4
Дозиметрист вздрогнул. Лицо его вдруг затряслось, завибрировало. Глаза бегали из стороны в сторону, но как-то не глядели на ремонтников. Он уже задвигал руками, делая ими вроде как бы отстраняющие движения. Чудилось, что он хочет что-то сказать, но голосовые связки у него, видать, слегка подзаклинило от волнения.
Он заговорил, сильно натужившись, покраснев и будто выталкивая из себя слова. Всем уже было ясно, что надо разойтись по сторонам от двери центрального зала, когда наконец Цариков сдавленно выкрикнул!
– В-в-в с-сторону! Н-ну!
Какой-то странной походкой, будто не он сам шагал, а ему переставляли ноги посторонние, Цариков подошел к двери центрального зала и потянул скобу. Дверь не поддавалась. Цариков недоуменно посмотрел на ремонтников, как бы говоря: "Вот видите, тяну… А она…"
"Ах, черт, скис… – мелькнуло у Пробкина. – Надо брать на буксир…"
Он подскочил к двери, тоже вцепился в скобу и с силой потянул на себя, поняв, что дозиметрист или сачковал, или действительно здорово ослаб от страха.
Чугунная трехтонная дверь подалась, пошла, и в этот миг, когда она открылась, в коридор шквалом ворвался басистый, оглушающий, какой-то канонадный гул ревунов. В ушах и ноздрях сильно защекотало от вибрирующего сотрясения воздуха. Казалось, и сам пол вибрировал, потому что слегка щекотало подошвы.
"Ему-то не положили на лапу…" – подумал Фомич и потянул руку к переключателю диапазонов, но Цариков оттолкнул его.
Быстро щелкая переключателем, он отпрянул от двери, будто получил удар, и, заскочив за стену, крикнул:
– Две тысячи рентген в час у двери! – И, стоя уже боком к стене, взволнованно спросил: – Как же вы будете, ребятки? Вплотную – все пять тысяч рентген будет…
– Ну ладно, ладно! – выкрикнул Пробкин, но голос его в гуле ревунов казался бесплотным, шелестящим. – Стоять будем – и десять тысяч набежит!..
Дима, Вася и Федя нетерпеливо перетаптывались. Лица озабоченные.
– Не крутись в проеме двери! – с силой дернул Цариков Фомича за рукав и втянул за срез бетонной стены так, что тот грудью наскочил на дозика. – Тридцать три рентгена в минуту накручивает!.. А нейтроны?..
Пробкин разгоряченно, даже зло как-то глянул на Царикова.
"Оклемался…" – подумал он о нем и зычно приказал:
– А ну-ка! Взяли шланг!.. Подтянули к двери!.. Р-раз!.. – и дозиметристу: – Отсчитывай время! Через минуту дай сигнал! И меряй! Измеряй, сукин сын! Высунь свой дозиметр в проем! – Фомич неожиданно выхватил у Царикова радиометр, который тот крепко держал в руках, и протянул его к проему двери. – Вот так!.. Следи, будет ли падать активность! Я пойду первый! Федя, готовься! Пойдешь за мной!
Федя молча кивнул побледневшим асимметричным лицом.
– Вот ярит, нейтрон его в корень! – крикнул Дима на ухо Васе Карасеву.
Вася был какой-то напружиненный и весь будто вслушивался в характер грома ревунов, который шел накатами, волнами. Установленные в разных по удаленности местах центрального зала, они, видимо, имели чем-то отличающийся друг от друга тембр звука.
Фомич с завидной прытью бросился к брандспойту, схватил ствол, подался в проем двери вместе со шлангом, который подталкивали ремонтники. Открыл кран. Мощный сноп воды шваркнул, врезался в общий гул, добавив свою составляющую, и устремился в сторону плитного настила реактора, туда, где валялись обломки расплавленной урановой сборки, оставшейся после манипуляций Ненастина с РЗМ.
– Врешь! Не уйдешь! – орал Фомич, накрывая снопом воды высокоактивную ядерную труху. – Следи время! – гаркнул он дозику.
Тот в ответ утвердительно и очень сильно закивал головой, не отрывая глаз от часов и радиометра.
– Измеряй! – орал Фомич, весь посиневший от натуги. – Измеряй! Что сопли жуешь?! Спадает активность?!
– Спадает! – крикнул дозиметрист. – Полторы тыщи бэр в час! Все! Все! Иван Фомич! Минута истекла! Тридцать три бэра! Бросайте шланг! В сторону! В сторону!
– Федя-а! – рявкнул Пробкин, весь налитый грузной кровью и затравленно тараща глаза.
Все тело старого мастера трясло реактивной силой струи, слегка водило из стороны в сторону. Он напряженно упирался ногами, топчась на месте.
Федя вмиг и очень легко подхватил ствол и дернул бревно намокшего и напрягшегося от давления шланга вперед.
Похожий со спины на большого белого медведя, вставшего на задние лапы, он продвинулся со стволом в глубину центрального зала, стараясь как можно ближе подтянуться к пятачку реактора, и уже не навесно, как Фомич, а в упор, кинжальной струей, бил по скоплению радиоактивных обломков, вгоняя их под решетку трубопроводной "лапши", а там, дальше, все уйдет в дренажи "Елены".
Конечно, изгваздает радиоактивной грязью весь тракт спецканализации, но… это уже легче. Тракт скрыт в бетоне, и его можно будет мыть потом.
Фомич, заскочив за срез бетонной стены, отдувался. Раздраженно посмотрев на дозика, крикнул:
– Что стоишь?! Иди за ним! Измеряй!
Цариков беспомощно глянул на Пробкина, пулей влетел в центральный зал и через мгновение пулей же выскочил.
– Тысяча четыреста рентген! – выкрикнул он, тараща водянистые голубые глаза. И в следующее мгновение сделал отмашку рукой. – Все! Все! Пусть он возвращается! Скажите ему – тридцать пять бэр! – И вдруг, не выдержав, вбежал в центральный зал, схватил Федю за рукав, потянул к выходу.
– Пшел! – рявкнул Федя.
Дозик почувствовал, что все тело ремонтника напряжено, словно отлито из железобетона.
– Меряй! Меряй! Пес твою мать! – орал уже подскочивший Пробкин.
Дозиметрист таращил глаза, заполошно щелкал переключателем диапазонов.
– Тысяча двести рентген! Все! Больше не падает!
– Назад! – гаркнул Фомич, и все откатились в коридор, за прикрытие бетонной стены.
Ствол брандспойта с закрытым краном Федя бросил на пол центрального зала.
Ревуны не унимались, яростно мурлыча, будто скопище гигантских кошек. Так по крайней мере чудилось Фомичу и Феде, разгоряченным от работы и от солидной дозы, уже схваченной ими.
Воздух, словно бы уплотненный вибрирующим грохотом ревунов, ионизированный интенсивным гамма – и нейтронным излучениями, будто обрел плоть.
Обычно незамечаемый, теперь он ощущался материальной сущностью, пульсируя, щекоча и какой-то странной, непривычной едковатостью садня горло.
Дима прохаживался в возбуждении, размахивая мосластыми руками и отрывисто приговаривая:
– Черт Ваньку не обманет! Фомич! Дай я стебану!
Фомич зыркнул на Диму налитыми кровью, хмельными от схваченных рентгенов глазами.
– И твой черед подойдет! Погодь маленько, Дим Димыч! – хриплым голосом сказал Пробкин и возбужденно хохотнул. Тут же переключив внимание, крикнул дозику: – А ну-ка, Цариков, мигом неси нам подзорную трубу (таковая имелась у дозиметристов, чтобы можно было рассматривать высокорадиоактивные детали издалека).
Цариков побежал.
А Пробкин уже быстро и как-то нервно прохаживался взад-вперед вдоль бетонной стены. Нейтронное и рентгеновское похмелье начинало действовать. Словно уговаривая самого себя и товарищей, Фомич громко выкрикивал:
– Ясно! Японская богородица!.. Кусок кассеты, и большой! Застрял на трубопроводной решетке. Сейчас глянем!..
Огромный Федя, обычно медлительный, тоже весь как-то убыстрился, перетаптывался на месте.
Фомич вдруг вспомнил горячее золотое времечко своей ядерной молодости на бомбовых реакторах. Героическое время! Тогда дозики так вот не бегали и не бледнели, прячась за стеной. Да и ревунов таких бычачьих не было. Все делали тихо. И блочки плутониевые, распухшие в каналах, выдергивали краном. И голыми руками иной раз подправляли, оттого и струпья на руках незаживающие. И вон, все еще голое мясо видать. Без кожи… А откуда ей быть, коже-то, ежели ее нейтронами убило на всю глубину?
Фомич глянул на открытую рану на изгибе ладони правой руки. Удлиненной щелью так и поблескивает красное живое мясо, подернутое белесоватой пленкой.
"И мёрли, конечно… Мёрли… Схоронили скольких… Агромадные погосты… Ребятишки да бабы в слезах. Да-а…"
Он не стал вспоминать дальше. Усмехнулся вдруг, вспомнив спину убегающего по коридору дозика, который бежал смешно, необычно высоко вскидывая ноги и перпендикулярно ставя подошвы на пол, отчего пластикат шлепко и суховато постукивал по набетонке. В спине убегающего дозика остро ощущалась какая-то сдерживаемая торопливость.
"Чего эт я? – усмехнулся Пробкин, заметив частые перескоки в мыслях. – Ядерный кайф начался, что ль?.."
Ложный тонус, вызванный облучением, все нарастал, и Фомич вдруг ощутил легкое удушье где-то прямо против сердца.
"Ага!" – подумал он и несколько раз стукнул себя кулаком в грудь против того места, где ощущал вновь странную и трудно объяснимую щемящую неудовлетворенность.
И вдруг с беспокойством вспомнил о Булове. Ох и нелегко же ему придется… Но ничего… Он, Пробкин, пока жив, не оставит в трудную минуту старого товарища.
"Вместе, Петрович… Вместе до конца…" – с теплым чувством подумал он о директоре.
Неожиданно, как по мановению волшебной палочки, удушье отпустило.
Фомич заулыбался, но его распирало, и он без видимой причины захохотал. Ему стало весело до игривости. От смеха выступили слезы.
"Ядерный кайф, зараза…" – снова подумал Пробкин.
– Чего гыргочешь, Фомич? – в свою очередь заулыбался Вася Карасев, стоявший в стороне в ожидании своего часа.
– Загыргочешь и ты, погодь! – пообещал Фомич. И спохватился: – А ну-ка быстро вырезайте из листового свинца Диме плавки и бюстгальтер. На всякий пожарный… А вдруг на "лапше"-то кусок кассеты высокоактивной окажется… Струей не смоешь… Придется клещами тащить… – Фомич испытующе глянул на Диму.
Тот часто бил костлявым огромным кулаком правой руки по плоской левой ладони.
– Нейтрон его в хобот, Фомич! – крикнул Дима, перекрывая, казалось, уже притупившийся и даже охрипший гул ревунов.
"От такого рева мембраны не только в ушах – в самих ревунах полопаются", – усмехнулся Фомич.
– Я выдерну энту твою кассету, как гнилой зуб из пасти! – не унимался Дима.
– Ну-ну!.. – сказал Фомич неопределенно. Мол, посмотрим.
А Федя и Вася Карасев уже вырезали из листового двухмиллиметровой толщины свинца большой лоскут наподобие буквы "икс" с завязками на острых концах в виде удлинений.
Конечно, можно было подготовить выкройки заранее, но Фомич тогда еще точно не знал, кто пойдет "наперехват".
– Эт тебе, Дима, чтоб наследственный механизм не спалить и себя в сохранности до дому донести, – заботливо говорил Вася Карасев, старательно работая ножницами по металлу.
– Мне-т что! – огрызался Дима, продолжая долбать кулаком по ладони. – У меня наследственный механизм с гулькин нос, а вот те, Карась, свое сокровище поберечь бы… Ха-ха-ха! – нервно загырготал Дима.
– Ладно, ладно… – серьезно сказал Вася, вставая с свинцовой выкройкой в руках. – Давай на примерку, герой!
– Я истесняюсь! Го-го-го! Щекотно! – взвизгнул Дима.
Свинцовые плавки приложили, обжали податливый свинец по форме тела, которое обрело в свинце атлетическую внушительность.
– Илья Муромец! – вскрикнул Вася и с силой шлепнул Диму по свинцовому заду, оставив на свинце вмятину и взвыв. – Ну! Свинцовая твоя попа! Всю руку отбил!
– Прошу, Фомич, телесное повреждение зафиксировано! Полкуска сними с Карася! Го-го-го! – орал Дима.
– Ишо не все!.. Дай-ка я тебе пелеринку примерю! – Вася накинул Диме нагрудник, привстав на цыпочках. Обжал по форме груди. Подумав, просунул руку и обда-вил свинец на кулаке сначала справа, потом слева. Получились выпуклости, похожие на женскую грудь. – Вот теперь будет самый раз! – вскрикнул Вася, и все четверо разом захохотали.
В мощный, басовитый гул ревунов и впрямь вкралась хрипотца. Мембраны не выдержали и кое-где, похоже, треснули. Бычий рев стал отдавать гнусавинкой.
Дима кокетливо прошелся перед друзьями, игриво вертя задом.
– Э-ге-ге! Осторожней! – рявкнул Фомич. – Порвешь спецовку! Чай, не на Бродвей собрался.
Вдали коридора показался смешно бегущий дозиметрист с подзорной трубой.
– А ну дай сюда! – выхватил трубу Пробкин и подошел к краю дверного проема. Настроив трубу на резкость, он высунулся за срез стены.
"Так и есть!.. – думал Фомич. – Три обломка ТВЭЛов в куске дистанционирующей решетки… Килограмма на четыре потянут…"
Оборванные куски ТВЭЛов и огрызок дистанционирующей решетки имели ржаво-коричневый цвет накипевших на них продуктов коррозии.
– Сколько от них светит вплотную? – спросил Пробкин дозиметриста.
– Восемь тысяч рентген в час… Не меньше… – ответил Цариков, многозначительно глядя на Ивана Фомича.
"Пугает… – зло подумал Фомич и тут же про себя огрызнулся: – Не испугаешь…"
Он прикинул, что Диме придется сделать при его длинных костылях три-четыре прыжка до "бонбы". Это три секунды… Столько же времени уйдет на то, чтобы зацепить клещами эту фиговину… Пять прыжков до бассейна выдержки… Итого… Самое большее, если не споткнется и не упадет… пятнадцать секунд… Те же тридцать пять – сорок рентген. Да еще свинцовый панцирь… В те далекие, бомбовые времена так не прикрывались.
Тягучая обида на какое-то мгновение охватила его, заволокла глаза мутной пеленою. Невосполнимость утраченного им в жизни вдруг ощутилась жгучей физической болью, но… Но это было только мгновение.
– А глаза?! Голова?! – вдруг спросил дозиметрист, будто читая мысли Пробкина.
Но Фомич уже не слушал его.
Много, много лет он, Пробкин, прикован к ядерному делу. Сросся с ним душой и телом. Его уж не оторвать, не испугать, не переубедить…
– Дима-а!.. Вперед! Быстро! – зычно приказал Фомич. – И чтоб не спотыкаться!.. Одна нога здесь, другая там!.. Зенки-то особенно не пяль!.. Обожгешь!
"Все слышит, старый…" – подумал дозик и в смущении отошел в сторону.
Дима наклонился, ощутив, как ребра свинцовых плавок больно надавили в паху, быстро схватил клещи, на рукояти которых были наткнуты щитки из листового свинца для защиты рук от радиационного ожога, сделал дикие глаза, рот его свело злобной судорогой.
– Ну, шкура барабанная! – исторг он из груди и ринулся вперед, длинноногий атомный рыцарь, в латах-плавках и нагруднике с рельефно выступающими бугорками свинцовых грудей, отчеканенных Васей Карасевым на собственном кулаке.
И без того короткие штанины белого лавсанового комбинезона, поджатые в паху свинцовыми плавками, натянулись еще сильнее и оголили мосластые щиколотки.
Длинные, циркулями, ноги его в черных растоптанных бутсах казались какими-то беспомощно добродушными, неуклюжими и как бы неспособными к решению той сложной и опасной задачи, которую предстояло выполнить.
Вытянутое лицо Димы, несколько посеревшее от волнения, несмотря на зловещую гримасу, казалось потерянным, теряющим целеустремленность. Но угрожающее "Нейтрон твою в корень!" то и дело слетало с искривленных и подсохших синеватых губ Димы, словно подхлестывающий удар хлыста.
Белый лавсановый чепец, очень новый по сравнению с комбинезоном и не потерявший еще своей угловатой формы, был велик ему и глубоко налез на уши, почти полностью прикрыв морщинистый, в коричневых пятнах лоб.
Черные, с сильной проседью пряди волос сильно выступали из-под чепца, особенно сзади, над воротником.
– В открытый космос идешь, Дима! – крикнул дозиметрист Цариков, и глаза его, какие-то странно открытые и налитые светлой кровью, удивленно и вместе с тем с уважением глядели на Диму. – Одумайся! Звезду ведь голыми руками хватать идешь!..
Но Дима уже не слышал его. Он шептал что-то, неслышное сквозь бычачий вой ревунов, словно прицеливался на кусок искореженного ржавого металла, нашпигованного высокорадиоактивным ядерным топливом, испускающим губительные нейтроны и столь же губительные жесткие гамма-лучи.
Цариков-то был прав. В центральном зале и впрямь в этот миг был открытый космос. Густо ионизированный излучениями и насыщенный аэрозолями воздух ощущался очень сухим, каким-то чересчур прозрачным и вместе с тем будто мерцающим и струящимся. Да и воздухом ли был этот непривычный и губительный для человека ионизированный газ?
– Не сбивай с панталыку! – рявкнул Фомич, гневно сверкая на дозика налитыми кровью белками. – А то сам иди! Умник выискался!..
Цариков испуганно отпрянул, а Дима, словно ждавший окрика как приказа, нырнул в открытое космическое пространство центрального зала.
Неожиданно для Фомича Дима пошел не прыжками, не бегом, а быстрым деловым шагом, даже несколько небрежно, точно спешил куда-то далеко по срочному делу.
Свинцовой тяжести доспехов он не ощущал, весь казался себе настолько легким, словно легче воздуха. Будто и вправду обрел вдруг невесомость в открытом космосе.
Он шел, испытывая все нарастающее чувство непонятной веселости. Начиналось то самое "нейтронное похмелье", вызванное интенсивными излучениями, которое много позже вспоминалось с бравадною усмешкой и тайной гордостью, мол, "смертельно, а весело…".
Дима деловито и спокойно схватил клещами обломок топливной сборки, несколько раз изрядно дернув его, высвобождая от зацепа за тонкую нержавеющую трубку, поднял перед собой на вытянутые руки и, осторожно ступая, прошел к бассейну выдержки и вместе с клещами бросил кусок "звезды" в воду.
Все время, пока он делал это, ему казалось, что стояла страшная тишина. И только тогда, когда он увидел брызги воды и услышал чавкающий звук упавших з воду предметов, глухота как бы отошла, оглушительный гром ревунов с гнусавым потрескиванием навалился на него, он вздрогнул и побежал, в несколько прыжков достигнув двери.
– Сорок пять секунд! – сказал Фомич, смущенно поглядывая на Диму. Потом будто опомнился, быстро подошел, обнял товарища: – Ну, Димыч, спасибо! Удружил!
Дима виновато моргал глазами:
– Будет, Фомич! Это нам запросто! Как два пальца…
– Сто рентген! – выкрикнул Цариков, нервно прохаживаясь вдоль стены. – Вы с ума сошли! Неужели для вас деньги дороже жизни?! – Он в упор смотрел на Фомича, и во взгляде, и во всем облике его вновь засквозило то самое ненавистное Фомичу барское какое-то превосходство, может быть, даже в том, что вот они, ремонтники, своею охотою взявшие на себя грязное ядерное дело, на сто рентген ближе к смерти, чем он, Цариков.
Бульдожьи щеки Фомича отвисли еще больше, складки углубились, лицо посерело. Он смотрел на Царикова набычившись, кровяными глазами.
– Ты мне поговори! Трухлявая твоя душа! Ты мне поговори! Что нами движет – тебе не понять! Не дорос!
– Мое дело – не допускать переоблучения! – сказал Цариков с достоинством.
– Путаешь божий дар с яичницей! – сказал Фомич уже вяло и махнул рукой. Но вдруг взревел: – АЭС должна работать! Понял, дурила?!
Цариков снова скис и растерянно заморгал глазами.
– Димыч? Тама больше кусков топлива нема? – спросил Пробкин.
– Нема, Фомич!.. Труха на "Елену" просыпалась. От нее и гудить!
– Меряй! – крикнул Пробкин Царикову.
– Триста рентген! – доложил тот и отошел от проема.
Фомич снова растроганно обнял Диму: