- Я написал на обороте… подтвердил, что вы хорошо справились со своим делом, - заявил староста и развел руками, как бы говоря: ничего не поделаешь - долг! Служба!
- Что за чушь?! - закричал Бессаз, чувствуя, что попал в двусмысленное положение.
Пробежав глазами по написанному, он понял, что документ этот был заранее направлен старосте с приказом доложить, как Бессаз расследовал дело и удовлетворен ли этим староста? Ниже стояла печать, но совершенно неразборчивая из-за того, что была наложена на другую печать, плохо смытую. Так что обе печати не называли имя отправителя, хотя документ был подлинный, написан официальным шрифтом эмирского учреждения.
Должно быть, документ был составлен одним учреждением, но текст его показался не вполне убедительным второму, более высокому начальству. И чиновники, чтобы сэкономить бумагу, решили просто стереть первый текст и поставить свою печать, но делали это, видимо, второпях и так неуклюже, что смазали обе печати.
Бессаз наконец поднял и голову и посмотрел на старосту, как бы оценивая его силу. И хотя Бессаз уже и раньше думал о возможных связях старосты с сильными мира сего, но такого оборота не ожидал. Ведь в самом деле странно: человек ниже его по положению должен давать оценку его работе - устроила она его или нет?
Бессаз еще раз глянул возмущенным взглядом, но староста не отвернулся, выдержал, и на лице его была лишь напускная замкнутость.
Корявым почерком староста уже нацарапал на оборотной стороне бумаги лишь два слова, лаконичных, но полных достоинства: "Весьма доволен", что заставило Бессаза криво усмехнуться.
"Конечно же доволен, - мелькнуло у него, - ведь я объявил преступником человека, посягнувшего на власть самого бога. А это значит, стал на сторону власти земной, с ее поганым старостой, с кривоногим моим начальником-взяточником, с самим Денгиз-ханом, который за ничтожную плату развлекает путешественников… Но не сделай я этого, староста написал бы другое - приговор, - и не знаю, смог бы я тогда вообще вернуться в город, может, прямиком указали бы мне путь в "Барса-кельмес"?"
- Благодарю вас, - подчеркнуто вежливо сказал Бессаз. - Мне только хочется узнать: кому я должен вернуть документ?
- Я думал, вы знаете, - ответил простодушно староста.
- Печать неразборчива, - пробормотал и снова глянул Бессаз на документ.
- Мне тоже так показалось… Я долго ломал голову и вот что решил: документ имел бы силу, если бы вы плохо справились со своим делом. Тогда, наверное, я не должен был бы передавать его вам в руки, а ждать, что за ним приедут. Но коль скоро вы провели дело хорошо, документ не обязательно должен быть возвращен, а остается у вас как своего рода благодарность…
- Что ж, мне остается лишь попрощаться с вами, - облегченно вздохнул Бессаз, вставая и незаметно при этом ощупывая спину: выглядывает ли наружу хвост?
Староста расчувствованно протянул к Бессазу руки, обнял его, и поцеловал в лоб, и с минуту еще стоял, уткнувшись носом в его плечо, как раскаявшийся. Затем вышел из комнаты, и, поспешив следом, Бессаз увидел, что лошадь его уже стоит возле дома и гарцует нетерпеливо…
Боясь, что у него может лопнуть пояс и выглянуть хвост, когда он важно сядет в седло, как подобает столичному чиновнику, Бессаз вскочил на лошадь, на ходу подбирая под себя хвост, - к счастью, никакого конфуза не получилось…
Майра стояла у порога и заговорщически улыбалась Бессазу, как бы прося все время помнить ее.
- Прощайте! - махнул им Бессаз и быстро, прямо с места, пустился галопом…
Староста побежал немного за его лошадью, но отстал и долго смотрел Бессазу вслед, степенно и важно поглаживая патриаршую бороду…
IX
- И я поехал, - сверкнув увлажнившимися глазами, продолжала рас-, сказ черепаха. - Ехал и радовался, что остался живым в этом адском месте… Если не считать недоразумения с хвостом, в остальном все обошлось не так уж и плохо. А хвост - это не самая высокая плата, мог расплатиться и, службой, и свободой, если бы староста выразил свое неудовольствие. Хвост, рано или поздно, должен был отрасти из копчика… - И, слушая, как торопливо, волнуясь, говорит черепаха, тестудологи узнали, что, проезжая мимо холма, Бессаз придержал лошадь и, приподнявшись в седле, глянул наверх, туда, где висел прикованный.
Он снова держался привязанный цепями, тщательно, со знанием дела прикрепленный к скале, как и в первый день приезда сюда Бессаза.
Прав оказался староста - стоило Бессазу осудить курильщика гашиша, вора, а с ним и заодно конокрада Фарруха, как мушрики тут же вернули це-, пи обратно.
Соляное облако окутывало скалу, и, оседая, пар покрывал прикованного и затвердевал. Пройдет немного времени, и соль совсем закроет прикованного и ту часть скалы, которая обвалилась. И холм снова округлится в своем прежнем очертании и будет стоять так годы, а может, столетия, храня в себе тайну дней, проведенных здесь Бессазом в заботах и волнениях.
"Хотя, впрочем, кто знает, - взгрустнул Бессаз, - завтра ударит гроза, и польется сильный дождь, и прикованный снова обнажится. И сколько новых преступлений будет списано старостой на счет несчастного бога мушриков! Ну, дьявол с ними со всеми! Надо ехать!"
Отъезжая, Бессаз заметил на холме и орла с ворованным куском в клюве и подумал, что, когда прикованный покроется солью, стервятник, уже наученный опытом, снова найдет к его печени лазейку, чтобы клевать, клевать без устали…
Обогнув холм, Бессаз удобно прижался к седлу, ибо путь был далек и утомителен - через пески, пески… И так до темноты - по местности совершенно безлюдной.
Но не успела лошадь пройти и сотню шагов, как увидела человека, преспокойно лежащего на гребне бархана, испуганно фыркнула. А когда подвезла к нему Бессаза, человек лениво поднялся, и Бессаз, нисколько не удивившись, узнал в нем Фарруха. В последние дни вкралось в его душу подозрение, что изгнанник скрывается где-то в окрестностях деревни, преспокойно живя в ожидании расследования…
Угрюмым и надменным видом своим Фаррух, казалось, упрекал Бессаза за то, что он дольше, чем тот рассчитывал, задержался в деревне. Сдержанно кивнув Бессазу, он молча зашагал рядом с его лошадью.
Бессаз ждал, что он заговорит первым, Фаррух же, бросая на него недовольные взгляды, упорно не раскрывал рта. А когда прошли они большое расстояние, Бессазу надоела эта игра, и он решил прогнать прочь Фарруха…
- Вы куда? - хмуро спросил он.
- Как? Вы ведь обещали старосте взять меня с собой в город, - искренне удивился Фаррух, сразу же сделавшись кротким.
Его наглость так возмутила Бессаза, что он не знал, как ему ответить, - лишь пробормотал проклятье. Но потом тут же смекнул, что это прекрасный повод проучить Фарруха, так же жестоко, как и старосту. Взять его к себе в работники, потом жениться на Майре, и чтобы плут, страдая, прислуживал им обоим. Заметив малейшую оплошность, Бессаз будет бить его по щеке на виду у Майры, руки которой он так добивался. Это будет еще худшим наказанием, чем то, которое он избежал в деревне.
Пока Бессаз зловеще обдумывал все это, Фаррух, уверенный, что все идет, как они договорились, зашагал веселее. И ответ Бессаза, правда рассчитанный на то, чтобы унизить Фарруха, подтвердил это:
- Да, я обещал старику… хотя и имел удовольствие наблюдать за вами. Там, на холме… Но, уважая старосту… - Бессаз не договорил, спросил: Где же ваши пожитки?
- Все отняли у меня односельчане. Цепей на прикованном, видите ли, показалось им мало… Тогда они поделили между собой и все мое имущество… что с лихвой покрывает цену целого табуна лошадей… хотя Дурды, грех которого они свалили на мою голову, украл у них всего одну старую клячу…
- Дурды? Кто это? - притворился, что не знает, о ком речь, Бессаз. Фаррух почему-то уклонился от прямого ответа и продолжал:
- Но я видел, что они люди совестливые, не желающие брать и лишнего медяка, вновь заковали труп цепями и кричали: "Видишь, нам ничего твоего не нужно, Фаррух ибн-Шааби!.." Клянусь богом нашим прикованным, они так кричали! - криво усмехнулся Фаррух.
- Так он стал моим слугой, господа ученые! - с печалью молвила черепаха. - И вы уже слышали, как я не раз проклинал тот день, когда встретил его. Вы видели, каков он из себя, Тарази-хан, когда остановились в моем постоялом дворе… Но не буду отвлекаться, тем более что исповедь моя уже близится к концу…
…Вечером Бессаз благополучно вернулся домой, но узнал, что отец сильно прихворнул. Он уже давно жаловался на боли в горле, но почему-то упрямо не показывался ни лекарям, ни знахарям и, когда Бессаз заводил о них разговор, почему-то хмурился и обреченно вздыхал. Наверное, он считал лечение занятием бесполезным, а болезнь свою настолько запущенной, что отдался воле судьбы.
Недуг мучил отца с давних пор - ведь Бессаз еще в детстве заметил, что моется он в бане в воротнике, закрывающем шею. Может, он уже тогда советовался с лекарями и те беспомощно развели руками?
Больной отец, лежа в постели, долго смотрел Фарруху в глаза, затем перевел взгляд на сына, и Бессазу показалось, что хочет он сказать: не нравится мне этот тип, смотри, как бы он не сделал тебя несчастным, завладев нашим имуществом, и не выгнал тебя, нищего и голодного…
Жаль, что у него уже пропал голос и он не мог вразумительно втолко-, вать обо всех своих предчувствиях и опасениях сыну. Только дал понять Бессазу, чтобы отныне он занимался делами постоялого двора, и показал свое завещание.
Расстроенный Бессаз ушел от отца, не зная, за что ему взяться и с чего начать. Но выяснилось, что Фаррух прекрасно разбирается во всем, что касается содержания двора, учета и расчета, и в прочих делах, будто он, еще вчерашний мушрик из проклятой богом деревушки, давно промышлял в городе и до тонкостей разбирался во всех хитросплетениях торговли. Был к тому же послушным, исполнительным, но одного не понимал Бессаз, почему это он, проходя всякий раз мимо, суетливый и деятельный, с метлой в руке или ведрами, обязательно, как бы невзначай, задевал его спину, извинялся, проклиная себя за неуклюжесть…
- Теперь мне ясно, - пояснила, криво усмехнувшись, черепаха, - что мошенник таким образом ощупывал мою спину и хвост, ибо староста рассказал ему о том, что со мной творилось. Ведь не зря же он показывал, в какой позе я лежал и хохотал вместе с Майрой. О, каким проницательным оказался имам! Он уже заранее знал, что у меня еще и спина закроется панцирем… Я же, глупец, был уверен, что, кроме хвоста, ничего в моем теле теперь не изменится, - думал я: закончится суета с наследством отца - и я займусь лечением; знахарь безболезненно удалит мне хвост… Слышал я, что бухарские знахари убирают, не оставляя следов, не только хвосты, но и лошадиные уши у порядочных граждан… Вы же, Тарази-хан, скажу вам без лести, делаете это лучше самого искусного колдуна!
Отец Бессаза Прожил еще день. Под утро Бессаз вдруг проснулся, застонав от дурного сна, - лихорадило, и он долго не мог успокоиться.
В дурном предчувствии Бессаз побежал в комнату отца - его труп, уже окоченевший, был в такой позе, будто отец сам задушил себя, крепко сжав руками горло.
Бессаз крикнул и выбежал, чтобы позвать Фарруха, но внутренний голос задержал его. Он вернулся к покойному и долго не мог разжать ему руки.
- В бешеной лихорадке, - продолжала черепаха, - я расстегнул воротник, который он никогда не снимал, и увидел, господа ученые, что шея у него черная, морщинистая, словом - черепашья… Это наша родовая болезнь, вроде проклятия, все мы, из рода Баккал-заде, жили с черепашьим клеймом… У отца клеймо было только на шее, само тело его оказалось без единого изъяна, полностью человечьим. Никто из посторонних так и не узнал его тайны, ибо я заявил всем, что отец завещал похоронить его, не снимая воротника… мол, чудачество, связанное с его суеверной натурой…
На похороны неожиданно явился сам Денгиз-хан, что всех удивило - ведь эмир уже не выходил за пределы своего сада.
Бессаз был польщен и, чтобы показать, что служит своему эмиру верой и правдой, протянул Денгиз-хану документ, возвращенный старостой.
Денгиз-хан удивленно поднял брови, читая документ, и Бессаз понял, что вручил его не по адресу. Денгиз-хану же ничего не оставалось, как сделать вид, будто он знает о таинственном учреждении, откуда был послан в деревню документ, и сказал кратко:
- Похвально! - и передал бумагу своему телохранителю.
Бессаз же наивно ждал, что эмир непременно осудит то учреждение, которое обращается к низшим деревенским чинам, чтобы те следили за работой столичных чиновников. Но монарх, запутавший ходы к своему дворцу подземными дорогами, да так, что никто не знает, как подать жалобу или прошение без посредничества проводников, берущих за это мзду, не мог, наверное, поступить иначе.
- Вы ведь сами видели, Тарази-хан, как зарабатывают на этом проводники, - напомнила черепаха, неизвестно от кого знавшая о приключениях нашего тестудолога в городе Денгиз-хана.
Бессаз похоронил отца и, не остыв еще, сгоряча, решил исполнить свой зловещий замысел.
- Езжай и привези сюда Майру, - приказал он Фарруху. - У нас с ней уговор… Только не говори, плут, что тебе нельзя возвращаться… За эти дни, пока ты здесь, ты уже трижды успел тайно побывать в деревне… Я ведь знаю…
- Хорошо, я все сделаю, - закивал Фаррух, не удивленный и не огорченный, будто заранее знал о договоре Бессаза и Майры.
В тот день, когда Фаррух уехал, Бессаз почувствовал сильное недомогание. Ему уже давно было скверно, но он крепился и не подавал вида, а сейчас ослабел окончательно и слег. В заботах и суете не заметил, как кожа на его спине начала твердеть, становясь бесчувственной, сильно опухли руки и ноги.
Понимая, что с ним творится что-то ужасное, Бессаз заперся и не выходил из комнаты, даже не приветствовал у ворот каждого въезжающего в караван-сарай торговца, что входило в этикет всех хозяев постоялых дворов.
- Тело мое корчилось, меняя форму, - вздохнула черепаха, - и я уже не мог ходить, лишь ползал на четвереньках. Пощадите меня, Тарази-хан, избавьте от рассказа о подробностях моего полного танасуха, вам и так все ясно… Добавлю только, что когда я стал черепахой, больше всего испугался не за себя, а за Майру. И, услышав во дворе голос Фарруха, решил, что он привез Майру, и в панике бросился, пробил дыру в стене панцирем и выполз наружу… и вскоре на пустыре был пойман вами, Тарази-хан, за что я благодарю господа… Простите за мелочность, хотел давно спросить вас: Фаррух был с женщиной?
- Я не видел никакой женщины, - сказал Тарази так, будто это не имеет никакого отношения к рассказу.
- Слава богу! - обрадовалась черепаха. - Значит, Фаррух не смог завладеть Майрой… А как он вел себя, презренный, когда узнал, что я исчез?
- Был сдержан… вроде опечален, - снова нехотя ответил Тарази.
- А как вы думаете, почему Денгиз-хан поручил вам увести меня? Уверен, что Фаррух знал о моем танасухе и заранее договорился с ним. Через того проводника, который повел вас к дворцу… Чтобы поделить чужое, у нас низкий слуга может найти союзника среди высоких вельмож, не удивляйтесь…
Черепаха посмотрела на тестудологов, желая понять, какое впечатление произвел на них рассказ, но, вспомнив еще что-то существенное, повела себя странно, схватила Тарази за руку, и тот наклонил к ней ухо, чтобы слушать.
- Да, вот еще что! В нашей семье из уст в уста передавали, что род свой мы ведем от черепахи. В год черепахи мы устраивали веселье, все танцевали вокруг костра, постукивая в черепашьи панцири, как в барабаны, и ползали на четвереньках с повязками на глазах, бились лбами… Думал я раньше, что это просто суеверие… забавная игра… А оказалось, что все мы носим клеймо, чтобы природа не забывала возвращать нас к праматери Черепахе… Я же как раз оказался последним по счету и, как видите, истратил все человеческое…
Часть третья
I
Сутулый мужчина, слабого телосложения, сквозь халат которого вырисовывалось брюшко, наеденное благодаря уходу Абитая, предстал перед нашими тестудологами. Он второпях натягивал через облысевшую голову рубашку, когда вошли Тарази и Армон, и им пришлось в нетерпении ждать, чтобы увидеть его лицо, неожиданно оказавшееся приятным, хотя и строгим, с проседью на усах.
"Ему уже под пятьдесят", - мелькнуло у Тарази, и он всматривался в Бессаза, будто не мог привыкнуть к этому, хотя подсчеты, прибавление к его двадцати семи годам - каждый раз десяти лет - после первого лечения, второго, были платой за то, что природа позволяла вмешиваться в свой порядок, в раз и навсегда установленную череду лет для каждого существа…
Бессаз же от восторга не знал, что сказать, и глядел на вошедших широко и удивленно; словно видел в их зрачках свое увеличенное отражение, которым не мог налюбоваться.
Тарази, сдерживая волнение, шагнул к Бессазу, стоящему уже не в черепашьем облике, и поспешно, будто торопился куда-то, сказал:
- Ноги покажите!
Бессаз, чуть смущенно, поднял штанину и показал свои загорелые ноги. Тарази пощупал левую, потом правую ногу за икры и, довольный, отметил:
- В порядке! Присядьте, сложите руки. Поясница не болит?
Бессаз делал все с добросовестностью ученика, жаждущего похвалы. Но тестудолог, наблюдая за его жестами, все больше мрачнел и под конец даже как будто обозлился.
- Быстрее! - поторапливал он Бессаза, словно решил поиздеваться, как издевается хозяин цирка над дрессированным, если представление не удалось на славу. - Голову вверх-вниз!
Затем он поманил Бессаза к окну и стал хмуро всматриваться ему в лицо, отчего Бессаз боязливо заморгал глазами.
Он толкнул Бессаза в бок, схватил его за щеку, натянул кожу, да так, будто проверял, лопнет она или нет. На щеке Бессаза появились красные пятна от его пальцев, но когда пятна побледнели, лицо снова приняло болезненно-матовый, бескровный вид маски.
И улыбка на его губах, едва появившись, сразу гасла, и даже, когда Бессаз засмущался, лицо его почему-то выразило противоположное чувство нахальную ухмылку. Будто все его чувства смешались, перепутались - и Бессаз теперь искаженно воспринимал все, и любого, кто говорил с ним, выражение его лица вводило в заблуждение.
"Ничего удивительного, - сказал себе Тарази, - ведь он воскрес из мертвых…"
- Ладно, - досадливо махнул он рукой. - Раздевайтесь!
- Как?! - невольно вырвалось у Бессаза. - А я ведь был рад, что оделся наконец, вы меня поймете… - не терпелось разглядеть себя, ощупать руки, ноги, голову… Но главное - скорее показаться Абитаю и Хатун, которые ждали его за домом, - об этом Бессаз умолчал, хотя для Тарази это было ясно с самого начала.
Тарази кивнул, но, видя, что Бессаз медлит, нетерпеливо расстегнул ему пуговицы, и Бессаз поспешно растянулся на кровати, раздевшись.
Когда Бессаз повернулся на живот, показывая голую спину, Тарази подозвал поближе Армона, и они оба наклонились над телом бывшей черепахи.
Хвост у Бессаза тоже исчез (он отвалился во время опытов, и Абитай, завернув хвост в тряпку, трепетно вынес утром на свалку), но на том месте, где он рос ранее, виднелся небольшой нарост, величиной с орех, огненно-красный, еще не полностью покрытый кожицей, - сам Бессаз назвал это копчиком.