- Да, некоторые держат скот, но многие имеют доход от соли. Холм этот почти сплошь из соли, лишь сверху покрыт тонким слоем песка. Говорят, что здесь некогда было море и огромная глыба соли, оторванная от какой-то дальней горы, приплыла сюда, а когда вода ушла - осталась и превратилась в этот холм… но я, признаться, в это мало верю, - поддерживая Бессаза под руку и помогая ему подняться на крышу дома - начало здешней улицы, торопливо и подобострастно говорил староста, хотя эта страстность и не могла скрыть некоторого официального и казенного тона его выражений.
Но едва они пошли дальше, как услышали крики, идущие из дома, по плоской крыше которого шли. Должно быть, внутри дома говорили об обычных житейских вещах и неторопливо, но здесь, на высоте, как заметил Бессаз, голоса эти отчего-то усиливались до криков. Говорили: "Слышите, вот судья идет над нами. Видно по шагам - человек он не толстый, как наш староста". "Да, шаги вкрадчивые, осторожный и хитрый человек, и походка у него не прямая, а чуть кособокая. С позвоночником у бедняги неладно…" - "А староста, он весь сжался, нервничает, замышляет что-то хитроумное…"
Бессаз остановился, удивленный, - озадачило его больше всего то, как они могли увидеть, что ходит он боком? - посмотрел по сторонам, желая увидеть хотя бы одного из здешних жителей на крыше. Но вокруг ни души, только бледный, смахивающий пот с лица староста…
Староста опять взял гостя под руку и умоляющим голосом попросил вернуться обратно.
- Один только дьявол знает, что они могут натворить, - добавил он для убедительности.
Бессазу же было интересно идти дальше - и выше: а вдруг кто-нибудь скажет и такое, что пригодится ему для следствия.
Но староста с каждым шагом нервничал все сильнее, и быть настойчивым сейчас Бессазу ни к чему, можно вызвать недовольство человека, который по роду службы обязан помогать ему.
Они спустились вниз, к площади, прошли ее и вернулись в дом старосты. И Бессаз, переступая через порог, подумал, что ему придется провести тоскливый вечер в обществе этого старика, хитрого, льстивого, всю жизнь прожившего в глуши, который, естественно, ни о чем не будет говорить, а только жаловаться на своих прихожан, на их дикие нравы, неповиновение обычная тема тех, кто беседует с приезжим из столицы.
Но скучная, досадливая мина на лице Бессаза тут же исчезла, едва он заплел в дом и увидел молодую женщину, которая, как выяснилось, была единственной и горячо любимой дочерью старосты.
Майра - так звали женщину - показалась миловидной и привлекательной и Бессаз сказал с легкой беззаботностью, обращаясь к отцу:
- Ах, вы прятали такое сокровище, думая, что я - горожанин - человек испорченного вкуса…
Староста засмущался, не зная, что сказать, зато Майра, тоном спокойным и бесстрастным, ответила за отца:
- Я была в доме у роженицы. Но услышала, что вы прогуливаетесь с отцом, и поспешила познакомиться с гостем…
- Так вы принимали роды? - воскликнул Бессаз, кокетливо подняв брови.
Увлеченная своим рассказом, говорящая черепаха задергала тем местом, где у нее были некогда брови, но вышла такая гримаса на ее морде, что Даже сдержанный Тарази скривился…
- Да, и вылечиваю от многих болезней, - ответила Майра.
- Колдунья! - засмеялся Бессаз, но тут же сделался серьезным и уставился на старосту со скучающим видом, ибо тот, стоя у стены, хмурился и недовольно покашливал, словно предупреждал Майру о чем-то.
Майра также была сдержанна и равнодушна, но за всем этим, как потом выяснилось, скрывалась страстная натура.
- Но об этом после, господа! - воскликнула черепаха, подняв лапу и двигая ею по воздуху, ибо в лапах ее от долгого, неудобного сидения заломило. - Вы, конечно, понимаете, что всю ночь я не спал, думая о том, с чего завтра начать осмотр холма, где был труп. Поведение старосты начинало казаться мне подозрительным, ибо он делался то страшно разговорчивым, то вдруг мрачнел и замыкался в себе, если я болтал с его дочерью. Время от времени он прислушивался, словно ждал, что вот сейчас за окнами громко заговорят. Но были тишина, ибо, как и во всех деревнях, люди здесь ложились спать рано. Я же проболтал с Майрой почти до самого утра. Потом спохватился, ибо мне стало жалко старика, который сидел с нами молча и не уходил к себе в спальню. Я встал, извинился и пошел за старостой в отведенную для меня комнату. Увидев, что я иду и продолжаю думать о его дочери, машинально поглаживая ус, он вдруг тоже довольно комично погладил свои пышные седые усы - и захохотал. Презабавный он был человек, мой будущий тесть!..
III
Сегодня завтрак черепахи в компании Абитая явно затянулся. Атмосфере дружелюбия, в которой они сидели, мог позавидовать любой: Абитай орудовал ножом, расчищая от жил кусок баранины для черепахи, а та, развалившись в кресле, держала у рта рюмку с вином. В бессмысленных глазах ее теперь сиял блеск и сытое довольство, а пояс, которым был привязан к спине хвост, ослаблен для того, чтобы могла она до отвала набить свой желудок, так что кончик хвоста, изогнувшись, весело вилял.
Разрезав баранину, Абитай преподнес ее на тарелке черепахе, затем они подняли свои рюмки и выпили, подмигнув друг другу подбадривающе.
То твердое, что было у черепахи губами, с трудом удерживало край рюмки, но она старалась скрыть от собутыльника свою неловкость, чтобы чувствовалось равенство между ними. Но, судя по тому, как Абитай подобострастно служил ей, было заметно, что черепаха добилась в его глазах даже некоторого превосходства.
Шумные и хмельные, они продолжали беседу, и, как только говорящая черепаха поставила на стол рюмку, Абитай замахал руками:
- Хотя я ужасно не люблю толстушек, но условие есть условие. Я проник в сад, а там две служанки. Как посмотрел я на них, тонких, изящных, и размеры моей госпожи еще больше ужаснули меня! А эти дьяволы хохочут за забором, корчат рожи, словом, ждут, чем кончится… Ну, а кончилось тем, чмокнул губами Абитай, снова наполняя рюмки, - что вдовушка моя, как она ни жеманничала и корчила из себя воспитанную передо мной, слугой… - Абитай неожиданно закрыл ладонью рот, чтобы подавить смех, и затрясся всем телом от избытка веселья.
- А я так не смог бы, - после паузы сказала черепаха и, поманив пальцем к себе Абитая, шепнула ему что-то на ухо, после чего сразу раздался опять хохот.
Абитай не выдержал и в сердцах обнял черепаху за шею, потеребив пальцами складки ее кожи.
- Вижу, вы неплохо развлекаетесь, - сказал Армон, открыв дверь и пропуская вперед Тарази.
Абитай вскочил, растерянный, но потом опять сел, приняв независимо-надменный вид, - это он перед черепахой не хотел показаться жалким и напуганным.
- Что-то у меня с аппетитом неладно, - пробормотал он, бросив на Армона косой взгляд.
- И вино не помогло? - наклонился над ним и язвительно шепнул Армон.
- На что вы намекаете? - вскочил и замахал руками Абитай, но Армон спокойно указал ему на дверь.
Абитай неожиданно размяк весь, испуганно захлопал глазами, видимо вообразив себе всю будущую кару за столь опрометчивое поведение, и, кланяясь ежесекундно, попятился к двери…
- Так всегда: позволишь слуге сидеть в обнимку с самим судьей, кивнул Армон в сторону черепахи, снова устроившейся в кресле в углу, - как он уже воображает себя адвокатом.
Абитай, как всегда подслушивающий их разговор, быстро просунул голову в проем двери и забормотал:
- Клянусь, хозяин, клянусь… - и снова исчез, и было слышно, как он убегает по коридору.
Тарази, все это время сидевший с меланхолическим видом, будто вся эта суета нисколько не касается его, сделал знак черепахе.
- Рассказывать? - весело тряхнула мордой хмельная черепаха.
- Да, и без лишних напоминаний! - прикрикнул на нее Армон. - К нашему приходу вы должны быть всегда готовы… Итак, вы остановились на том, что провели ночь в болтовне с прелестной дочерью старосты…
Готовность черепахи рассказывать можно было объяснить лишь ее добродушным настроением. С улыбкой на поганой физиономии она начала. И тестудологи узнали, что едва рассвело, как Бессаз был уже на ногах, хотя староста все еще спал, и Бессаз долго думал, будить ли его, но решил один отправиться на холм.
Часто оглядываясь, чтобы убедится, не идет ли за ним кто, Бессаз перешел площадь, отделявшую одиноко стоящий дом старосты от остальной деревни, и стал быстро подниматься на холм.
Наверх вели сначала несколько ступенек, под которыми Бессаз заметил дверь первого дома на склоне, затем тянулись крыши, связанные между собой деревянными мостиками.
Всего десяток шагов сделал Бессаз по крышам и снова услышал голоса, идущие снизу. Он представил себе, как идет над головами жителей деревни, потому, от неожиданности растерявшись, остановился. И сразу же услышал женский голос, как и вчера, сообщающий о каждом его движении: "Остановился. Сегодня почему-то идет один…" - "Будь уверена, скоро староста догонит его…"
Бессаз снова подумал, что крыши - прекрасное место для сбора нужных ему сведений, и очень пожалел, что не пошел со старостой, чтобы узнать, что жители деревни скажут сегодня о его настроении.
"Видно, судья наш не спал всю ночь, - услышан Бессаз, - идя дальше. Шаги его тяжелые, усталые. И ходит он не как все, боком, словно боится, что могут неожиданно выстрелить ему в грудь". - "У бедняги что-то неладно с позвоночником, болезнь его точит-подтачивает", - ответил ей другой женский голос, видно колдуньи, прорицательницы. Голос мужчины, покашливающий, поддержал разговор: "А вы не слышали, какие были шаги у Майры, когда она недавно пробежала наверх? Прямо заплелись… Видно, проболтала с ним до утра, не выспалась…"
А потом, до самого последнего дома, уже никто не говорил под крышами: наверное, ушли пасти скот. А Бессаз шел и думал, отчего это Майра бросилась чуть свет на холм? И как она вышла из дома незаметно?
Деревня тянулась до середины холма, дальше тропинка вела по голой, без травинки, местности. Староста объяснил, что холм этот - глыба соли, прибитая некогда сюда морем, но, чтобы убедиться в этом, Бессаз ткнул трость в в землю и почувствовал сразу, как она уперлась во что-то твердое.
Тропинка тянулась вверх кругами, так что Бессаз мог обозреть и противоположную сторону холма, и так добрался он наконец к вершине. Впрочем, приглядевшись, Бессаз понял, что место, где он остановился, мало напоминает вершину, ибо, едва он обогнул ту сторону холма, откуда обозревалась деревня, тропинка оборвалась - и он очутился на краю обрыва.
Яркий свет ослепил Бессаза, и какое-то время он ничего не видел - холм треснул, склон его обвалился к подножию, и свет обнажившейся соли резал глаза.
- Метрах в десяти, в соляной стене я и увидел этот труп, господа. Говорящая черепаха умолкла, сделала движение к столу, желая взять недопитую рюмку, но, увидев строгий взгляд Тарази, не решилась, а только вытерла лоб, ибо после хмеля черепаха чувствовала себя подавленной.
И уже другим, упавшим голосом она продолжала рассказ, и тестудологи узнали, что труп, который увидел Бессаз, был совершенно белый, облепленный вместо савана толстым слоем соли. Видно, был он спрятан давно и обнажился, когда треснул холм, хотя самым удивительным было не это.
Над трупом, прикованным к скале цепями, по площадке бегал человек с длинным шестом. Он усердно размахивал им, и Бессаз долго не мог понять, кого он отгоняет, пока с верхушки холма вдруг не ринулся вниз орел и, нацелившись на труп, не вырвал на лету у несчастного кусок печени и полетел дальше, унося добычу.
Человек замахнулся было палкой, но орел ловко вывернулся, словно заранее изучил каждое движение сторожа.
- Проклятая воровка! - закричал человек, но, увидев Бессаза, принял важный вид, как человек, находящийся при исполнении служебных обязанностей.
- Вы чем это заняты, любезный? - строго спросил Бессаз и добавил: - Я судья и прошу объяснений!
- Знаю, что вы судья, - нисколько не смутившись, ответил человек.
Я же, как видите, приставлен старостой отгонять назойливого орла, дабы он полностью не унес по кускам всю печень до окончания расследования. Хотя, - философски заключил он, - несчастному все равно - с печенью он или без оной…
- Как мне к вам подняться? - спросил Бессаз, не желая звать его к себе вниз, чтобы не отрывать от такого важного дела.
- Отодвиньте чуть вправо глыбу, что стоит позади вас, и откроется тропинка ко мне…
Бессаз толкнул в сторону соляную глыбу и, пройдя через узкий проход, который открылся перед ним, оказался рядом со сторожем.
- Кроме вас и старосты, никто не знает, как ко мне подняться, первое, что сказал ему наверху сторож - человек лет тридцати, с хитроватым лицом, припудренным соляной мукой. - Эти мушрики из деревни (выражение "мушрики" он произнес с удивительно знакомой интонацией старосты) давно поднялись бы ко мне, если бы знали тропинку. И унесли бы мертвеца, опустив веревки. Только отсюда и можно зацепить его.
- Зачем он им? - подозрительно глянул на него Бессаз.
- Как зачем? - воскликнул сторож, словно уличил Бессаза в наивности, что, естественно, не делало чести судье. - Видите, какими он цепями прикован к скале? Было уже несколько нападений на меня… Наш староста взывал к их совести, напоминая о каре божьей, но все тщетно! И только когда плуты почувствовали силу моей палки у себя на спине - отстали… А цепи им нужны, чтобы привязывать псов в хлевах, - пояснил сторож, все еще видя на лице Бессаза недоумение.
- Нет, наверное, есть другая причина, - сказал Бессаз, подходя к краю стены, чтобы лучше видеть прикованного. - Не хочет ли кто-нибудь из этих мушриков скрыть следы своего преступления? - предположил Бессаз, но сразу умолк, не желая делиться со сторожем своими предположениями, тем более что человек этот может быть заодно со злоумышленниками и, помогая ему для видимости, постарается все запутать.
По всем внешним признакам было видно, что несчастный закован давно и замурован в скале еще до того, как она обнажилась. Соль же сохранила труп от разложения, словно убийство произошло только вчера.
Приказав сторожу не отвлекать его разговорами, Бессаз продолжил свои расследования.
Хотя соляной панцирь на теле прикованного и мешал сделать сколько-нибудь верные выводы, но по общим контурам было заметно, что умерщвленный столь зверски - мужчина крепкого телосложения, высокого роста. Местами соль не запудрила черные волосы на голове и кончик бороды. Белые цепи вырисовывались на прижатых друг к другу ногах, на поясе, в распростертых руках и вокруг шеи, а затылок, приросший к скале, держал голову прямо, не позволяя ей наклониться набок.
В правой руке прикованного Бессаз заметил нечто узкое и длинное, но разобрать в деталях не смог, хотя и долго всматривался.
Осмотр неожиданно был прерван криками сторожа, который энергично звал Бессаза назад. Бессаз не успел сообразить, в чем дело, ибо крылья орла уже зашуршали над его головой, а еще через мгновение хищник оторвал кусок печени прикованного и унес на верхушку холма.
- Чей это орел? - Бессаз строго посмотрел на птицу, жалея, что не имеет при себе копья, метким ударом которого можно было сразить его.
- Ничейный, - пожал плечами сторож и тоже глянул на птицу, - та, не торопясь, со смаком, поедала краденое.
- Но ведь должен же быть у него хозяин, - настаивал на своем Бессаз. Есть среди ваших односельчан охотники?
- Два или три человека. Но они охотятся с кречетами… Поверьте мне, мавлоно, тварь эта ничья… божья птица…
"Может быть, преступник убил несчастного ударом ножа? - подумал Бессаз. - И теперь, чтобы замести следы, посьшает своего орла выклевывать печень?"
- Какой же вы, черт побери, сторож?! - закричал он в досаде. - Если еще хоть раз орел клюнет его в печень, я прикажу вас уволить! Поймите, мне надо как следует осмотреть печень прикованного для важных улик!
- Может, мы поднимем его наверх, чтобы сохранить ему печень? - робко молвил сторож.
- Дельная мысль… Но как? Он ведь наполовину ушел в скалу! Боюсь, у трупа отвалится нога, а то и вся нижняя часть, если тянуть его наверх… Он нужен мне целым, без единой царапины… Я подумал: когда пойдет ливень, вода смоет с него соль - и тогда, обнаженного, легче будет поднять…
- Один бог знает, когда пойдет дождь, - смиренно сказал сторож, махнув на всякий случай палкой и пригрозив орлу, сидящему на вершине и чистящему клюв после трапезы. - Дождь в наших краях - большая редкость… Бывает, что и за целый год не капнет… И тогда вся деревня умоляет старосту прочитать истиска… Бедный имам сначала отнекивается, жалуясь на нездоровье… на жителей деревни, которые погрязли в грехах, словом, ищет тысячу оправданий, чтобы не исполнить молитву… но я-то понимаю все его хитрости и крайне невыгодное положение, в которое ставят его прихожане своей просьбой. Ведь истиска - не дело имама, скорее занятие колдуна, ученика дьявола… Но и отказать не может, ибо тут же потеряет в их глазах репутацию защитника… Вот и мечется он в такие долгие месяцы засухи между богом и дьяволом…
- А вы сами-то небось тоже мушрик? - прервал его душеизлияния Бессаз. - Вам бы только плести козни против бедного старика…
- Нет, я только наполовину мушрик, - сказал сторож просто и буднично. - Скорее даже больше склоняюсь к вере нашего старосты… Иначе он не поручат бы мне такое ответственное дело - быть сторожем подле прикованного…
- Я согласен ждать ливня хоть целый год, - заключил Бессаз и посмотрел вниз, на пески…
Кротость, желание помочь правосудию вызвали в Бессазе доверие к сторожу. И лишь много дней спустя, когда он стал слугой Бессаза (а это был тот самый Фаррух из постоялого двора, с которым Тарази уже успел познакомиться), Бессаз понял, с какой бестией свела его судьба.
- Если вам трудно поймать орла, то хотя бы проследите, куда он улетает по ночам, - сказал Бессаз.
- Слушаюсь, - неуверенно ответил Фаррух.
От соляных паров с непривычки у Бессаза закружилась голова, и он подумал, что на сегодня хватит - пора спускаться обратно. Но что-то все же удерживало его, и он сел на край скалы, желая спросить о самом важном, но не решался.
Сидел и прислушивался к звону цепей, которые шевелил ветер, и звон этот навевал тоску. Вдруг захотелось бросить все и уехать прочь из этой деревни, где полно мошенников, вернуться домой, в тепло и уют, и снова отдаться лени, свободе, потакая своим порокам и слабостям…
- Да, кстати, - Бессаз поднялся и прищурился от подозрения, - что тут делала сегодня утром Майра, дочь старосты?
Фаррух потупил взор, как пойманный на недозволенном, и хотел было уже соврать, но неожиданно для себя сказал правду:
- Приносила мне еду. Я здесь ночую. Тепло среди соляных камней, намного теплее, чем дома в постели. Я вырыл себе яму и сплю, и потею все время. Соль полезна для суставов… С тех пор как я обосновался здесь, я забыл, что такое боль…
- А Майра здесь при чем? - недоверчиво покрутил свой ус Бессаз.
- А кто же еще? - добродушно спросил Фаррух. - Мы ведь с ней помолвлены…
- Ах, вот оно что?! - Бессаз отвернулся, чтобы Фаррух не заметил его растерянности. - Она и вы?
- Да, мы помолвлены, - чугь строже повторил Фаррух.