В ночь на 17 декабря город был атакован внезапно… Но внезапность была мнимой: бойцы 34-го батальона ВЧК и красноармейцы гарнизона заведомо знали, когда именно и с какой стороны города ринется на штурм Гурьева бандитская конница. Кинжальный огонь, жестко организованная оборона отшвырнули дивизию Серова. Она отступила на северо-запад, недосчитавшись полутораста человек.
Но Василий Серов шел ва-банк: Гурьев должен быть взят любой ценой! Вторая штурмовая волна мобильной Атаманской дивизии, пойдя в обход, захлестнула город. На улицах заварилась кровавая каша: засверкали бандитские шашки, затакали пулеметы… Ровно через сутки Василий Серов повернул назад… Яростные контратаки чекистов и бойцов гарнизона, а также панические слухи о двух экспедиционных отрядах Красной армии, идущих на Гурьев, заставили бледного, с черными кругами под глазами бандитского комдива отдать приказ к отступлению… Расстрел двадцати пленных завершил гурьевскую операцию Серова.
И снова протянулась - теперь уже с юга на север - по утоптанной белой дороге, вдоль крутых берегов и извилин замерзшего Урала черная лента бандитского войска.
…Как ни жалко было Глебу Ильину измученную игреневую лошадь, он все же не поленился - проехал обочь всей колонны и отыскал Федота Ануфриева. На первом же привале в поселке Сорочинском он отозвал его в сторону от группы спешившихся кавалеристов.
- Не ожидал тебя я увидеть сегодня в строю, - сказал Глеб, пытаясь поймать уклончивый взгляд Федота.
Крупные скулы Ануфриева, густо заросшие щетиной, напряглись.
- Чего ж так? - Он попытался усмехнуться, да не получилось. - Я от пули бабкой заговоренный.
- Я не о пуле. - Глеб остановился, крепко взял Федота за обшлаг овчинного тулупа. - Что ж ты не воспользовался случаем?
- Каким таким случаем?
Мясистые губы Федота сжались в светлую полоску. Глаза смотрели настороженно, остро.
- Кому передал листовки, говори! Скажешь, будешь жить.
Ануфриев глядел себе под ноги и молчал.
- Ты, я знаю, не заметил: твои листовки были с крестиком. В уголке, ма-а-аленький такой, крестик.
Глеб опять не дождался ответа. Что ж…
- Так вот, Федот, такую листовочку нашли у одного из твоих дружков.
Ануфриев поднял на Ильина тоскующие глаза.
- Эх ты… Поганое семя…
Медленно повернулся и, шагая по снегу рядом с тропкой, побрел к своим.
Ильин, задумавшись, смотрел ему вслед. Нет, события торопить не стоит, подумал он.
…Всего несколько дней осталось доживать ему, тяжкому из тяжких одна тысяча девятьсот двадцать первому году. Каждый день заседал серовский комсостав и реввоенсовет, а определенности не было…
Вернулись в Тополи. Долматов настоял: надо провести мобилизацию среди казаков! Взяли триста человек. Пополнение было своевременным: дезертирство учащалось. По двое, по трое не возвращались из дозоров серовцы. Удрать из станицы ночью было сложней: всех коней взяли под строгий присмотр. "Неужели проклятые листовки?" - ярился Матцев, но "тройка розыска" успехами похвастать не могла. Бурову удалось подловить двоих: клялись-божились, что бумажку держали для закурки. Глеб пригляделся к листовкам, обе были помечены: закруглен край… Сам он выложил Матцеву четыре листовки без каких-либо примет. Пояснил: нашел за иконой в доме, где квартировали девять повстанцев.
- Теперь каждый будет у меня на виду.
Матцев выругался и безнадежно махнул рукой.
Метался Серов… Круги под глазами не сходили, лицо приобрело землистый оттенок. Бураны перемежались с морозами до двадцати. Зимовать, зимовать… Но где? Страшновато было уходить с Гурьевского тракта в дикие зауральские степи. Здесь - обжитые места, ущемленные коммунистами зажиточные уральские казаки. А там, в бескрайней пустоши Киргизского края? Что ждет их там?
Снова и снова собирался реввоенсовет Атаманской дивизии. Накануне Нового года решили: в буранную степь не ходить, попытать счастья на тракте. Надо только укрепиться как следует. Оставалось выбрать подходящий форпост. А когда подойдут чекисты и армия, обороняться до последнего или…
Или… Все чаще приходила в голову Василию Серову мысль о почетной сдаче. С железными гарантиями. С переговорами на равных.
Он все еще мысленно видел себя полководцем, этот бывший батрак, ставший знаменем кулацкого мятежа.
Шура плюс Женя
Работа в детколлекторе отнимала у Шурочки все физические и моральные силы. Наутро, добравшись на трамвае домой, она сразу же ложилась в постель. Каменный сон наваливался на девушку, едва она успевала прислонить голову к подушке. Пробуждение же было таким тяжелым, что бронзовый будильник с амурчиком стал для Шуры ненавистен. Днем она ставила его за зеркало, чтоб только не видеть до утра. Просыпалась сама, всегда ровно в пять, опять бодрая и словно бы позабывшая, что ее ждут изнуряющие рабочие сутки.
Шурочка все сильнее скучала по Мишке. Она не знала, в какую сторону света он уехал. Мог - на юго-восток, где шли бесконечные бои со степными бандитами, мог - на северо-запад, в Москву, учиться на важного комиссара. Могли послать его даже в Туркестан. Как писала газета "Коммуна", туда недавно отправилась группа красных курсантов Самары для борьбы с басмачами. Возвращаясь с работы, она вздрагивала при виде всякого белокурого невысокого парня, а в свои выходные дни, бывая в торговых рядах на Петроградской или на Троицком рынке, старалась, хоть было и не по пути, пройти мимо солидного серого дома Самгубчека.
Там, на углу Предтеченской и Николаевской, она столкнулась однажды с Женей Суриковой, и, как ни странно, эта встреча и разволновала и обрадовала Шурочку.
Воспоминание о неприязненном и полном колкостей разговоре тяготило молодую чекистку. Поэтому, стоило Жене завидеть Шурочку, она просветлела лицом и перешла к ней через улицу.
- Ох как ты изменилась, ужас! - без излишней деликатности воскликнула Женя и прижала ладошки к своим, не чета Шуриным, отнюдь не впалым щекам. - Трудно, да? Но ты молодец, я о тебе слышала. Ты такая молодчага!
- О Мише пока ничего? - никак не реагируя на ее слова, одними губами спросила Ильинская.
Сурикова нахмурилась: кольнул-таки ее Шурин вопрос. Но, по-видимому, на этот счет у нее все было уже решено: если уж втрескались эти друг в друга, она, Женя, лезть не будет. Товарищи хорошие, и ладно. Но вздох не сдержала.
- Может, начальство и знает, а я… - Женя грустно покачала головой. - Да и некогда было интересоваться, у меня с детдомом полон рот хлопот.
- Да? - безразлично отозвалась Шура.
- Ты знаешь, вот, смотри. - Женя зубами стащила с руки варежку, достала из кармана бумажку. - Читай!
Шура пробежала глазами текст.
Протокол № 2
Заседание комиссии Помкомгола органов и войск ВЧК Самгубчека.
§ 1. Организовать на средства Самгубчека детский дом с нужным обслуживающим персоналом.
§ 2. Отчислять на содержание детдома Самгубчека: трехдневный продовольственный паек ежемесячно - с ответственных работников и двухдневный - с остальных сотрудников.
§ 3. Деньги вносить: ответработникам - трехдневную зарплату, остальным - двухдневную.
§ 4. С красноармейцев брать исключительно лишь добровольные пожертвования.
§ 5. Рассчитать количество детей, которых возможно принять в детдом Самгубчека, и соответствующий обслуж-персонал.
Вирн.
Пока Шурочка читала бумагу, Женя, все серьезнея глазами, вглядывалась в ее лицо. Потом вдруг шлепнула себя по бедру.
- Слушай, Александра! Мишка говорил, что ты жаловалась, мол, в коллекторе к детям привыкнуть не можешь: сутки-двое - и нет их, раздали. Иди к нам, а? Учителем-воспитателем, а? Повариху найдем, убирать сами будут… Вот идея! Ты же свой человек, и искать не надо. Воспитывать будешь нам смену. А надо - с чекистами по ликбезу занятия проведешь. Согласна? Ну, я же по глазам вижу - согласна!
Женя порывисто обняла Шуру за худенькие плечи и крепко стиснула.
- Согласна? А заведовать знаешь кто будет? Я! Представляешь? Я!
Смех ее был так заразителен и звонок, что Шурочка, сама не зная почему, тоже расхохоталась. Она чувствовала, как щекам стало горячо от хлынувших слез, а лицо Жени, дома, заснеженные деревья - всё-всё расплылось.
- Не надо реветь, Шурочка, - впервые Женя назвала ее так. - Пойдем к Альберту Генриховичу, сейчас же пойдем!
Но Шура не могла идти, у нее подкашивались ноги. И не столько от радости, нет, она ее еще не осознала, а от горячего участия этой чудесной девушки, Мишиного друга.
Все устроилось так, как обещала Сурикова, и довольно быстро. Правда, Ильинская пока что продолжала работать в коллекторе - паек в детдоме она могла получить лишь с поступлением первых воспитанников. У Шуры появилась и потаенная цель: ей хотелось подобрать среди контингента коллектора ребятишек, с которыми у нее намечался хоть какой-то контакт. Ей казалось, что не всякие дети подходят для детдома Самгубчека: ведь надо будет воспитывать смену чекистам, таким, как Миша. Тайком от своего начальства она стала придерживать от распределения самых ершистых и самых любознательных ребят. Попадала в коллектор и повидавшая виды малолетняя шпана. Такие только и смотрели, как бы отобрать у слабого пайку или стибрить пару мисок, чтобы удрать с ними на вокзал, а потом и в дальние края на теплом теле паровоза. Но и среди них Шура отыскивала детей, у которых глаза способны были загораться от ее рассказов. И пусть считались они "отъявленными" - скажем, тот же Андрюшка Жигалов или Денис Рыбенков, - Шурочка на все была готова, чтобы удержать их в коллекторе до открытия чекистского детского дома.
А открытие все оттягивалось. Помещение подыскали быстро - красивый особняк, всего в полуквартале от губчека. Оттуда переселили в дом по соседству трех старорежимных старушек, занимавших пять просторных комнат. Дело уперлось в ремонт - не было извести. Отовсюду собирали мебель, чинили кровати, выпрашивали у военных постельные принадлежности.
Да и топить по существу было нечем. Пришлось всем свободным от службы комсомольцам губчека выйти на набережную возле спуска по улице Льва Толстого и разгрузить вмерзшую в лед баржу с подгнившими от долгой своей ненужности бревнами. У Шурочки как раз выпал выходной. Спать ей в тот день почти не пришлось: субботник начали днем, а вечером ей надо было на занятия.
Занятия, да не с Мишей… Трижды в неделю в общежитии губчека Шурочка занималась с малограмотными сотрудниками ЧК математикой, русской словесностью и основами естественных наук. Историю решила не трогать: ее все прорабатывают на политчасах. Да и на Ягунине она уже обожглась. На стене против двери приколотили здоровенную классную доску, в углу всегда белела горка мела - пиши, учительница, хоть самыми огромными буквами! Учеников набивалось в комнату дюжины полторы. Сидели на койках, столами были лавки. Не очень, конечно, удобно этак скрючиваться, но вольному воля… Не у каждого чекиста была возможность посещать пролеткурсы и прочие солидные учреждения компросвета. Да и ненадежные люди порой читали там лекции. По словам Чурсинова, если не соврал, какой-то лектор умудрился даже спутать феодализм с сельским хозяйством. У Шуры же можно было спросить, о чем хочешь. А если не знает, скажет честно: не знаю, посмотрю в книгах…
Однажды она рассказала им про Жанну д'Арк, любимую свою героиню. Увлеклась, как тогда, на литературном диспуте. С горящими глазами читала стихи об Орлеанской деве, слезы не удержала, рассказывая о предательстве, приведшем Жанну на костер… В тот вечер Шурочку провожали до площади Революции сразу четверо молодых чекистов. Вздыхали. Но… Мишку не спишешь.
Примерно за неделю до Нового года, проснувшись с ощущением свинцовой тяжести во всем теле - началось оборудование детдома, и Шурочка теперь совсем не отдыхала, - она обратила внимание на мать, что редко бывало в последнее время.
Надежда Сергеевна, необычно рано пришедшая с работы на обед, выглядела подавленной и рассеянной. Отвечала дочери невпопад, потом, ни с того ни с сего вспылив, потребовала оставить ее в покое, ушла в свою комнату, быстро вернулась. Села в кресло, попробовала вязать и через минуту швырнула клубок.
- Мама! - Шура уселась на колени старшей Ильинской. - Сиди и не вставай. - Взяла мать за седеющие виски и заглянула в глаза: - Что случилось? У тебя нечисто на душе, мама! Я же тебя знаю.
Надежда Сергеевна сделала попытку встать, но Шурочка, закусив губу, удержала ее. Коса нашла на камень. И мать сдалась.
- Доченька, сегодня… Час назад я совершила служебное преступление.
- Ты?! - округлила глаза Шура. Она знала, насколько щепетильна Ильинская в вопросах чести.
- Дай ридикюль… Они… - Надежда Сергеевна щелкнула замком и вынула из старенькой дамской сумочки несколько листков с отпечатанными на машинке текстами и кругляшами печатей.
- Что это, мама? - испуганно выдохнула Шура.
- Телеграмма Вилла Шафрота о немедленном закрытии во всем Пугачевском уезде столовых АРА. А это - то же самое по Бугуруслану, а это - в Кинель-Черкассы…
Голос Надежды Сергеевны дрогнул.
- Закрыть столовые? Да как же так?! - воскликнула Шура, вскакивая с колен матери. - Чего ради? В разгар голода? Объясни же, мам!
- Дело в том, - Ильинская промокнула платочком глаза, щеки, нос, - что конфликты в селах, где АРА кормит детей, очень часты. Много злоупотреблений, воровства, всякой мерзости… Честные работники на местах и товарищи из волсоветов возмущаются, протестуют. А в Пугачеве один взял и арестовал воришку.
- Американца? - Шура даже рот открыла.
- Нет, русского, но нашего служащего. Но он, этот советский работник, сделал и хуже того: издал приказ о контроле властей за работой АРА… Грубейшее нарушение Рижского соглашения! А Шафроту только дай повод. Он и приказал прекратить питание детей. А Карклин - в Москве. Ты представляешь, что в деревнях сейчас? Боже!
- И ты не отправила телеграммы! - Глаза Шурочки блестели.
- Рука не поднялась… - тихо проговорила Надежда Сергеевна. - Но через два-три дня все, откроется, и тогда…
- Мама! - Шура заметалась по комнате, схватила шаль, накинула на голову. - Я должна немедленно показать эти телеграммы. Я знаю кому - товарищу Антонову-Овсеенко… Или товарищу Вирну…
- Что ты говоришь, милая? - Лицо Ильинской стало строгим, и слезы будто сразу высохли. - Документы международной организации?
- Мама! - отчаянно крикнула Шурочка. - А дети? Они же умирают там, мама!!
Тяжело дыша, они смотрели друг на друга. Но, в отличие от матери, дочь не колебалась.
- Я верну их тебе вечером. Но уже сегодня, мама, уже сегодня наши примут какие-то меры…
- Меня могут спросить, отправила ли…
- Солги, мама! Раз в жизни солги! Телеграммы могли затеряться на почте, в конце концов. Дай мне их! Иди на работу. Прикинься нездоровой. Что хочешь!..
Шура решила не церемониться: свернув бумаги в трубку, выбежала в прихожую, и через полминуты ее каблучки застучали по лестнице. Хлопнула дверь парадного.
- Что я наделала? - прошептала Ильинская, поднося ладонь колбу. - Может, я больна?.. Как она сказала: "наши"… Значит, я тоже "наши"?.. Что сказал бы Глеб?
Она заплакала горько, отрывисто, без слез, уткнув горящее лицо в ладони.
…В тот же день телеграфным распоряжением губисполкома самые ретивые борцы с аровским лихоимством были на время отстранены от должностей. "Конфликты недопустимы, питание детей требует уступок", - еще раз подчеркнул Антонов-Овсеенко.
А телеграммы Вилла Шафрота, пришедшие на места с опозданием на трое суток, на четвертые были телеграфом же отменены главой РАКПД Шафротом. Поскольку конфликт угас в самом зародыше, перерыва в работе столовых АРА не было, что наверняка спасло жизнь десяткам детей.
Господин Шафрот посмотрел сквозь пальцы на неаккуратность, столь не свойственную миссис Ильинской, из-за недомогания не выполнившей в срок его распоряжение. Вилл Шафрот, впрочем, был уже далек от раздумий о судьбе этой холодной, голодной и вшивой дыры - Самары. Весной будущего года его должен сменить мистер Аллен. Так что вряд ли стоит ломать с Советами копья и нервничать в эти последние месяцы. Предстояло хорошенько подумать об отчете о днях, прожитых его миссией в Совдепии… Принесли они пользу голодающему народу России? Безусловно, да, безусловно! Однако не стоит забывать, что всякое добро должно оборачиваться ощутимой пользой и для самого добродея. Вилл Шафрот считал себя не только бизнесменом, но и патриотом своей благословенной страны. Он очень хотел, чтобы она была благодарна ему.
Елка
Горько пожалела Шурочка, что не удалось ей встретиться с глазу на глаз со знаменитым Антоновым-Овсеенко! Но и разговор с Альбертом Генриховичем Вирном оказался для нее чрезвычайно важным. Председатель Самгубчека вернул бумаги и заверил, что Шафрот не заподозрит о помощи ЧК Ильинской-старшей. Шура успокоилась, а потом обрадовалась: Вирн сообщил, что открытие детского дома, где она будет работать вместе с Женей, намечено не на январь, а на конец декабря. Совсем скоро! Значит, они все-таки устроят детям новогоднюю елку. Шурочка начала мечтать о ней с первым снегом, хотя и плохо представляла себе, как можно устроить елку в переполненном коллекторе с постоянно меняющимися, лежачими, вечно плачущими детьми.
Зато в детдоме должна получиться чудо, а не елка!
Правда, пришлось-таки поволноваться им с Женей.
За неделю до Нового года вышло постановление горисполкома, не разрешающее учреждениям устраивать елки ввиду голода и тифа. Но огорчались они недолго. Вскоре в печати промелькнуло уточнение: елки, пожалуйста, устраивать можно, но непременно платные. Весь сбор должен идти в пользу голодающих детей.
Такой поворот их устраивал вполне. Всего шестнадцать воспитанников смогли взять на свое содержание чекисты. Куда меньше, чем, скажем, богатый и многолюдный губсоюз. Впрочем, в Самаре были учрежденческие детдома и поменьше - на десять-двенадцать детей. На них не выделялось нарсобесовских средств. Их и без того едва-едва хватало, а говоря откровенно, остро не хватало для содержания крупных государственных детских домов и деткоммун.