Наконец Луи вытащил из костра слой раскаленных углей и положил на них кровавый кусок мяса, потом обернулся к брату:
- Ну, что скажешь о моем жарком?
- Я скажу, - прошептал раненый, - что предпочел бы стакан воды.
- Ты его сейчас получишь, брат!
Он отстегнул от седла лошади одну кобуру, бросил туда семь или восемь свинцовых пуль, потом, привязав ее к размотанному шнуру от своих аксельбантов, направился к оврагу. Там он, ногами пробив в ручье лед, погрузил в него кобуру и вытащил ее, полную воды.
Целая стая волков следовала за ним; оступись он, они его тут же сожрали бы. Запах жареного мяса, шедший из избы, привлек этих зверей за четверть льё вокруг.
Луи вернулся целый и невредимый, отдал полную воды кобуру брату, и тот сразу опорожнил ее, будто это был обычный стакан воды. Луи вернулся к оврагу, но на этот раз он держал в левой руке пылающую головню, сочтя необходимой эту предосторожность, так как некоторые из рычащих мародеров в первый раз подошли к нему слишком близко; головня держала их на расстоянии, и, как и в прошлый раз, он благополучно вернулся к брату.
Опасаться нападения на избу не приходилось: пока огонь будет гореть, волки не приблизятся, а Луи собрал достаточно дров, чтобы поддерживать огонь до утра.
Тогда, убедившись, что запасы дров и воды достаточны, Луи лег возле брата, отрезал острием кинжала кусок волчьего мяса, показавшийся ему достаточно прожаренным, и стал есть его с таким же аппетитом, как если бы это был бифштекс, поджаренный на очаге в самой комфортабельной таверне Лондона.
Поль печально смотрел на него.
- Ты не ешь? - спросил его Луи.
- Нет. Я хочу только пить, - ответил Поль.
- Пей! - произнес Луи, передавая кобуру брату.
Тот взял ее и жадно выпил несколько глотков.
- Пей все, - сказал Луи, - источник недалеко.
- Нет, спасибо, - отказался Поль, - к тому же мне надо с тобой поговорить.
Луи посмотрел на брата.
- Да, брат, и серьезно! - добавил раненый.
- Говори, - сказал Луи.
- Возможно, ты ошибся, брат, надеясь, что колонна вернется обратно.
- Невозможно, чтобы она сделала иначе, - сказал Луи.
- Это не имеет значения; допустим, она не вернется.
- Я этого не допускаю, - уверенно произнес Луи.
- Но я допускаю, - сказал Поль, - или, чтобы не перечить тебе, предполагаю это.
- Ну, и что же? - с беспокойством глядя на брата, спросил Луи.
- Так вот, если завтра на заре она не вернется, ты отправишься на поиски ее.
- Гм! - откликнулся Луи, всем своим видом говоря: "Это еще как знать".
- Дело решенное, брат! Впрочем, мы обсудим это завтра утром.
- Хорошо.
- А пока, поскольку в конечном счете у тебя все же больше шансов, чем у меня, вновь увидеть Францию, позволь мне сделать тебе одно признание.
- Признание?
- Да… Послушай, брат, я в своей жизни совершил одно дурное дело.
- Ты? Невозможно!
- Однако это так, и, чтобы я мог умереть без угрызений совести…
- Чтобы ты мог умереть? - прервал его Луи.
- В конце концов, если я должен умереть, то, чтобы я умер без угрызений совести, ты пообещаешь мне исправить это дурное дело.
- Говори! И я сделаю все, что один мужчина может сделать для другого мужчины.
- Брат, в Германии живет одна молодая девушка… дочь одного пастора… пастора в Абенсберге, - знаешь, это в том селении, где стреляли в императора?
- Ну, и что?
- Эту молодую девушку, ее зовут Маргарита Штиллер, я обесчестил!
- Ты?
- Я предупредил тебя… Это больше чем дурное дело, брат: это преступление! Послушай, не знаю почему - я часто об этом думаю, право, - но, когда меня ударило картечью, я подумал об этой девушке. "Это наказание Неба!" - сказал я себе и упал.
- Брат…
- У меня было большое желание позвать тебя, когда я падал, и сказать в двух словах то, что сейчас так долго рассказываю, но подумал, что, позвав тебя, я погубил бы тебя вместе с собой, и промолчал.
- Да, да! Но я заметил твое отсутствие…
- И вернулся, как преданный брат! Я не благодарю тебя, Луи: то, что ты сделал для меня, и я сделал бы для тебя, но в твоем возвращении я увидел благословение Неба, которое позволит мне, может быть, исправить мой грех… Эта молодая девушка, которую я обесчестил, взял силой, надругался над ней, - считай как хочешь! Я был пьян от пороха, от гнева! Так вот, у этой девушки был жених; его звали Фридрих Штапс - это он хотел убить императора в Шёнбрунне.
- Штапс?
- Увы, да!.. Это похоже на роман. Этот Фридрих Штапс, увидевший меня на одном из собраний иллюминатов, - мне некогда рассказывать тебе, как я там очутился, - позвал меня к себе в тюрьму. Я пришел туда. Он попросил меня проводить его до места казни и там, когда он будет мертв, снять с его груди медальон и прочитать бумагу, которая будет у него в правой руке; прочитав эту бумагу, я должен был передать ее полковнику, председателю военного суда, приговорившего его к смерти. Я все ему обещал и проводил его до места казни; он упал, простреленный пятью или шестью пулями.
- А ты взял портрет?
- А я взял портрет и прочел бумагу… Это был портрет Маргариты Штиллер!
- О!
- Погоди… На бумаге было написано три слова и подпись: "Я дарую помилование. Наполеон".
- Брат!
- Ты понимаешь, он не хотел этого помилования! Что он стал бы с ним делать? Его возлюбленная была обесчещена мерзавцем… А этот мерзавец, брат, был я!
- Поль! Поль!
- А этот мерзавец, брат, был я! - повторил Поль. - Теперь слышишь? Если я умру, ты мой наследник; у каждого из нас около двухсот тысяч франков состояния; тебе не нужны мои двести тысяч франков; поэтому я говорю тебе: "Брат, я не знаю, сумеешь ли ты отыскать эту женщину, но, вернувшись во Францию, ты ведь потом отправишься в Германию, не так ли?
- Да, брат.
- Ты разыщешь Маргариту Штиллер. Ее отец, повторяю, был пастором в Абенсберге в тысяча восемьсот девятом году.
- Да, брат.
- Когда ты ее найдешь, то скажешь ей, что со мной случилось, как Бог меня покарал, как в заброшенной избе под вой волков я поведал тебе об этом гнусном происшествии, как ты мне обещал искупить мою вину, насколько возможно искупить подобное преступление, и отдашь ей все мое состояние. Чтобы помочь тебе узнать ее, вот портрет.
И он снял со своей груди медальон, взятый у Штапса.
Луи повесил себе на грудь цепочку, сплетенную из волос, и сказал:
- Будь спокоен, брат!
- Дай твою руку, - произнес Поль.
- Вот она.
- Теперь постарайся заснуть: тебе понадобятся все твои силы завтра.
- Разве я смогу заснуть?
- Постарайся! Я тоже постараюсь.
Луи встал, подбросил охапку еловых и лиственничных веток в костер, готовый вот-вот угаснуть; потом, взяв раскаленную головню, он швырнул ее в самую гущу волков: привлеченные жареным мясом, но сдерживаемые на расстоянии огнем, они полукругом расселись вокруг избы, другие же подошли и стали нюхать запахи через отверстия между досками.
Испуганные раскаленной головней, оказавшейся среди них, волки с воем разбежались.
От костра шел большой отсвет; Луи завернулся в свой плащ и улегся рядом с братом, намереваясь бодрствовать. Но через четверть часа усталость и потребность в сне, такая настойчивая в молодости, сначала перепутали все предметы перед глазами, а мысли в голове, затем все стало неясным и расплывчатым, наконец все погасло: он спал.
Когда забрезжил свет, он проснулся от прикосновения руки.
Он раскрыл глаза: это был Поль, будивший его.
- Брат, - сказал раненый, - я хочу пить!
Луи протер глаза, собрался с мыслями, взял кобуру, служившую ему фляжкой, и отправился к овражку.
Едва он вышел из избы, как услышал позади себя выстрел.
Он бегом вернулся обратно, охваченный мрачным предчувствием.
Поль, понимая, что со своим разбитым бедром он станет помехой для брата, застрелился.
XV
ДНЕПР
Луи Ришар не ошибся в своих предположениях, направляясь к северу: Ней преследовал одну цель - сбить русских с его следа; глухой ко всему, что его окружало, отворачиваясь, чтобы не видеть умирающих; затыкая уши, чтобы не слышать криков раненых, он шагал прямо, не обращая внимания на град картечи и снарядов, как и на хлопья снега, скрывавшего следы, по которым он мог бы узнать свою дорогу.
Через три часа маршал остановился; он находился в брошенной деревне, какими были все деревни; через них прошли одна-две, а то и три армии: в домах там не осталось ни дверей, ни окон - все, что могло гореть, было сожжено. Поэтому, не желая задерживаться, до зари он снова тронется в путь. Днепр должен быть впереди. Но там, впереди, были русские. Он пойдет прямо на восток, потом свернет под прямым углом на юг и найдет реку.
Около девяти часов выстрелила пушка. Быть может, какой-нибудь корпус, зная, что он заблудился, по приказу Наполеона идет его искать?
Нет, залпы были слишком равномерными: это русские празднуют победу в своем лагере.
Без лодок, без понтонов Нею и двум тысячам солдат, что у него оставались, надо было продолжать идти дальше, но по той же дороге следовали также восемьдесят тысяч всадников! Ней не мог избежать встречи с ними.
Артиллерийская стрельба возвещала о предстоящем взятии в плен Нея с его войском…
Маршал объяснил это своим солдатам.
- Теперь, - сказал он, - весь вопрос в том, как их обмануть: завтра мы двинемся до зари, завтра же до ночи соединимся с нашей армией!
Ночь в деревне прошла лучше, чем на равнине: хотя в разрушенных домах не было ни окон, ни дверей, все же они представляли собой своего рода убежища.
В четыре часа утра офицеры без помощи барабанов и труб стали будить солдат.
Понадобился целый час, чтобы поднять этих несчастных и заставить их снова отправиться в путь, однако триста или четыреста человек так и остались там - ни просьбы, ни мольбы, ни угрозы не смогли заставить их подняться.
Вновь пошли по дороге, по которой они двигались накануне, забирая все время влево. Так они шли уже два часа, когда вдруг солдаты, находившиеся в голове колонны, остановились и, казалось, стали совещаться.
Ней поспешил к ним.
- Что случилось? - спросил маршал. - Что вас беспокоит?
Солдаты указали ему на красную точку среди снега, а над ней - столб черного дыма, поднимавшегося прямо в серое небо.
Не наскочили ли они на казачий аванпост?
Один из солдат решился обойти костер сзади и, вернувшись, доложил, что это отдельная изба, видимо служившая жилищем какому-нибудь крестьянину. Никаких следов ни жителей, ни казаков поблизости не было.
Пошли прямо к избе и, когда оказались на расстоянии около двадцати шагов, они увидели, как оттуда вышел человек с пистолетом в каждой руке.
- Стой, кто идет? - по-французски спросил он.
- Француз! Француз! - хором воскликнули пятьсот голосов.
Человек молча вернулся в избу.
Это безразличие было непонятно. Наверное, этот француз не в себе, иначе как мог он так холодно встретить своих братьев?
Двинулись вперед, вошли в избу и обнаружили его на коленях около трупа.
- Капитан Луи Ришар! - прошептало несколько голосов.
- Тот, что все время звал своего брата, - сказал немец, видевший, как упал Поль.
В это время в избу вошел Ней.
Луи узнал его.
- Господин маршал, - сказал он, - вы ведь ищете Днепр, не так ли?
- Да, - ответил маршал.
- Тогда помогите мне похоронить моего брата, и я провожу вас прямо к реке.
- Такие же смелые солдаты, как и он, остались незахороненными, - ответил маршал. - Как бы мало времени мы ни потратили на рытье могилы, это будет потерянное время.
- Господин маршал, сегодня ночью я видел, как волки пожирают трупы, а я не могу позволить, чтобы то же было с моим братом. То время, которое мы потеряем, я вам обещаю наверстать.
- Пусть поищут, не осталось ли саперов с кирками и ломами.
Нашлось четверо или пятеро солдат, сохранивших свои инструменты.
- Те, что выроют могилу для моего брата, получат медвежью шкуру и мой плащ, - сказал Луи Ришар.
Два человека принялись за дело; им удалось вырыть нечто вроде могилы. Туда положили тело капитана Поля Ришара и засыпали его землей; потом четверо солдат разрядили над могилой свои ружья.
Со времени выхода из Москвы ни один генерал не удостоился таких посмертных почестей.
- Ну вот, - сказал Луи Ришар, - теперь пошли.
И, проводив маршала к оврагу (тому самому, куда Луи упал ночью; снег в нем еще был красным от крови волка и его собственной), сказал, указывая на ручей, который тек к востоку:
- Смотрите, господин маршал, вот несомненно приток Днепра; следуя по нему, мы найдем реку.
Это предположение было так вероятно, что не вызвало ни малейшего возражения. Двинулись вдоль по оврагу, и тот привел к деревне, заброшенной, как и все селения в этих местах.
Прошли через деревню и, выйдя из нее, заметили реку.
- Теперь остается выяснить, - сказал Луи Ришар, - замерзла ли река.
- Замерзла, - произнес Ней.
Молча приблизились к берегу. Замерзла река или нет - это был вопрос жизни или смерти для двух тысяч человек…
Река замерзла! До этого места она еще текла, но здесь был резкий изгиб ее берегов, движение воды замедлилось, и льдинки примерзли одна к другой, быть может, не более часа назад. Выше и ниже по течению виднелись плавающие льдины.
- Нам осталось только убедиться, - сказал маршал, - выдержит ли лед. Есть ли доброволец, готовый рискнуть жизнью ради спасения двух тысяч французов?
Он не успел закончить свое обращение, как один человек уже ступил на гибкую поверхность - это был Луи. Ужасная боль, испытанная им только что от смерти брата, сделала его равнодушным к собственной безопасности, поэтому он ставил жизнь на карту, совсем не считая подвигом рискнуть ею ради такого результата.
Вся армия следила за ним, задыхаясь от волнения; он дошел до другого берега, не давая себе труда обходить препятствия и избегать опасные места.
Это было все, чего можно было ожидать от бесстрашного молодого человека; возгласы благодарности донеслись до него.
Тогда, хотя его об этом и не просили, он снова ступил на лед и с той же беспечностью по отношению к своей жизни вернулся к колонне.
- Пешие пройдут, господин маршал, если будут идти по одному и принимая предосторожности; быть может, до другого берега доберутся и несколько лошадей, но все остальное придется бросить, и надо спешить: лед начинает таять.
Ней огляделся вокруг себя: на месте была едва одна тысяча человек. Колонна, состоящая из ослабевших, раненых и больных, женщин и детей, распалась в поисках продовольствия.
- Даю на сбор три часа, - сказал Ней.
- Переходите, господин маршал; я же останусь и буду следить за переправой колонны, - сказал генерал Рикар.
- Я перейду последним, - заявил Ней, - только отдохну эти три часа, так как не спал всю ночь. Пусть меня разбудят, когда наступит время переправы.
И, завернувшись в свой плащ, он лег на снег и заснул, как сделал бы Цезарь, Ганнибал или Александр. Маршал обладал неукротимым темпераментом великих военачальников и могучим здоровьем, каким наделены герои.
Через три часа его разбудили. Все, кого можно было собрать, сгрудились на берегу реки; однако до темноты оставалось лишь два часа: надо было спешить.
Луи Ришар перешел первым и так же успешно; но те, кто шел за ним, объявили, что чувствуют, как под ними прогибается лед; немного дальше они закричали, что лед уходит под воду, а они идут по колено в воде; затем им не надо было уже ничего говорить: все услышали, как трещит лед.
- Переходить по одному! - скомандовал маршал.
Все подчинились из чувства самосохранения.
Длинный ряд солдат, идущих на некотором расстоянии один от другого, стал робко переходить реку; подвижная поверхность ее колебалась у них под ногами.
Первые добрались до противоположного берега; но там крутой, обледеневший, скользкий склон, казалось, толкал их обратно в реку. Они собирались покинуть землю древней России, но земля России словно хотела оставить у себя живых вместе с мертвыми!
Многие французы, наполовину преодолев склон, оступились, покатились вниз и, разбив своей тяжестью хрупкий слой льда, исчезли в реке.
Потом, к одиннадцати часам вечера, поскольку пришлось потратить пять часов на этот медленный опасный переход, наступила очередь больных, женщин и детей, шедших с колонной: до этого они передвигались в повозках, и теперь эти несчастные не хотели выходить из них, так как там было все, чем они обладали, да и к тому же - как двигаться дальше?
Было найдено место, где лед был покрепче и несколько лошадей уже перешли его; маршал разрешил пройти по тому же месту и повозкам.
Две или три рискнули на это.
Все шло хорошо, пока они не прошли треть реки; там лед начал прогибаться и трещать, раздались крики, но повернуть назад уже было невозможно. Спасение было лишь в том, чтобы большой вес не задерживался на одном и том же месте.
Пришлось подталкивать лошадей и, несмотря на инстинкт, подсказывающий им, что не следует идти по подвижной поверхности, лошади, подобно людям, преодолели свой страх и двинулись вперед, шумно храпя.
И те, кто уже прошел, и те, кому еще предстояло перейти, тревожно следили за этой переправой… Неожиданно они увидели, как, едва видимые во мраке, эти массы людей, лошадей и повозки вдруг неуверенно остановились; лошади забили ногами по воде, раздались вопли ужаса, потом стоны, затем жалобные крики, которые постепенно затихали и вскоре затихли вовсе… Тогда взгляды людей, отвернувшихся было в отчаянии, снова обратились на лед: он был пуст - все исчезло, поглощенное бездной. Только в двух-трех местах бурлила вода - и больше ничего!
Пришлось покинуть наполненные добром телеги и взять оттуда лишь то, что хотелось спасти. Выбирали долго: мешал страх. Затем женщины с детьми на руках и раненые, поддерживающие друг друга, начали переходить через реку, словно длинная вереница молчаливых привидений.
Одна треть осталась в реке, две трети перешли ее.
Можно сказать, это была репетиция ужасной драмы у Березины, но в уменьшенных размерах.
Наконец к полуночи все кончилось: одни переправились, другие утонули.
Оставалось около полутора тысяч человек, которые в состоянии были держать оружие, и три-четыре тысячи раненых, больных, женщин и детей.
Что же касается пушек, то их даже не пытались спасти, а затопили.
Ней перешел последним, как он и обещал. Добравшись до другого берега реки, он повел вперед эту несчастную толпу.
Луи Ришар шагал первым; глубокая душевная боль, испытываемая им, казалось, делала его нечувствительным к холоду и опасностям.
Через четверть льё он наклонился и пощупал землю: им удалось наконец добраться до настоящей дороги - глубокие колеи указывали, что тут прошли артиллерия, зарядные ящики и телеги.
Они избежали столкновения с неприятелем, день сражались с морозом, день с людьми, день с рекой - и теперь надо было сражаться снова!