Таким образом, пастырское богословие соответственно своему предмету должно разделяться на 2 части, из которых в 1-й речь будет идти о пастыре, а во 2-й – о деятельности его, или о пастырстве. Та и другая часть в свою очередь подразделяются на частнейшие, так как и во внутренней жизни пастыря, и в его пастырской деятельности соединяются действие благодати Божией с собственными усилиями его воли; отсюда та и другая часть науки изучается: 1) со стороны благодатной, как описание Божественных действий в душе пастыря и в его делании, и 2) со стороны человеческой, как руководство пастыря к самодеятельному прохождению по движничества и пастырства.
Общие условия пастырского влияния – психологические и богословские
Мы определили существенные черты пастырского настроения, которое является как главная действующая сила пастырского делания. Но прежде следует остановиться на этом определении, чтобы дать более полный отчет относительно главного пункта пастырского делания – пастырского настроения. Каким же образом это последнее является действующей силой?
Основания для решения этого вопроса двоякого рода: почерпаемые из наблюдения над жизнью, или эмпирические, философские, вытекающие из учения о свободе, и богословские, при помощи которых первые и вторые освещаются словами Библии и отцов.
Итак, прежде всего самая жизнь убеждает нас в том, что не иезуитская ухищренная применяемость к людям разного положения и характера, но именно внутреннее пастырское настроение священника является главным условием для нравственного созидания ближнего. Действительно, если мы обратим внимание на то, как даже в обыденной жизни может переламываться порочная воля человека под влиянием другой воли, то увидим, что здесь действующею силою является не столько рассудочная убедительность философа, не столько даже пример праведника, сколько исходящая из сердца сострадательная любовь друга. Правда, любовь усиливает и сознательное рассудочное влияние: человек, проникнутый любовью более, чем какой-либо другой, может почуять законы нравственной жизни и всегда бывает в большей или меньшей степени психологом и даже философом. Другая сторона, разъясняющая чисто естественное, общепонятное влияние любящего человека, понятна: человек сострадательный всего скорее может понять и личную жизнь данного страдальца, качество его духовного недуга или его индивидуальную природу; тем более понятным становится значение этой силы, когда она соединяется с образованием, знанием закона Божия и жизни. Но, во всяком случае, главное условие этого воздействия заключается не в учености, не в психологической тонкости нравственного деятеля, а в чем-то другом, что не нуждается ни в каких посредствах, ни внешних проявлениях или же что остается при всех этих проявлениях не определившимся вовне, а непосредственно вливается в душу наставляемого. В свое время мы представим обстоятельное описание этого благодатного дара в душе священника, а теперь рассмотрим условия и свойства его влияния на души пасомых или обращаемых.
Пастырское влияние основывается на таинственном общении душ
Человек, на которого обращается это влияние, чувствует, как самый дух проповедника входит в его душу, как будто бы некто другой проникает в его сердце. Он или принимает это влияние всецело, подчиняется ему, или же отвергает его, вступает с ним в борьбу, как некогда Израиль боролся с Богом. Поэтому-то и ап. Павел, объясняя свое отношение к христианам со стороны именно этого личного отождествления, говорит: Мы не напрягаем себя, как не достигшие до вас, потому что достигли и до вас (2 Кор. 10, 14) и в другом месте: я ищу не вашего, а вас (2 Кор. 12, 14). Тот же смысл имеют и слова Спасителя: Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною. (Откр. 3, 20), и опять св. Павла: Вам не тесно в нас; но в сердцах ваших тесно. В равное возмездие, – говорю, как детям, – распространитесь и вы (2 Кор. 6, 12–13). Подобен смысл и не однажды повторяемого ветхозаветного изречения: Вложу в них, и возьму из плоти их сердце каменное, и дам им сердце плотяное (Иез. 11, 19; 36, 26), или другое: вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его (Иер. 31, 33). Пастырская проповедь представляется в Священном Писании как сила, действующая независимо от самого содержания поучения, но в зависимости от внутреннего настроения говорящего. Так ап. Павел пишет: и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы (1 Кор. 2, 4), или в другом месте: уразумею не слова возгордившихся, но силу (1 Кор. 4, 19). Влияние души пастыря на пасомых зависит главным образом от степени его преданности своему призванию, от его ревности к возгреванию благодатного дара. Поэтому-то и Иоанн Креститель из того явления, что все идут ко Иисусу, усматривал, что не может человек ничего принимать на себя, если не будет дано ему с неба (Ин. 3,27).
Эта мысль о непосредственном влиянии внутреннего настроения одного на жизнь другого силою Божиею, возгревающей в проповеднике пастырскую сострадательную любовь, в наш век рационализма трудно принимается людьми образованными, по мнению которых влиятельным началом в жизни представляется только разум человеческий.
Действительно, мы видели, что некоторые мыслители, посвящающие себя изысканию истины, готовы подчиниться лишь тому, что согласуется с указаниями разума, т. е. может быть изложено в точных понятиях. Но все-таки подобных людей очень мало, а господствующее значение разума есть на самом деле вымысел, представляющий желаемое как действительно существующее. В действительности же разум чаще является служебной силой в жизни, нежели господствующей, так что даже в тех чисто научных вопросах, где только затрагивается область субъективная, например, в вопросах философских, нравственных, политических, воля всегда стоит впереди разума и мыслитель является последователем своих предубеждений или симпатий. Даже в области исторической при изучении явлений, так или иначе волнующих наше сердце, истина является покрытою массою заблуждений, примером чего могут служить личности, например, Никона и Петра Великого, в характеристике которых ученые далеко расходятся между собою, несмотря на одинаковость и обилие источников. Ввиду этого справедливою является мысль новейшей психологии о том, что не только в субъективной деятельности человека, но и в познаниях его впереди разума стоит воля; тем более тот, кто желает переубедить человека в его нравственных самоопределениях, должен научиться воздействовать непосредственно на его волю. Силою, влияющею на волю, и является в пастыре дух пастырской любви, дух пастырской ревности, выражающийся в проповеди слова Божия и его деятельности.
В чем заключается непреодолимость пастырского воздействия
Но эта сила пастырской ревности не есть сила всеподчиняющая, правда, она необходимо производит свое действие, но действие различное. Так, еще о младенце Иисусе Симеоном Богоприимцем было сказано: Се, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле. (Лк. 2,34), и Сам Спаситель относительно неверующих в одном месте говорит, что слово, которое. Я говорил, оно будет судить его в последний день (Ин. 12 48). И в других местах Евангелия (см. Ин. 3, 20; 9, 39; 15, 22) раскрывается подобная же мысль; ее же приводили и свв. апостолы Петр (см. 1 Пет. 2, 6–9) И Павел, сказавший относительно проповедников Евангелия: Мы Христово благоухание Богу в спасаемых и в погибающих: для одних запах смертоносный на смерть, а для других запах живительный на жизнь (2 Кор. 2, 15–16).
Итак, если пастырская деятельность будет обладать полнотою всех качеств истинного пастыря, то отсюда еще далеко не следует того, что все, на которых она простирается, сделаются святыми: одни из них подчиняются этому влиянию, другие же, противящиеся ему, в конце концов приходят к полному ожесточению, а таковых Церковь отлучает от себя. Когда внутреннее настроение грешника раскроется, то он совершенно нагло исповедует нежелание знать и принимать истину и тем отлучает себя от Церкви. Необходимость пастырского влияния заключается в том, следовательно, что всякий, на кого оно простирается, выходит из безразличного, равнодушного отношения к Евангелию, но или кается, или ненавидит: да откроются помышления многих сердец (Лк. 2,35). Но каким же образом воздействие пастыря на волю пасомого можно совместить с учением о свободе воли, если оно простирается непосредственно на волю?
Пастырское воздействие и свобода воли
Каким образом свободная воля может выносить влияние другой воли? В святоотеческих творениях и в современной спиритуалистической философской литературе можно найти такие положения о свободе воли, на основании которых довольно легко дать ответ на наш вопрос. Замечательно здесь совпадение философии с патрологией; правда, первая не достигла возможности выражаться понятиями последней, но содержание их в данном случае одинаково. Святоотеческая письменность, употребляющая выражения философии Платона, различает в нравственном существе человека две стороны: 1) свободу в преимущественном смысле – формальную и 2) самое содержание нравственной жизни – нравственную природу человека. Первая называется "владычественным ума"; называется она и "духом" в отличие от души. Учение о нравственной жизни отцов IV и V веков, особенно аскетов, продолжающееся во времена византийские и заканчивающееся современным нам еп. Феофаном, сводится к тому требованию, чтобы это "владычественное ума" господствовало над всем содержанием его природы, уподобляя себе последнее, чтобы, как выражается Феофан, "благие решения воли, принятые духом, ниспадали в его природу". Вот эта-то природа, обнаруживающаяся в обыкновенном человеке на каждом шагу в виде свойственных его личному характеру влечений, и является предметом непосредственного воздействия пастырского настроения. В психологической литературе рассуждение не ведется исключительно о нравственной жизни: здесь свобода рассматривается в ее отношении к душевной жизни вообще. Она представляется как способность выбора между присущим человеческой душе основными ее стремлениями, каковы, например, самосохранение, самолюбие, сострадание, стремление к нравственной чистоте и проч. Все же внешние влияния, испытываемые человеком, получают над ним свою силу или становятся мотивами лишь в связи с этими стремлениями. Поэтому и жизнь человека есть борьба одних из присущих ему стремлений с другими, а вовсе не внешних воздействий. На голодного волнующее влияние производит не вид пищи, а согласие воли его с инстинктом самосохранения, так что когда этого согласия нет, например, у добровольного постника, тогда нет и волнения, несмотря на соответственную обстановку .
Нам остается теперь применить подобный взгляд на свободу у отцов и у философов к объяснению влияния пастырской воли или настроения на волю обращаемого. Если принять, что человек при влиянии на него другой воли остается господином своего настроения, своей природы, если таким образом допустить, что влияние является не порабощением свободы, но устремляется на самую индивидуальную природу, то должно прийти к предположению, что это духовное влияние таинственным образом привносит в нее ряд новых стремлений или пробуждает находившиеся в состоянии усыпления неразвитые задатки: все они начинают теперь проситься к жизни и манить к себе свободную волю человека. Естественный, обыкновенный человек в направлении своей свободы почти никогда не руководствуется каким-либо постоянным побуждением, а делает то, что вызывает в нем чувство удовольствия: удовольствие же мы испытываем именно тогда, когда следуем наиболее сильному из основных стремлений природы. Так, например, человек мягкий, сострадательный будет сочувствовать другому ради чисто естественных (эвдемонистических) стремлений. Поэтому усиление известного стремления природы через пастырское воздействие на естественного человека склоняет и самую свободную волю его к решимости начать нравственную жизнь. Действительно, и окружающий нас опыт подтверждает, что под влиянием слов или дел служителя Христова человек прежде, чем сознательно примет это влияние, уже начинает переживать ряд новых духовных ощущений (аффектов), совершенно доселе ему неизвестных, в сердце открывает новые, доселе неведомые чувства, – истина, нравственный подвиг становятся ему сладостными, ум пленяется: не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам? (Лк. 24, 32) – так вспоминают потом люди непосредственные свои ощущения, возникшие еще раньше сознательного согласия воли. Но вот наставляемый сознает происходящие в нем перемены; теперь та самая свобода, которая прежде была лишь равнодействующей между боровшимися в нем разнородными стремлениями, неуравновешенными никакою разумною силой, при новом вселении во внутреннее содержание личности целого богатства новых чувствований и стремлений, совершенно непримиримых с прежним служением страстям и увлечениям, та самая свобода, говорим, которая гналась лишь за покоем и приятностью, принуждена отнестись к своей духовной жизни с полною определенностью. Потому-то в человеке и происходит указанное Словом Божиим откровение помышлений, предваряемое борьбой, которая заканчивается или внутреннею решимостью переменить жизнь, дать место новым, зародившимся в его сердце чувствам и сознательным намерениям, или же отвергнуть путь исправления и возненавидеть добро. В прежнем нерешительном настроении он не может более остаться: жизнь его уже не будет игралищем борющихся стремлений; теперь, при определившемся отношении к закону Христову, он будет деятельно направлять свою внутреннюю природу к добру или злу. В этом смысл священного изречения: Слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечные (Евр. 4, 12); притча о блудном сыне служит наглядным изображением того, что человек должен пережить сложный, решительный нравственный переворот прежде, чем он будет в состоянии сказать в своей душе (самому себе), подобно блудному сыну: встану, пойду к отцу моему (Лк. 15, 18). Когда такой переворот уже совершится, задача пастыря по отношению к тому человеку исполнена наполовину, он его уже родил (см. 1 Кор. 4, 15; Флм. 10) и теперь должен относиться к нему как пестун. Само собой разумеется, что одна внутренняя решимость человека не может быть увлекающим полетом к небу, человек должен бороться, искоренять и разорять дурное, созидать и насаждать доброе (см. Иер. 1, 10). Священник, своими уроками благодатной жизни помогающий человеку на пути нравственного совершенствования, тем довершает вторую половину своего пастырского долга.
Как возможно объяснить общение душ
Итак, учение о свободе воли допускает мысль собственно об усвоении влияния духа пастырского на духовную природу человека, но как представить себе с научно-философской точки зрения самое проникновение внутренних движений одного в другого? По каким законам душевной жизни часть одного существа переходит в душу другого и сливается с нею? Каким образом осуществляются слова о такой прививке дикой маслины к доброй? Для разъяснения этого явления нужно отвергнуть представления о каждой личности как законченном, самозамкнутом целом (микрокосмосе) и поискать, нет ли у всех людей одного общего корня, в котором бы сохранялось единство нашей природы и по отношению к которому каждая отдельная душа является разветвлением, хотя бы обладающим и самостоятельностью, и свободой? Человеческое "я" в полной своей обособленности, в полной противоположности "не я", как оно представляется в курсах психологии, есть в значительной степени самообман. Обман этот поддерживается нашим самочувствием, развившимся на почве греховного себялюбия, свойственного падшему человечеству. К счастью, однако, и в теперешнем состоянии человечества эта обособленность жизни личности встречает отрадные исключения. Так, в жизни органической каждая индивидуальность, когда она находится еще в чреве матери, составляет одно с последнею, и даже в период младенчества, когда ребенок питается молоком матери, то жизнь его находится в тесном единстве и зависимости от жизни матери. Единство это простирается в доброй семье и на жизнь душевную; преданная всем существом своим материнской или супружеской любви, самоотверженная женщина освобождается почти совсем от обычного людям постоянного противопоставления я и не я. Все попечения, стремления и мысли такой матери и супруги направлены не к я, как у большинства людей, но к мы; своей отдельной личной жизни она почти не чувствует, не имеет.