Все зимовщики довольно загалдели, и Роберт, мгновенно забыв обо всех своих сомнениях, рывком вскочил с койки. Уставшие мышцы, которым за все проведенное в Антарктиде время почти не удавалось полностью расслабиться из-за холода, отозвались несильной, но довольно противной ноющей болью. Но Скотт заставил себя не обращать на нее внимания. Он вышел из-за ширмы, проворно оделся и вместе с другими зимовщиками отправился на мороз.
Работы у членов экспедиции было много. Кто-то побежал еще раз проверить приборы и убедиться, что они не пострадали от снежной вьюги, кто-то отправился за чистым снегом для кухни, а большинство зимовщиков во главе с Лоуренсом Отсом поспешно обошли дом и заглянули в примыкавшую к его задней стене конюшню, где пережидали пургу десять оставшихся в живых после обустройства на мысе Эванс и походов для организации складов пони.
Внутри конюшни было темно. Жаровня, на которой стояли плошки с горящим китовым жиром, почти совсем остыла, и жир только дымился, распространяя вокруг тяжелый запах горелого. Правда, остыть хорошо натопленная перед пургой конюшня не успела, и воздух в ней, к счастью, пока еще был достаточно теплым. Но пони, судя по всему, все равно чувствовали себя неважно: никто из них не отреагировал на приход хозяев, а когда Отс зажег одну из плошек, оказалось, что все животные, кроме одного, неподвижно лежат на подстилках и даже не пытаются подняться на ноги.
- Ну и что вы разлеглись, не так уж и долго снег шел, нечего тут умирающих изображать, - насмешливым голосом, в котором, тем не менее, явственно звучали нотки беспокойства, заворчал Лоуренс и, подойдя к ближайшему стойлу, попытался растормошить ее ослабевшего обитателя. - Ну же, Боунз, вставай! Не вздумай опять заболеть!
Еще до того, как группка Уилсона вернулась из своего похода, Боунз и два других пони перенесли тяжелую болезнь - вечно мрачный Отс был уверен, что экспедиция лишится всех троих, однако приложил все усилия, чтобы вернуть их к жизни, в чем, в конце концов, и преуспел. Но понять, что именно было причиной их болезни, никто так и не смог, и полярники здорово опасались, как бы лошадям снова не стало плохо. К счастью, на этот раз его опасения не оправдались. Боунз неохотно поднялся на ноги и даже позволил вывести себя из душной постройки на улицу. Другие пони, понукаемые товарищами Отса, тоже начали вставать, недовольно фыркая и пытаясь укусить своих хозяев. Большинство из них упирались, зная, что теперь им предстоит не меньше часа ходить и бегать по снегу на ледяном ветру с седоками на спинах, и не желая покидать свое теплое жилье. Но Отс и помогавшие ему Черри-Гаррард с Боуэрсом были неумолимы: как ни старались четвероногие полярники остаться дома, их выпихивали на мороз, быстро, пока сбруя не затвердела от холода, седлали и отводили подальше от конюшни и передавали в руки Скотту, Аткинсу и Антону Омельченко, вырваться от которых у пони тоже не было никакой возможности. Наконец, на улице оказались все лошади кроме одной - буяна Кристофера, самого крупного и сильного, а также обладавшего самым скверным характером пони. Он, как всегда, не собирался сдаваться без боя, громко ржал и отчаянно лягался, и Отсу лишь чудом удавалось уворачиваться от ударов его копыт.
- Скотина! - ругался Лоуренс, пытаясь схватить за уздечку в очередной раз вырвавшегося и забившегося в самое дальнее от входа стойло Кристофера. - Радуйся, что капитан запретил вас наказывать, а то бы я тебя так кнутом приласкал! Да иди же сюда, чтоб тебе провалиться!!!
Кристофер пригнул голову, словно сдаваясь, но в следующий момент, изловчившись, вцепился зубами в толстый меховой рукав дрессировщика. Если бы тот был одет хоть чуть-чуть полегче, ему пришлось бы плохо, но прокусить несколько толстых слоев меха и теплой ткани пони не смог, и его сильные челюсти просто крепко зажали руку Отса, не причинив ей ни вреда, ни даже особой боли. Лоуренс замахнулся было на разошедшегося жеребца уздечкой, но, вспомнив строжайший запрет Скотта бить животных, ограничился ругательствами и пожеланиями Кристоферу подавиться. Пони это нисколько не смутило: в ответ он лишь затряс головой, словно пытаясь откусить кусок рукава Отса. Однако полярник, воспользовавшись тем, что теперь его четвероногий противник занят шубой, а не попытками остаться в стойле, с новой силой потянул его к выходу, и Кристофер машинально сделал вслед за ним несколько шагов. Этим не преминул воспользоваться Черри, подбежавший к строптивому пони сзади и начавший выталкивать его из конюшни, рискуя в любой момент получить удар копытом. Общими усилиями они с Отсом выпихнули упрямца на холод, и Черри проворно захлопнул за ним дверь. Кристофер, видя свое поражение, но не желая с ним мириться, обиженно заржал, выпустив из зубов рукав хозяина, и сделал несколько прыжков по наметенным возле конюшни сугробам, глубоко проваливаясь в мягкий снег. Это его немного отрезвило, и когда Отс с бросившимся ему на подмогу Боуэрсом снова поймали непослушного пони и стали надевать на него сбрую, Кристофер уже вырывался довольно вяло - скорее, просто по привычке. Остальные пони поддерживали его прерывистым, больше похожим на кашель ржанием, но последовать его примеру и попытаться вырваться никто из них не решился. Лошади уже знали, что когда зимовщики вытаскивают их на тренировку, сопротивляться бесполезно: хоть брыкайся, хоть веди себя спокойно, а домой, в душное, но теплое стойло все равно вернешься не раньше, чем через пару часов.
Наконец, Кристофер был полностью "экипирован" и отведен к другим пони. Больше он не дергался и не кусался, и вообще вид у него стал более спокойным, но хитрые бегающие глаза говорили о том, что жеребец по-прежнему готов повоевать с дрессировщиками и просто выжидает для этого более подходящего момента. У других же лошадей выражение глаз было и вовсе несчастным и обреченным - особенно у все еще слабого после болезни Боунза и изначально не отличавшегося крепким здоровьем Джимми Пигга. Но Отс и его помощники были неумолимы: каждый из них потянул за собой двух пони, заставляя их сначала медленно идти вокруг дома по рыхлому снегу, потом все ускорять шаг, а потом и бежать. Недостаточно широкие копыта лошадей вязли в сугробах, из их приоткрытых ртов вырывался пар, который тут же застывал на их мордах пушистым, похожим на белую плесень, инеем, они тяжело дышали и нервно трясли головами, а после двух-трех кругов многие из них начинали спотыкаться. Но люди продолжали тянуть их вперед, по новым, еще не утоптанным сугробам или по скользкому льду, на котором копыта так и норовили разъехаться в разные стороны.
Кристофер, да и некоторые другие пони несколько раз пытались вырваться и убежать к входу в конюшню, словно надеясь, что их туда пустят, но их каждый раз ловили на полдороги и возвращали обратно. Роберт Скотт время от времени выходил из дома, чтобы проверить, как идут занятия с лошадьми, и напомнить дрессировщикам, чтобы те обращались с животными ласково и не били их.
Наконец, Боунз окончательно выбился из сил, остановился и попытался лечь на снег, не обращая внимания на понукавшего его Антона. Тот, недовольно проворчав что-то по-русски, с трудом удержал своего подопечного, но от неожиданности выпустил уздечку второго пони, Джию, который не упустил удачный момент и галопом кинулся к дому.
- Держите его! - крикнул Антон по-английски, после чего снова перешел на родной язык и, судя по интонации, пожелал обоим своим пони много разных неприятностей. Гнаться за Джию, в несколько прыжков почти достигшем дверей конюшни, было уже поздно, и конюх сосредоточил все свое внимание на Боунзе. Ложиться тот как будто бы передумал, но стоял, опустив голову и мелко дрожа, и было ясно, что заставить его снова бежать по сугробам в этот день больше не удастся - ни силой, ни какими-либо уловками.
- Энтони, ну что там? - сердито спросил Отс, подтаскивая к Омельченко упиравшегося Кристофера.
- Боунз слишком устал, ему на сегодня хватит, - тоже с некоторым раздражением отозвался Антон. - Давайте я отведу их с Джию в стойло, а потом помогу вам с остальными.
- Нежничаешь ты с ними, - как всегда, морщась и всем своим видом показывая, что ему не нравится английская речь с акцентом, хмыкнул Лоуренс. - Им весной идти на полюс, ты представляешь, какая это нагрузка? От твоей заботы им там будет только хуже!
Антон замялся, раздумывая, стоит ли намекнуть Отсу, что при таких тренировках пони запросто могут и не дожить до весны, но главный специалист по лошадям уже махнул на него рукой и пошел дальше, дергая Кристофера за узду и тихо ругаясь. Омельченко решил, что это можно считать согласием на завершение работы с Боунзом, и потянул уставшего пони назад, к стойлам. Измученная лошадь, почувствовав, что скоро она окажется в тепле, быстро воспрянула духом и охотно зашагала вслед за своим проводником, с каждым шагом все резвее переставляя ноги.
Возле входа в конюшню их ждал Скотт, державший понуро свесившего голову Джию - пони рвался домой, но начальник экспедиции не спешил открывать перед ним вожделенную дверь. Увидев, что Антон ведет в конюшню второго пони, Роберт неодобрительно покачал головой, но не стал возражать против таких поблажек и сам дернул створку двери, впуская Джию в нагретое горящим жиром помещение. Оба пони рванулись туда одновременно, отпихнув хозяев и едва не сбив друг друга с ног.
- Вот же бешенные! - возмутился Скотт и шагнул было в распахнутую дверь следом за непослушными лошадьми, чтобы развести их по стойлам, как вдруг за его спиной послышался истошный вопль Отса:
- Роберт! Осторожнее!!!
Скотт и Омельченко обернулись и, не сговариваясь, прыгнули в разные стороны - подальше от распахнутой двери конюшни, к которой галопом, поднимая фонтаны снега, несся злобно фыркавший Кристофер. Лоуренс Отс лежал в сугробе в десятке шагов от дома и гневно грозил улепетывавшему пони кулаком - должно быть, он пытался остановить буяна, но не смог бежать так быстро и упал. А Кристоферу было на это наплевать: он дождался, пока дверь конюшни откроют, сумел вырваться из державших его рук, успел добежать до своего жилища до того, как его снова заперли, и теперь с гордостью занял свое стойло с явным намерением ни за что больше его не покидать.
- Вот же стервец! - прокомментировал случившееся Отс, заходя вслед за Робертом и Антоном в конюшню и показывая им клок меха, который Кристофер все-таки выдрал из его шубы. "Стервец" в ответ снова зафыркал из своего угла - угрожающе и в то же время с нескрываемым торжеством.
- Целый час делал вид, что стал паинькой, во всем меня слушался, а как только вы открыли дверь - сразу цапнул за руку и бегом сюда! - продолжал сокрушаться Лоуренс, изучая прореху на рукаве. - Все рассчитал, понял, что вы не успеете дверь захлопнуть, и меня потащил по тем ледышкам, о которые мы все время спотыкаемся!..
- А на лекции вы говорили, что умом лошади могут сравниться разве что с политиками, - не удержался от того, чтобы немного поиронизировать, Антон. Отс приподнял покрытые инеем брови, смерил "друга из России" снисходительным взглядом и, ничего не сказав, вышел из конюшни. Скотт тоже посмотрел на конюха укоризненно.
- Лоуренс - очень большой знаток лошадей, - сказал он жестко. - Убедительно вас прошу больше не делать ему таких замечаний.
Он тоже вышел на улицу и, увидев, что остальные дрессировщики как раз ведут еле переставлявших ноги пони мимо входа в стойла, замахал им руками:
- Все, на сегодня хватит! Тащите их сюда!
Пони с трудом добрели до своих "квартир" и с жадностью набросились на солому и прессованную пшеницу, которыми Антон наполнил их кормушки. Убедившись, что все лошади заняты едой и не собираются ложиться на пол, полярники оставили их одних и отправились в дом. Скотт ушел последним, недовольно скрипя зубами - его любимые животные, милые и симпатичные пони с лохматыми гривами словно специально задались целью подвести его. От семнадцати животных, с которыми он прибыл в Антарктиду, уже осталось только десять. Остальные не выдержали осенних походов по устройству складов: некоторые умерли от холода и истощения, некоторые провалились под треснувший во время одного такого похода лед. А десять выживших пони то болели, то слишком быстро уставали и почти всегда отказывались слушаться. И ведь это на них Роберт возлагал главные надежды, если моторные сани не будут работать как следует!
Он уже подходил к входу в жилище полярников, когда взгляд его упал на один из особенно высоких сугробов, наметенных возле угла дома. В этом сугробе была прорыта глубокая пещерка с узким круглым входом, из которого выглядывали две лежавшие одна на другой сонные собачьи морды с прижатыми ушами. Как будто в насмешку над Робертом, уверенном, что собаки в полярных путешествиях будут мучиться сильнее, чем пони, эта лохматая парочка, как и другие ездовые псы, совершенно не страдала от метелей. Скотт подошел поближе к вырытому собаками укрытию и присмотрелся к его жильцам. Те, расслышав сквозь сон скрип его шагов, чуть слышно заворчали, приоткрыли глаза и, убедившись что их не собираются вытаскивать из уютного снежного "гнезда", принялись устраиваться в нем поудобнее. Та из собак, которая лежала снизу, осторожно выбралась из-под своего товарища, а затем так же аккуратно, чтобы не развалить сугроб, стала забираться к нему на спину - пришла ее очередь лежать на теплом и мягком и, одновременно, греть второго пса сверху. Роберт при виде этой идиллии тяжело вздохнул и поспешил скрыться в доме.
Глава XXI
Антарктида, 80® ю. ш., 1911 г.
Оскар Вистинг быстро разворачивал упакованный в несколько шерстяных рубашек и укутанный сверху шубой примус, уверенный, что разжечь его этим вечером ему точно не удастся. Делать это в толстых меховых варежках было страшно неудобно, но о том, чтобы снять их, не могло быть и речи - с каждым днем после выезда из Китовой бухты мороз становился все сильнее, и теперь температура воздуха снова была минус пятьдесят шесть градусов, а в компасах замерз спирт. Вряд ли примус, который в последний раз зажигали утром, много часов назад, сохранил в себе хоть каплю тепла… и хоть каплю не затвердевшего на холоде керосина. Это было невозможно физически, и Вистинг уже приготовился к тому, что отогревать керосин в примусе придется до глубокой ночи, все это время выслушивая недовольные понукания замерзших и мечтающих о горячем молоке товарищей.
Он развернул последнюю мягкую рубашку, встряхнул примус и отчетливо услышал, как внутри прибора что-то плещется. На радостный вопль Оскара сбежалась вся группа путешественников и несколько собак, но, узнав, в чем дело, Амундсен быстро пресек всеобщее веселье.
- Вот когда подогреешь молоко, тогда нас и позовешь, - заявил он Вистингу и вместе с шестью остальными полярниками вернулся к сгруженным с саней ящикам.
Вистинг со вздохом подумал о том, как сейчас хорошо на Фрамхейме Линдстрему - тепло, не нужны никакие рукавицы, и никто не ругает приготовленную им еду и не ворчит, что сухое молоко плохо растворяется в кипятке и что у них в кружках плавают комки… Потом он вспомнил, как выполнял обязанности повара осенью, после высадки на барьер, пока Линдстрем еще жил на корабле, и ему стало еще тоскливее. Как тогда было тепло - и в палатках, и даже на улице! Как всем нравились приготовленные им блюда из мяса пингвинов и чаек - жестковатого, но единогласно признанного деликатесом. Как он замечательно придумал делать из сухого молока густой сливочный соус, вкусный и нежный, без единого комочка…
Полярник закусил губу и принялся в третий раз поднимать упавшую на снег спичку, которую ему никак не удавалось зажечь. Пальцам было холодно даже в варежках, и они отказывались слушаться своего владельца, а воспоминания о вкусных горячих обедах и ужинах, на которые в ближайшие дни группе рассчитывать не приходилось, усилили его голод до невозможности. Сейчас бы он съел все, что угодно, лишь бы эта еда была горячей! Но от горячего его отделяла просто непреодолимая преграда в виде нежелающей зажигаться спички! А друзья уже заканчивали оттаскивать к сложенным здесь летом припасам новые ящики: скоро они сделают всю работу и потребуют молока, которое должно быть к этому времени готово!
Спичка громко зашипела и вспыхнула крошечным, но невероятно ярким на фоне утренней темноты огоньком - и сразу же потухла, "убитая" резким порывом ветра. Оскар взвыл и с остервенением швырнул обгоревший кусочек дерева на снег, после чего отправил туда же сорванную с правой руки варежку. В первую секунду он даже не почувствовал особого холода, но его это не удивило - это было уже очень хорошо знакомое ему обманчивое ощущение. Полярник проворно достал из коробка другую спичку, придвинулся вплотную к ящику с продовольствием и, прикрывая коробок от ветра, снова попытался добыть огонь. Спичка зажглась с первого же раза, а еще через полминуты, убедившись, что керосин в примусе тоже горит, Вистинг нашарил негнущимися пальцами лежащую рядом рукавицу и засунул в нее руку. Варежка еще хранила в себе остатки тепла, и закоченевшие пальцы почти сразу охватила резкая боль. Оскар, морщась, несколько раз сжал и разжал кулак, убедился, что все пальцы нормально гнутся и к ним возвращается чувствительность, и полез в ящик за спрессованной в толстую "колбаску" молочной мукой.
Через час восемь путешественников сидели кружком среди ящиков, защищавших их от ставшего еще более сильным ветра, и, приподняв скрывавшие их лица меховые маски, осторожно пробовали растворенное в кипятке сухое молоко.
- Божественно… - с закрытыми глазами проговорил Хансен, и все остальные поддержали его одобрительным мычанием. Вистинг почувствовал, что расплывается в ужасно самодовольной улыбке, но ничего не смог с собой поделать: несмотря на то, что разводить молочный порошок пришлось с огромными неудобствами, у него получился действительно великолепный напиток, почти не отличимый от обыкновенного кипяченого молока. И теперь восемь постепенно пустеющих кружек с белой дымящейся на морозе жидкостью были предметом его гордости, таким же, как сшитые им палатки и спальные мешки.
Они старались пить как можно медленнее, чтобы максимально растянуть удовольствие от разливавшегося по всему телу тепла, и не думать о том, что сейчас им надо будет встать и снова весь день ехать в санях дальше, подгоняя собак и до боли в глазах всматриваясь в темноту. Идиллия должна была вот-вот закончиться, и каждому из них просто безумно хотелось оттянуть этот момент хотя бы на пару минут.
Как всегда, конец удовольствиям положил Амундсен.
- Все, поехали, - скомандовал он, вскакивая на ноги и направляясь к своим саням с пустой кружкой в руках. - Иначе мы так здесь и останемся до скончания веков.