После этого отношение к Роланду стало еще мягче, и, хотя старый Пианкишав вскоре накинул пленнику веревку на шею, чтобы он не мог убежать, они, однако, что-то дружелюбно говорили Роланду, который не понимал ни слова. Сам Пианкишав, казалось, находился в самом веселом настроении. Он ударял своего пленника по плечу, объяснял ему на ломаном английском языке, как мог, что он поведет его в главный город своего племени и усыновит его, и заверял его в своей дружбе. Но настроение у него постоянно менялось по мере того, как он отпивал глоток за глотком из бочонка. То он становился до крайности ласков, то вдруг в нем вспыхивала ярость, и он уже несколько раз грозил убить своего пленника на месте. Только присутствие обоих молодых воинов спасало Роланда от внезапной смерти. Оба воина укоряли своего спутника в его поведении и говорили ему, что его склонность к пьянству вовсе не соответствует достоинству воина и предводителя. Но он все пил и пил и, по мере того как уменьшались порывы его ярости, увеличивалась болтливость, и он принимался рассказывать на английском языке о несчастьях, которые ему пришлось пережить на протяжении всей его долгой жизни. Свои жалобы он обращал и к Роланду, который наконец узнал причину его ярости: Пианкишав потерял своего сына в сражении с белыми.
- Потерял сына! - восклицал он. - Был хороший охотник, убивал буйволов, медведей и оленей. Был великий воин! Убивал кентуккийцев, сдирал с них кожу! Теперь он мертв! Теперь уже больше не великий охотник и воин! Уже не вернется! Пианкишав не увидит больше своего храброго сына!
Так жаловался он и снова неистовствовал, угрожая Роланду, а через минуту опять нежно ласкал его и умолкал только тогда, когда прикладывался губами к бочонку. Наконец, он совсем охмелел. Когда солнце зашло, он уже раскачивался в седле и передал ружье своему пленному, так как оно стало для него слишком тяжелым. Роланд жадно схватил его; но оружие тотчас же было отнято у него одним из молодых воинов, который был слишком умен, чтобы не сообразить, что ружье нельзя оставлять в руках у пленника. Старому же Пианкишаву, казалось, было все равно. Он спокойно уселся в седле, поехал рысью вперед, болтая и плача, поддаваясь сиюминутному настроению. Он то запевал индейскую песню, то раскачивал головой. Наконец его окончательно одолел сон. Он был не в силах управлять конем, и, когда усталое животное остановилось на минуту, чтобы пощипать с куста зеленых листьев, Пианкишав потерял равновесие и, как чурбан, вывалился из седла на землю.
Оба молодые воина, которые уже давно едва сдерживали свой гнев, разразились в каком-то припадке бешенства. Они схватили бочку с водкой, сбросили ее на землю, разрубили топорами, и остатки водки разлились по траве. В это время старый Пианкишав поднял голову, обвел кругом бессмысленным взглядом и, вспомнив свое падение, яростно схватился за ружье, приставил дуло к лошадиной голове и застрелил коня на месте.
- Проклятая! Сразу видно, что от белых! - ревел он, - сбросила старого Пианкищава! Издыхай же, собака!
Этот порыв пьяного буйства еще более рассердил обоих спутников Пианкишава. Они яростно выбранили его. Однако он оправдывался и укорял их в том, что они понапрасну уничтожили водку. Спор их закончился тем, что и он, и они выместили свою злобу на ни в чем не повинном бедном пленном. Их хорошее настроение мгновенно улетучилось. Старик Пианкишав подошел, шатаясь, к Роланду и стал его всячески оскорблять; тем временем молодые воины снова связали ему руки и нагрузили ему на спину два тяжелых мешка, а также седло и узду застреленной лошади. К этому добавили еще кусок мяса, отрезанный Пианкишавом от лошади и предназначенный для ужина. С этой ношей Роланд должен был следовать за своими повелителями всю дорогу, которая, к счастью, вскоре не могла быть продолжена. Наступала ночь, и так как они достигли ручья, то остановились, чтобы здесь разместиться для ночлега.
Разожгли огонь, зажарили на вертелах лошадиное мясо. Индейцы лакомились им с большим наслаждением, тогда как Роланду приходилось довольствоваться тем, что горстью он черпал воду из ручья, до которого с трудом мог дотянуться. По окончании ужина индейцы принесли кучу листьев, из которых устроили себе постель вблизи очага, под деревом. Роланда заставили лечь здесь же. Дикари привязали его на ночь так крепко, что о побеге нечего было и думать. Они срубили дерево и, обрубив на нем ветви, изготовили кол, который положили поперек груди пленника и привязали к нему вытянутые руки Роланда у кистей и локтей. Потом положили шест вдоль тела и к концам привязали ноги и шею; таким образом, Роланд оказался привязанным к кресту, который не давал ни малейшей возможности двигаться. Кроме того, дикари обвязали его шею веревкой, и один из молодых воинов другим концом этой веревки обмотал себе руку, так чтобы почувствовать малейшее движение пленника. После этих мер предосторожности индейцы легли по обеим сторонам пленника и сейчас же погрузились в глубокий и крепкий сон.
Роланд заснуть не мог. Не только тревога о судьбе своей и сестры, но и страшные боли, вызванные крепко стянутыми оковами, заставляли его бодрствовать некоторое время. Он сделал несколько попыток, чтобы освободиться от уз, но должен был отказаться от этого, так как они охватывали его и держали, словно железные. Время от времени он возобновлял свои попытки, но всякий раз напрасно. Крест лежал на нем и держал его так крепко, что ни на волосок не поддавался его усилиям, и Роланд понял, что он беспомощный пленник…
Однако Роланд не терял присутствия духа и рассчитывал на то, что во время длительного путешествия, которое им предстояло, вероятно, представится случай, которым он не замедлит воспользоваться для побега. В таких размышлениях прошла большая часть ночи. Месяц поднялся над лесами и слабо осветил непроглядную тьму, и, наконец, на небе показалась полоска света, предвещавшая начало нового дня. Огонь в костре к этому времени почти погас. Кругом царила тишина, нарушаемая только едва слышным шорохом трав и кустов, когда кролик или какая-то пичужка пробирались через них или когда затухавшее пламя костра вновь разгоралось и начинало потрескивать. Эта тишина была тягостна для Роланда и он с нетерпением дожидался наступления дня, который должен был, наконец, освободить его от оков, приносящих ему такие мучения. В таком положении даже самая незначительная перемена была для него радостью. Поэтому он так внимательно наблюдал за костром, в котором, потрескивая, перебегали огоньки. Наблюдал он и за игрой света в густых ветвях, рдевших от огня, и на мгновение забывал о своих горьких, мучительных страданиях.
Внезапно он вздрогнул: как раз в ту минуту, когда головня ярко вспыхнула, он услышал сильный треск, который прозвучал от неожиданности как удар грома, и Роланд, в оцепенении, не мог решить, действительно ли это гром или ружейный выстрел. Едва он немного пришел в себя, как вдруг огромная черная тень перескочила через него, и он услышал глухой удар топора, который тяжело опустился на спавшего рядом с ним дикаря. Последовал пронзительный крик, вырвавшийся из груди раненого индейца. Потом Роланд услышал шум убегающих ног; слышал, как кто-то бросился в глубину леса, преследуемый другим, быстро его догонявшим. После этого опять наступила тишина, нарушаемая только стонами раненого да шелестом листвы под его содрогающимся телом. Роланд был ошеломлен. Он готов был поверить в то, что это сон, если бы стоны молодого индейца не подтверждали действительности происшедшего. Но что могло это означать? Пришла ли ему помощь, которой неоткуда ему было ожидать? Был ли выстрел, так напугавший его, выстрелом рукой союзника? Промелькнувшая вдруг мысль, что такое возможно, наполнила его сердце огромной радостью, и, забыв обо всем, он громко закричал:
- Вернись, друг и спаситель! Вернись, освободи меня!
Но никакого ответа на этот отчаянный крик не последовало. Зато, к ужасу Роланда, из травы показалось темное, окровавленное лицо, и кто-то бросился к Роланду, но споткнулся о тело убитого воина и потом со стоном и вздохом подполз к груди Роланда. В это время в костре вспыхнул огонь и при его свете Роланд узнал Пианкишава. В его судорожно сжатой руке блеснул нож, которым он уже и раньше столько раз угрожал Роланду. Теперь же, перед смертью, он хотел выместить всю свою ненависть на пленном. Дрожащими пальцами ощупал он одежду и нанес Роланду в грудь несколько неверных и слабых ударов, которые едва проникали сквозь одежду молодого человека. Во время этих бесплодных попыток убить пленного он шатался от слабости и напрасно старался придать своему телу удобное положение, упираясь левой рукой об землю. Наконец последние силы оставили его, удары ножом становились все слабее и слабее; он изнемог и всей тяжестью своего грузного тела упал на Роланда. Еще несколько стонов вырвалось из его груди, еще несколько движений слабеющего тела - и, вытянувшись, он наконец замер. Роланд стал очевидцем, как скончался, лежа на нем, его злейший враг.
Роланд, оказавшись в таком положении, никак не мог обойтись без посторонней помощи, и он снова стал кричать, взывая о помощи к своему неизвестному другу и союзнику. Крик его эхом отзывался по всему лесу. Но опять не последовало никакого ответа, и ничьи шаги не нарушили лесного безмолвия… Роланд весь дрожал при мысли, что он освобожден своими друзьями, чтобы беспомощно, в отчаянии томиться среди кровавых трупов. Этот страх и неимоверная тяжесть трупа Пианкишава подрывали его и без того уже ослабевшие силы. Он потерял сознание…
Глава четырнадцатая
ОСВОБОЖДЕНИЕ
Когда Роланд открыл глаза, он уже не лежал под крестом, на нем не было тела Пианкишава. Его тело не было сковано путами, и голова его покоилась на коленях человека, который заботливо смачивал ему лоб и грудь водой из протекавшего тут же ручья. Вероятно, он перенес сюда Роланда во время его обморока. В смятении Роланд стал оглядываться, и взор его прежде всего упал на окровавленные трупы индейцев. Содрогнувшись, он отвел глаза от этого ужасного зрелища и, подняв голову вверх, посмотрел на своего освободителя. Каковы же были его удивление и радость, когда он узнал в нем своего верного и отважного квакера Натана. Последний невозмутимо продолжал свое дело, а маленький Петр стоял рядом с ним, виляя хвостом, как будто радуясь, что узнал в Роланде старого знакомого.
- Натан, это вы? - воскликнул Роланд, схватив за руку квакера и делая напрасное усилие подняться с его колен. - Во сне ли я все это вижу или наяву?.. Скажите, как вы попали сюда? И вы ли это на самом деле?
- Это я, друг, - ответил Натан, улыбаясь, - я и маленький Петр. Больше никого тут нет!
- А я? - закричал вне себя от радости Роланд, - я опять свободен? А дикие? А Пианкишав? Все ли они мертвы, убиты?
- Все, все, - сказал Натан, немного помедлив. - Злые существа не будут тебя никогда больше беспокоить…
- Кто же освободил меня? - спросил Роланд с жаром. - А, Натан, что я вижу? Ваше лицо и руки обагрены кровью! Так это вы освободили меня из плена? Говорите же, Натан, честный, храбрый, добрый Натан!
- Значит, ты не считаешь за грех и безбожие, что я схватил винтовку и выстрелил в бездельников-индейцев, чтобы спасти тебе жизнь и дать тебе свободу? - спросил Натан. - Ведь правда, друг, только потому я это и сделал, что видел - никаким мирным способом невозможно тебе помочь. Я видел врагов, лежавших рядом с тобой и готовых раздробить тебе череп секирами, и тогда уж я не смог удержаться. Надеюсь, что совесть твоя не упрекнет меня за этот поступок?
- Упрекнет? - вскричал Роланд, горячо пожимая руку Натана. - Ей-Богу же, это был поступок, за который я буду век вам благодарен, - поступок, которым вы приобретете всеобщее уважение, как только я поведаю о нем!
- Нет, друг, рассказывать об этом ничего не надо, - прервал его Натан. - Довольно, если ты сам убежден в правильности моего поступка. Поэтому молчи обо всем, что ты видел и увидишь, и не забывай, что я человек мирный!
- Но, Натан, - спросил наконец Роланд, - что теперь с моей бедной сестрой? Вы ничего не слышали о ней? И не видели ее? Амой друзья-переселенцы? Где они? Не последовали ли они за дикими и не освободили ли Эдиту?
- Не спрашивай сразу обо всем, - ответил Натан, причем его радостное до этого мгновения лицо омрачилось, на нем появились грусть и смущение. - Лежи пока спокойно. Дай согреться твоим холодным, как лед, ногам, позволь мне перевязать твои раны. Когда ты станешь и сможешь ходить, ты узнаешь все, что известно мне - все доброе и недоброе. Пока же радуйся тому, что ты в безопасности!
- О, вижу по всему, что моя сестра еще в плену" ~ грустно промолвил Роланд. - А я должен лежать здесь, свернувшись, как червь, и ничего не могу сделать, чтобы помочь ей! А мои друзья, переселенцы, они-то хоть, по крайней мере, не настигнуты дикими?
- Ты приводишь меня в смущение своими вопросами, - сказал Натан. - Если ты хочешь освободить свою сестру из плена, то должен прежде всего иметь терпение и снова крепко стать на ноги. Таким образом, прежде всего подумаем об этом. А когда настанет время освобождать твою сестру, я согласен быть первым твоим советчиком.
С этими словами Натан начал старательно растирать окоченевшие конечности Роланда и перевязывать ему раны. Роланд терпеливо сносил все и продолжал просить все же Натана рассказать обо всем, что ему известно. Наконец квакер сдался и начал свой рассказ.
Попытка его пробраться сквозь ряды дикарей, осаждавших развалины, увенчалась успехом, несмотря на все опасности, и он поспешил прямой дорогой по лесу к станции, как вдруг случайно встретился с группой молодых людей, ехавших верхом под предводительством Тома Бруце. Натан сообщил им о тяжелом положении Роланда, и они тут же изъявили готовность поспешить ему на помощь, не требуя никакого подкрепления от переселенцев и от соседей. Том Бруце посадил Натана за собой на лошадь, и они поскакали по лесу, но, ко всеобщему удивлению, нашли развалины покинутыми, а так как в лощине можно было легко различить и проследить до самого края следы лошадей, то из этого они заключили, что путешественники сделали отчаянную попытку спастись вплавь, причем, наверное, все погибли. Тут возгорелись гневом сердца храбрых кентуккийцев. Они искали индейцев в низком кустарнике. Натана отпустили, так как в его услугах больше не нуждались. Но храбрый человек и не собирался уходить, хотя ему очень не хотелось, чтобы другие узнали о его воинственном настроении. Его мучило чувство вины за то, что Эдита оказалась в беде, так же, как и ее спутники, и он не мог успокоиться, пока не узнает, что они действительно больше не нуждаются в его помощи. Сначала он безуспешно осмотрел все в лощине; затем последовал за молодыми людьми, осматривал то место, где они на индейцев напали, и вскоре убедился, что путешественники невероятным образом спаслись, выбрались из бушевавшего потока. Прежде чем Натан прибыл к месту стычки, все было решено не в пользу кентуккийцев, и один из них, которому удалось бежать, рассказал, что всему виной оказался Ральф Стакполь. Потом он предложил Натану сесть к нему на лошадь. Но Натан отказался, желая продолжить поиски. Спрятавшись со своим маленьким Петром в чаще, он поджидал, пока индейцы закончат преследование и вернутся к месту сражения.
- И вот, друг, - продолжал Натан, - тут-то я и спросил совета у маленького Петра, что нам теперь делать, и, правда, мы оба были одного и того же мнения, что должны следовать по пятам злодеев, пока не узнаем, что случилось с тобой и с бедными женщинами. Мы переползли по склону горы и увидели, что индейцы разбрелись. Здесь меня смутило то, что индейцы, наверное, разделились: их главный отряд поехал дорогой через гору, тогда как меньшая его часть с одной лошадью и пленным отправилась через реку. Хотелось думать, что пленный - это ты, и я был уверен, что, следуя за тобой, могу тебе помочь, так как сопровождавших тебя было немного. Так перешли мы вброд реку и последовали по твоим следам, пока не наступила ночь. Долго шли мы, пока не наткнулись на то место, где дикие разбили бочонок с водкой. Запах водки одурманил Петра, и я боялся, что придется расстаться со всеми надеждами разыскать тебя. Но мне пришла в голову мысль обмыть ему нос свежей водой из ручья, который я отыскал. Это было очень кстати: ведь ты знаешь, друг, что от его чутья зависело многое. Только благодаря чутью собаки мне удалось отыскать твой след. Мы наткнулись на место ночлега злодеев, нашли его скорее даже, чем я ожидал. Я подполз к тебе совсем близко и видел, как крепко ты был привязан к этим шестам и что ты не можешь даже пошевелиться. Увидел я и дикарей, лежавших рядом с тобой с ружьями наготове. Я был в нерешительности: не знал я, как поступить, и раздумывал почти целый час, как бы мне лучше и вернее помочь тебе.
- Ах, Натан, Натан! - воскликнул Роланд. - Отчего же вы заставили меня так долго томиться, почему не разрезали веревки и не дали мне нож?
- Это я, пожалуй, и мог бы сделать, - ответил Натан, - но для этого, так как ты был связан очень крепко, понадобился бы по крайней мере час, чтобы освободить тебя. Кроме того, я понимал, что все твое тело так сковано, что ты не сможешь быстро двигаться. Наконец, невольный крик радости или даже единственное слово могли легко выдать и меня и тебя диким! Нет, друг, этого нельзя было делать. Целый час думал я, как помочь тебе. Когда вдруг свалилась головня на тлеющий огонь, я увидел, что двое индейцев лежат так близко один к другому головами, как будто они выросли из одних плеч, и так близко от меня, что я мог бы дотронуться до них ружьем. Тут я случайно или с намерением - не могу сказать точно - дотронулся до курка, раздался выстрел, и я лишил жизни обоих дикарей. Потом я набросился на последнего плута и… ох, грехи, грехи!.. ударил его топором. Он вскочил и побежал, а я за ним, из страха, что он может скрыться, а потом убить тебя. Таким образом случилось, что я и его убил, за что ты, наверное, не будешь меня порицать: ведь я совершил этот грех ради тебя. Право, друг, удивительно, к чему меня привела дружба с тобой!
- Успокойте свою совесть, Натан! - сказал Роланд, крепко пожимая ему руку. - Вы сделали это ведь ради меня, вашего друга.
Натан молча выслушал Роланда, продолжая тем временем делать примочки к телу Роланда, пока тот был уже в состоянии подняться и более или менее уверенно стоять на ногах. При этом Роланд заклинал своего освободителя довести до конца доброе дело, так удачно начатое, и освободить сестру, все еще находившуюся во власти кровожадных дикарей.
- Призовите на помощь, - говорил он, - приведите людей сражаться и будьте уверены, что никто не будет лучше биться за Эдиту, как я, ее брат, который обязан быть ее верным защитником.
- Если ты непременно хочешь освободить ее, то…
- Да, я хочу освободить ее или умереть! - воскликнул Роланд. - Ах, если бы вы пошли за ней и спасли бы ее, как спасли меня!..
- Ну, нет, - возразил Натан, - десятерых индейцев не так легко убить, как двоих или троих. Но, друг, прежде чем я сообщу тебе о своем намерении, расскажи мне, что было с тобой после того, как я вас покинул. Мне нужно все знать, потому что от этого зависит больше, чем ты можешь предполагать.
Роланд, несмотря на свое нетерпение, рассказал все, что знал, как можно подробнее, и подчеркнул особенно то обстоятельство, что Телия Доэ горячо вступилась за него.