Своими выводами Веттштейн произвел фурор среди коллег, многие из которых стали его противниками. Они требовали, чтобы городской совет Базеля запретил Веттштейну выпускать его издание греческого Нового Завета, которое заклеймили как "бессмысленное, никчемное и даже опасное сочинение", утверждая, что "священнослужитель Веттштейн читает неортодоксальные проповеди, противоречит в них учению реформатской церкви и готовит к печати греческий Новый Завет с некоторыми опасными новшествами, подозрительно похожими на социнианские [социни - анство - учение, отвергающее Божественность Христа]". Призванный к ответу за свои убеждения перед ученым советом, Веттштейн выказал "рационалистические" взгляды, отрицал полную богодухновенность Писания и существование дьявола и демонов, а также проявлял чрезмерный интерес к неясностям в священных текстах.
Веттштейна лишили церковного сана и вынудили покинуть Базель, после чего он обосновался в Амстердаме, где продолжил работу. Позднее он заявлял, что вся эта полемика на двадцать лет отдалила публикацию его издания греческого Нового Завета (1751–1752).
Тем не менее издание получилось великолепным: даже сейчас, спустя более 250 лет, его по - прежнему ценят ученые. В нем Веттштейн привел Textus Receptus, а также непостижимое уму собрание греческих, римских и еврейских текстов, параллельных фрагментам Нового Завета и способных пояснить их значение. Кроме того, он процитировал огромное количество разночтений, ссылаясь на 25 маюскульных и около 250 минускульных рукописей (их почти в три раза больше, чем источников у Милла), расположил их в четком порядке, обозначил каждую маюскульную рукопись заглавной буквой и воспользовался арабской нумерацией для минускульных рукописей. Эта справочная система считалась эталонной и широко применяется по сей день.
Несмотря на колоссальную ценность издания Веттштейна, текстологическая теория, на которую оно опирается, обычно считается абсолютно регрессивной. Веттштейн игнорировал преимущества методов, предложенных Бентли (с которым он некогда сверял манускрипты) и Бенгелем (которого он считал врагом), и придерживался мнения, что ранним греческим манускриптам Нового Завета не следует доверять - он считал, что все они были изменены, приведены в соответствие с латинскими источниками. Однако доказательств тому не существует, а пользование этим допущением как основным оценочным критерием приводит к тому, что при выборе одного из разночтений предпочтение отдается не наиболее давним по времени источникам (согласно теории Веттштейна, они наиболее далеки от оригиналов!), а самым современным (то есть греческим манускриптам Средневековья). Эту странную теорию не поддерживает никто из видных ученых.
Карл Лахман
После Веттштейна еще несколько специалистов по текстологии внесли более или менее значительный вклад в методологию определения наиболее ранних форм библейских текстов в условиях растущего количества манускриптов (поскольку новые находили постоянно), подтверждающих разночтения; к числу таких ученых принадлежат И. Семлер и И. Я. Грисбах. Однако следующий значительный прорыв в этой сфере случился лишь через восемьдесят лет, после безобидной с виду, но революционной по сути публикации сравнительно тонкого издания греческого Нового Завета немецким филологом Карлом Лахманом (1793–1851).
На первых этапах работы Лахман решил, что просто текстовых свидетельств недостаточно, чтобы определить, что изначально писали авторы оригиналов. Самые ранние манускрипты, к которым он имел доступ, относились к IV‑V векам, то есть были изготовлены через сотни лет после появления оригиналов. Кто способен угадать, какие превратности постигли эти тексты с тех пор, как были написаны автографы, и до создания самых ранних уцелевших свидетельств столетия спустя? Поэтому Лахман поставил перед собой упрощенную задачу. Он знал, что Textus Receptus основан на манускриптах XII века. Он мог бы улучшить его: вернуться на восемьсот лет назад и подготовить издание Нового Завета, каким он выглядел ближе к концу IV века. Это самое меньшее, что можно сделать с помощью уцелевших манускриптов на греческом, - а также рукописных вариантов Вульгаты Иеронима и цитат из текстов таких авторов, как Ириней, Ориген и Киприан. Так Лахман и поступил. Опираясь на несколько ранних маюскульных манускриптов, а также на самые ранние латинские манускрипты и цитаты из святоотеческой литературы, он предпочел не просто править Textus Receptus по мере необходимости (путь, избранный его предшественниками, недовольными качеством Т. R.), а полностью отказаться от Т. R. и составить текст заново, по собственным принципам.
Таким образом, в 1831 году он создал новую версию текста, не основанного на Т. R. Этот дерзкий поступок был первым в своем роде. Спустя более трехсот лет мир увидел издание греческого Нового Завета, основанное исключительно на древних источниках.
Стремление Лахмана составить текст в том виде, в котором он был известен в конце IV века, не всегда оказывалось понятным, и даже если его находили понятным, то не всегда ценили. Многие читатели считали, что Лахман претендует на славу составителя "оригинала", и протестовали, так как при этом он принципиально отказался почти ото всех источников (поздних текстов, содержащихся во множестве манускриптов). Другие замечали сходство его метода с подходом Бентли, у которого тоже рождалась идея сравнить самые ранние греческие и латинские манускрипты, чтобы выявить текст IV века (но Бентли считал, что получится текст, известный Оригену в начале III века), поэтому Лахмана иногда называли подражателем Бентли. Но в действительности Лахман просто избавился от гнета бесполезной, установившейся в среде печатников и ученых традиции отдавать предпочтение Т. R., который, безусловно, не заслуживал подобного статуса, так как печатался и перепечатывался не потому, что все считали его основанным на достоверной текстовой базе, а по той простой причине, что именно этот текст был и привычным, и знакомым.
Лобеготт Фридрих Константин фон Тишендорф
В то время как ученые, подобные Бентли, Бенгелю и Лахману, совершенствовали методологию исследования разночтений в манускриптах Нового Завета, в старых библиотеках и монастырях Востока и Запада обнаруживались ценные находки. Поиском библейских рукописей и публикацией их текстов наиболее усердно занимался в XIX веке ученый с примечательным именем Лобеготт Фридрих Константин фон Тишендорф (1815–1874). Его назвали Лобеготтом (нем. "Хвала Богу"), так как перед тем, как он родился, его мать увидела слепого и впала в суеверную убежденность, что ее младенец родится слепым. Когда же он появился на свет совершенно здоровым, мать посвятила его Богу, назвав довольно редким именем.
Тишендорф был на удивление пылким и увлеченным ученым, который считал свою работу, связанную с текстом Нового Завета, священной, предначертанной свыше. В двадцать с небольшим лет он писал своей невесте: "Передо мной стоит священная задача - восстановить оригинал Нового Завета". Чтобы выполнить эту священную задачу, он изучал каждый манускрипт, какой только ему удавалось найти в каждой библиотеке и монастыре. Тишендорф совершил несколько путешествий по Европе и "Востоку" (имеется в виду Ближний Восток) и повсюду искал, расшифровывал и публиковал манускрипты. Одной из его самых ранних и наиболее известных удач стал давно найденный, но так и не прочитанный манускрипт. Это был палимпсест Ефремов кодекс (Codex Ephmemi Rescriptus), хранящийся в Национальной библиотеке Парижа. Кодекс представлял собой греческий манускрипт Нового Завета, относящийся к V веку, но в XII веке его соскоблили, чтобы повторно использовать листы пергамента для записи некоторых проповедей сирийского отца церкви Ефрема. Неполностью соскобленный текст просматривался сквозь более поздний, но был виден так плохо, что даже самым опытным исследователям удалось расшифровать лишь малую часть слов. Однако во времена Тишендорфа появились химические реактивы, благодаря которым более ранний текст мог проявиться. Осторожно нанося эти реактивы и медленно продвигаясь по тексту, Тишендорф сумел разобрать его слова, представил миру первую успешную расшифровку древнего текста и приобрел определенную репутацию в заинтересованных кругах.
В этих кругах нашлись люди, у которых Тишендорфу удалось получить финансовую поддержку, необходимую для путешествий в другие страны Европы и Ближнего Востока с целью поиска манускриптов. Самой знаменитой находкой Тишендорфа стала одна из поистине великих рукописных копий Библии, существующих по сей день, - Синайский кодекс. История его обнаружения больше похожа на легенду, хотя известна нам со слов, записанных рукой Тишендорфа.
В 1844 году еще не достигший тридцатилетия Тишендорф предпринял поездку в Египет. Верхом на верблюдах он и его спутники добрались до пустынного монастыря святой Екатерины. О том, что произошло в монастыре 24 мая 1844 года, подробно рассказал сам Тишендорф:
Жемчужину всех моих исследований я нашел у подножия горы Синай, в монастыре святой Екатерины. Посетив монастырь в мае 1844 года, я заметил посреди просторного помещения вместительную корзину, полную старых пергаментов, и библиотекарь, сведущий человек, сообщил мне, что две такие же кучи рукописей, заплесневевшие от времени, уже предали огню. Каким же было мое изумление, когда в этом ворохе я обнаружил довольно много листов экземпляра Ветхого Завета на греческом - как мне показалось, самого древнего из виденных мной. Монастырское начальство позволило мне забрать треть этих пергаментов, или сорок три листа, весьма охотно, поскольку их все равно собирались сжечь. Но выпросить остальное мне не удалось. Слишком явная радость, которую я выказал, возбудила их подозрения насчет ценности манускрипта. Я разобрал и переписал страницу текста из Исайи и Иеремии, и потребовал, чтобы монахи с религиозным рвением берегли все подобные рукописи, какие им попадутся.
Тишендорф попытался забрать и оставшуюся часть драгоценного манускрипта, но так и не смог убедить монахов расстаться с ним. Вернувшись в монастырь через девять лет, он обнаружил, что рукопись пропала бесследно. Затем в 1859 году он совершил новое путешествие - на этот раз под покровительством русского царя Александра II, питавшего интерес ко всему христианскому, особенно к христианским древностям. Никаких следов манускрипта не находилось вплоть до последнего дня очередного пребывания Тишендорфа в монастыре. Получив приглашение посетить келью монастырского эконома, Тишендорф завел с ним разговор о Септуагинте (греческом Ветхом Завете) и услышал от эконома: "Я тоже читал Септуагинту". И он вынес из угла комнаты фолиант, завернутый в красную ткань. Тишендорф продолжает:
Я развернул его и, к своему полному изумлению, обнаружил не только те самые фрагменты, которые пятнадцать лет назад извлек из мусорной корзины, но и другие тексты Ветхого Завета, полный Новый Завет и вдобавок Послание Варнавы и часть "Пастыря" Ерма. Радость переполняла меня, но на этот раз я постарался скрыть ее от эконома и остальных собравшихся и как можно небрежнее попросил позволения забрать манускрипт в келью, где я спал, чтобы на досуге полистать его.
Тишендорф мгновенно понял, что за манускрипт перед ним - самый ранний из уцелевших источников текста Нового Завета, "самое драгоценное библейское сокровище из всех существующих - документ, возрастом и значением превосходящий все манускрипты, которые мне доводилось изучать". После сложных и длительных переговоров, во время которых Тишендорф недвусмысленно намекал монахам, что его покровитель, русский царь, будет настолько обрадован преподнесенной в дар редкой рукописью, что наверняка сделает щедрые денежные пожертвования монастырю, ему наконец разрешили увезти манускрипт в Лейпциг. Там за царский счет Тишендорф подготовил роскошное четырехтомное издание, вышедшее в свет в 1862 году к тысячелетию основания Российской империи.
После революции 1917 года новое русское правительство, нуждающееся в средствах и незаинтересованное в хранении манускриптов Библии, продало Синайский кодекс Британскому музею за 100 тысяч фунтов стерлингов. В настоящее время он как часть постоянной экспозиции Британской библиотеки выставлен в зале манускриптов.
Разумеется, это был всего один из многочисленных вкладов Тишендорфа в развитие текстологии. Всего он опубликовал 22 издания раннехристианских текстов, а также восемь отдельных изданий греческого Нового Завета - все восемь по сей день остаются кладезем сведений, подтверждающих подлинность тех или иных разночтений греческого текста. О плодовитости этого ученого говорит библиографический очерк, подготовленный Каспаром Рене Грегори: в этом очерке список публикаций Тишендорфа занимает целиком одиннадцать страниц.
Брук Фосс Уэсткотт и Фентон Джон Энтони Хорт
Более чем кто‑либо из ученых XVIII‑XIX века, два профессора Кембриджа, Брук Фосс Уэсткотт (Весткотт, 1825–1901) и Фентон Джон Энтони Хорт (1828–1892), заслуживают благодарности современных текстологов за разработку аналитических методов, которыми мы пользуемся при изучении манускриптов Нового Завета. С тех пор как в 1881 году была опубликована их знаменитая работа "Новый Завет в греческом подлиннике", с этими именами приходилось считаться всем ученым - признавая их проницательность, уточняя отдельные детали их работ, предлагая альтернативные подходы с учетом четкой и авторитетной аналитической системы Уэсткотта и Хорта. Своими достоинствами эта система обязана в первую очередь таланту Хорта.
Труд Уэсткотта и Хорта был издан в двух томах. Один из них представлял собой редакцию Нового Завета, основанную на результатах 28–летней совместной работы с целью выявить оригинальный текст в местах, где имелись разночтения. Второй том был изложением основных принципов, которым ученые следовали при подготовке материалов для первого тома. Хорт написал второй том, представив в нем на редкость аргументированный и весомый обзор материалов и методов, доступных ученым, решающим практические вопросы в сфере текстологии. Текст исполнен смысла, в нем нет ни единого лишнего слова. Логика очевидна, проблема рассмотрена всесторонне. Это замечательная книга, во многих отношениях - классический труд в данной сфере. От своих студентов я требую обязательного усвоения содержащихся в ней материалов.
В некоторой мере Уэсткотт и Хорт были поглощены текстологическими проблемами Нового Завета на протяжении всей своей научной карьеры. Еще в возрасте двадцати трех лет Хорт, получивший классическое образование, но не подозревавший о том, с какими трудностями сопряжено изучение Нового Завета, писал своему другу Джону Эллертону:
Еще несколько недель назад я понятия не имел о значении этих текстов, так как слишком мало читал греческий завет, с трудом продираясь через чудовищный Textus Receptus… Сколько исправлений в хорошем достоверном мс [манускрипте] прояснили смысл не вульгарным, условным образом, а придавая ему глубину и полноту… Подумать только, этот мерзкий Textus Receptus целиком основан на поздних мсс [манускриптах]; счастье, что еще сохранились такие ранние.
Всего через пару лет после этого Уэсткотт и Хорт решают взяться за новую редакцию Нового Завета. В очередном письме Эллертону 19 апреля 1853 года Хорт рассказывает:
Я ни с кем не виделся, кроме Уэсткотта, у которого… провел несколько часов. Об одном результате нашего разговора я могу сообщить и тебе. Мы с ним намерены отредактировать греческий текст Нового Завета - за два - три года, если получится. Лахман и Тишендорф приводят богатый материал, но этого недостаточно… Наша цель - предоставить священникам в целом, школам и т. д. краткий греческий завет, не обезображенный византийскими [то есть средневековыми] искажениями.
Оптимистичные ожидания, что работа над изданием не затянется, не покидали Хорта до ноября того же года, когда он писал, что вместе с Уэсткоттом надеется "тиснуть" свою редакцию "через год с небольшим". Но едва началась работа, надежды на ее быстрое завершение померкли. Спустя девять лет Хорт подбадривает в письме Уэсткотта, подавленного открывшейся перспективой:
Эта работа должна быть выполнена, а выполнить ее с удовлетворительными результатами невозможно… без упорного труда, что во всей Европе осознаем разве что мы сами. Для большей части чтений, если мысленно отделить их от всех остальных, затраты труда совершенно непропорциональны. Однако, веря, что абсолютно невозможно провести черту между важными и неважными чтениями, я едва ли назову эти затраты труда непропорциональными по сравнению со значимостью целого текста, отредактированного так, как только это возможно. Думаю, с нашей стороны было бы абсолютно непростительно бросить эту работу.