- Двое уже вернулись, и я жду третьего, самого ловкого.
- Что вы сделали еще?
- Насколько было возможно, я действовал в соответствии с планом вашего величества, то есть продвигался прямо из Регенсбурга на Вену по большой дороге вдоль Дуная, транспортируя по реке больных, раненых, - иными словами, все, что затрудняет продвижение армии.
- Так! Судов нам хватит: я приказал купить все, которые можно было найти на речках и реках Баварии, и они должны спуститься к Дунаю по мере того, как преодолеют притоки; потом я взял тысячу двести моих лучших моряков из Булони - может быть, придется вступить в бой на островах. Вы приказали купить лопаты и кирки?
- Пятьдесят тысяч; этого достаточно?
- Не так уж и много. Короче, какие распоряжения вы отдали с вечера тринадцатого, с тех пор как вы здесь?
- Сначала я приказал сконцентрировать все войска в Регенсбурге…
- Разве вы не получили письма, в котором я вам приказывал, наоборот, объединить все силы в Аугсбурге?
- Получил и в соответствии с ним дал контрприказ Удино и его корпусу, находящемуся уже в пути; но я посчитал своим долгом оставить Даву в Регенсбурге.
- Значит, армия разделена на две части: одна - в Регенсбурге, а другая - в Аугсбурге?
- И с баварцами между ними.
- А было уже где-нибудь столкновение?
- Да, сир, в Ландсхуте.
- Между кем?
- Между австрийцами и баварцами.
- Какая дивизия?
- Дивизия Деруа.
- Баварцы действовали хорошо?
- Великолепно, сир; тем не менее они были вынуждены отступить перед четырехкратно превосходящими силами.
- Где они в данный момент?
- Здесь, сир, в Дюрнбухском лесу, под прикрытием Абенса.
- Сколько их там?
- Приблизительно двадцать семь тысяч.
- А где эрцгерцог?
- Между Изаром и Регенсбургом, сир, но район настолько покрыт лесом, что невозможно добыть точные сведения.
- Позовите офицера, прибывшего от маршала Даву.
Бертье передал приказ адъютанту, тот открыл дверь и ввел молодого, лет двадцати пяти-двадцати шести, офицера конных егерей.
Император быстро взглянул на вошедшего и удовлетворенно кивнул: невозможно было представить себе более красивого и более элегантного кавалериста.
- Вы из Регенсбурга, лейтенант? - спросил император.
- Да, сир, - ответил молодой офицер.
- В котором часу вы оттуда выехали?
- В час ночи, сир.
- Вас прислал Даву?
- Да, сир.
- В каком положении он был в момент вашего отъезда?
- Сир, в его распоряжении были четыре пехотные дивизии, дивизия кирасир, дивизия легкой кавалерии.
- В целом?
- Приблизительно пятьдесят тысяч человек, сир; только генералы Нансути и Эспань с тяжелой кавалерией и небольшой частью легкой кавалерии и генерал Демон с резервными батальонами и большим артиллерийским парком перешли на левый берег Дуная.
- Сосредоточение войск вокруг Регенсбурга прошло без осложнений?
- Сир, дивизии Гюдена, Морана и Сент-Илера прибыли без единого выстрела; но дивизия Фриана, прикрывающая их, постоянно сражалась с врагом, и, хотя она разрушила за собой все мосты через Фильс, вполне возможно, что сегодня маршал Даву уже подвергается атаке или будет атакован в Регенсбурге.
- Сколько времени, вы говорите, вам пришлось потратить, чтобы добраться сюда из Регенсбурга?
- Семь часов, сир.
- И это составило?..
- Двадцать два льё.
- Вы очень устали, чтобы пуститься в обратный путь через два часа?
- Ваше величество хорошо знает, что на службе у него никогда не утомляются. Пусть мне дадут другую лошадь, и я поеду, когда вашему величеству будет угодно.
- Как вас зовут?
- Лейтенант Ришар.
- Ступайте отдохните два часа, лейтенант, но через два часа будьте готовы.
Лейтенант Ришар отдал честь и вышел.
В это время адъютант подошел к Бертье и что-то шепотом сказал ему.
- Введите посыльного от маршала Массена, - сказал император.
- Сир, - сказал Бертье, - я думаю, что в этом нет необходимости, так как я его расспросил и узнал все, что нам было необходимо: Массена в Аугсбурге вместе с Удино, Молитором, Буде, баварцами и вюртембержцами, то есть приблизительно с девяноста тысячами человек. Но я могу предложить вашему величеству кое-что получше.
- Что?
- Вернулся лазутчик.
- О!
- Он прошел через австрийские линии.
- Введите его.
- Ваше величество хорошо знает, что эти люди часто отказываются говорить в присутствии нескольких человек.
- Оставьте меня с ним одного.
- Ваше величество не опасается?..
- Чего я должен опасаться?
- Среди них есть фанатики.
- Сначала введите лазутчика, и по его глазам я увижу, можете ли вы меня оставить с ним один на один.
Бертье открыл дверь кабинета и ввел человека лет тридцати в костюме дровосека из Шварцвальда.
Незнакомец сделал несколько шагов, затем остановился перед Наполеоном и после военного приветствия сказал:
- Да хранит Господь ваше величество от всех несчастий!
Император внимательно поглядел на него:
- О-о! Мы уже знакомы с тобой, храбрец!
- Сир, это я накануне сражения под Аустерлицем, на биваке, сообщил вам данные о расположении русской и австрийской армий.
- И довольно точные сведения, господин Шлик.
- Ах! Гром и молния! - воскликнул лжедровосек, употребив самое ходовое ругательство немцев. - Император меня узнал! Тогда все хорошо.
- Да, все хорошо, - сказал император, и, сделав знак начальнику штаба, добавил: - Я полагаю, вы можете спокойно меня оставить одного с этим человеком.
Вероятно, князь Невшательский был того же мнения, так как, не говоря ни слова, удалился со своими адъютантами.
- Прежде всего, - сказал император, - самое срочное. Ты можешь мне сообщить что-то новое об эрцгерцоге?
- О нем или о его армии, сир?
- О том и другом, если можно.
- Да, конечно, я могу это сказать: один мой кузен служит в его армии, а один из моих шуринов у него в камердинерах.
- Где он находится и где размещается большая часть его армии?
- Не считая пятидесяти тысяч солдат генерала Бельгарда, которые движутся из Богемии к Дунаю и которые, должно быть, ведут артиллерийскую перестрелку с маршалом Даву в Регенсбурге, у эрцгерцога что-то около ста пятидесяти тысяч человек; десятого апреля он с шестьюдесятью тысячами пересек Инн.
- Можешь показать на карте все его передвижения?
- Почему бы нет? Слава Богу, я учился в школе!
Император показал лазутчику карту, развернутую на столе.
- Ну, найди Инн на этой карте.
Лазутчику достаточно было одного взгляда. Он ткнул пальцем между Пассау и Титтмонингом.
- Смотрите, сир, - сказал он, - это здесь, в Браунау, эрцгерцог пересек реку; одновременно генерал Гогенцоллерн с тридцатью тысячами человек пересек ее под Мюльгеймом; наконец, еще один корпус около сорока тысяч под командованием… я не могу вам сказать, под чьим командованием, - нельзя быть сразу везде, а я был рядом с эрцгерцогом и не терял его из виду, - форсировал реку в Шердинге.
- Следовательно, у Дуная?
- Именно, сир.
- Но как же тогда, переправившись через Инн десятого, австрийцы не продвинулись ни на шаг?
- О! Да потому, что они на четыре дня завязли в болоте между Инном и Изаром и только вчера форсировали Изар под Ландсхутом - вот тогда-то и завязался бой.
- С баварцами?
- С баварцами, да, но поскольку тех было двадцать семь или двадцать восемь тысяч, они не смогли устоять и отошли в Дюрнбухский лес.
- Итак, мы находимся не более чем в двенадцати льё от врага?
- Даже меньше, так как с сегодняшнего утра он наверняка продвинулся вперед. Правда, не очень-то быстро продвигаешься, если вынужден преодолевать столько таких небольших рек, как Абенс слева, Большая и Малая Лабера справа, леса, холмы, болота, а проезжих дорог только две: одна - из Ландсхута в Нёйштадт, другая - из Ландсхута в Кельгейм.
- У него оставалась также дорога из Экмюля прямо в Регенсбург.
- Сир, я видел австрийские войска, продвигающиеся по двум другим дорогам, и, зная, что ваше величество должны прибыть сегодня в Донаувёрт и пожелает узнать новости, отправился в путь, и вот я здесь.
- Ну хорошо, ты не доложил мне ничего стоящего, но в конце концов сообщил все, что тебе известно.
- Пусть ваше величество задаст мне другие вопросы.
- О чем?
- Например, о настроении в стране, о тайных обществах, о святой Феме.
- Как, ты занимаешься также и этими вопросами?
- Я держу в памяти все, что касается моего государства, сир.
- Ну что ж, я с удовольствием послушаю, что думает о нас Германия.
- Она просто ожесточена против французов, ибо они не довольствуются тем, что побеждают и унижают ее, но и оккупируют, пожирают ее.
- Следовательно, твои немцы не знают поговорку маршала Саксонского "Надо, чтобы война кормила войну!"?
- Да нет, знают, но они предпочли бы быть сытыми сами, чем кормить других, и до такой степени желают этого, что поговаривают о том, чтобы избавиться от государей, которые не могут избавиться от вас.
- О-о! И какими способами?
- Двумя: первый - это всеобщее восстание.
Наполеон презрительно скривил губы:
- Это могло бы произойти, если бы меня разгромил эрцгерцог Карл, но…
- Но?.. - повторил лазутчик.
- Но разобью его я, - сказал Наполеон, - а следовательно, восстания не будет. Перейдем к другому способу.
- Второй способ - это удар ножом, сир.
- Ба! Таких, как я, не убивают!
- Однако Цезаря убили.
- О! Обстоятельства были тогда другие, а потом для Цезаря быть убитым было большое счастье: ему было что-то около пятидесяти трех лет, то есть возраст, когда гений мужчины начинает слабеть. Он был всегда удачливым. Как говорил Людовик Четырнадцатый господину де Вильруа, "Фортуна любит молодых", а она, возможно, уже отворачивалась от Цезаря. Одно-два поражения, и Цезарь уже не был бы Александром - это был бы Пирр или Ганнибал. Ему повезло: он нашел десятка два глупцов, не понявших, что Цезарь не был лишь римлянин - это был дух Рима; они убили императора, но из самой крови императора родилась империя! Будь спокоен, я еще не достиг возраста Цезаря, Франция в тысяча восемьсот девятом году тоже не та, каким был Рим в сорок четвертом году до Рождества Христова: меня не убьют, господин Шлик.
И Наполеон засмеялся над этой исторической параллелью, которую он привел баденскому крестьянину, правда отвечая скорее своим мыслям, чем своему собеседнику.
- Все это вполне возможно, - возразил Шлик, - но я все же призываю ваше величество обращать внимание на руки тех, кто слишком приближается к вам, особенно если эти руки будут принадлежать членам Тугендбунда.
- Я думал, что все эти ассоциации вымерли.
- Сир, немецкие государи, и особенно королева Луиза, возродили их. Таким образом, в настоящее время в Германии имеется около двух тысяч молодых людей, поклявшихся убить вас.
- И у этой секты есть свои пункты сбора?
- Конечно, не только свои пункты сбора, но еще и свой устав, обряд посвящения, свой девиз, свои опознавательные знаки.
- Откуда ты это знаешь?
- Я ее член.
Наполеон невольно сделал шаг назад.
- О! Не бойтесь ничего, сир! Я вхожу в секту, но в качестве щита к доспехам: чтобы парировать удары!
- И где они собираются?
- Повсюду, где есть подземелье или развалины. Немцы - большие любители всего живописного, как это хорошо известно вашему величеству. Они во все привносят поэзию. К примеру, поедет ваше величество в Абенсберг и посетит старый разрушенный замок, что венчает гору и возвышается над Абенсом, - так это тот самый, в одном из залов которого я и был принят неделю тому назад…
- Хорошо, - сказал Наполеон, - я не придаю этим сведениям больше значения, чем они того заслуживают, но не буду этим пренебрегать. Ступай, я прослежу, чтобы о тебе позаботились…
Шлик откланялся и вышел в ту же дверь, через которую вошел.
Наполеон, оставшись один, задумался.
"Удар ножом, - размышлял он. - Он прав, нанести удар - это так же быстро, как и получить его! Генрих Четвертый тоже готовил экспедицию против Австрии и был убит ударом ножа, но Генриху Четвертому было уже пятьдесят семь лет; как и Цезарь, он выполнил задуманное, а я же не закончил своего дела, и потом - большие неприятности случаются только после пятидесяти лет - примеры тому Ганнибал, Митридат, Цезарь, Генрих Четвертый… Правда, Александр умер в тридцать три года, - вспомнил он. - Но умереть, как Александр, это же счастье…"
В эту минуту вошел адъютант.
- Что там еще? - спросил Наполеон.
- Сир, - сообщил адъютант, - прибыл офицер из Итальянской армии, от вице-короля. Ваше величество желает его видеть?
- Да, конечно, и тотчас же, - сказал Наполеон. - Пусть он войдет.
- Входите, сударь, - произнес адъютант.
На пороге появился офицер, держа в руке треугольную шляпу.
Это был молодой человек двадцати пяти-двадцати шести лет в форме офицера штаба вице-короля, то есть в голубом мундире с серебряными аксельбантами и воротом, шитым тоже серебром.
Что же касается его внешности, то, наверное, в ней было что-то особенное, так как Наполеон, при его появлении уже собравшийся было заговорить, вдруг умолк. Оглядев его с ног до головы, он спросил:
- По какому случаю этот маскарад, сударь?
Молодой человек оглянулся, чтобы узнать, к кому относился этот вопрос, но, видя, что с императором он был один, смущенно сказал:
- Сир, извините меня, но я не понял.
- Зачем этот голубой мундир вместо зеленого, который был на вас только что?
- Сир, вот уже два года, как я имею честь служить в главном штабе его высочества вице-короля и никогда не носил другого мундира, кроме того, в каком имею честь предстать перед вами.
- Вы когда прибыли?
- Я только что спешился, сир.
- Откуда вы?
- Из Порденоне.
- Как вас зовут?
- Лейтенант Ришар.
Наполеон посмотрел на молодого человека еще более пристально.
- У вас есть письмо от Евгения, адресованное мне?
- Да, сир.
И молодой человек достал из кармана письмо с гербом вице-короля Италии.
- А если бы у вас отобрали это письмо? Или если бы вы его потеряли?
- Его высочество приказал мне выучить его наизусть.
- Ах, так! Сударь, - спросил Наполеон, - не могли бы вы мне объяснить, почему это час назад вы прибыли из Регенсбурга в мундире гвардейских егерей, а теперь, десять минут назад, вы, одетый в форму офицера штаба Евгения, явились из Порденоне? И каким это образом вы имеете поручение сообщить мне одновременно известия и от Даву, и от вице-короля Италии?
- Извините, сир, вы сказали, что час назад офицер гвардейских егерей прибыл от маршала Даву?
- Да, час назад.
- Двадцати пяти-двадцати шести лет?
- Вашего возраста.
- И похож на меня?
- Удивительно похож!
- И его зовут?.. Пусть ваше величество меня извинит за расспросы, но я так счастлив!
- Его зовут лейтенант Ришар.
- Это мой брат, сир, мой брат-близнец! Вот уже пять лет, как мы не виделись.
- А, понимаю… Ну что ж, вы его сейчас увидите.
- О сир, я только обниму моего дорогого Поля и тотчас же уеду.
- Вы в состоянии снова уехать?
- Сир, я надеюсь, что буду иметь честь получить от вас поручения.
- Ну что же, ступайте обнимите своего брата и будьте готовы отправиться в путь.
Молодой человек, вне себя от радости, попрощался и вышел.
Наполеон, оставшись один, распечатал письмо.
С первых же строк лицо его омрачилось.
- О Евгений! Евгений! - произнес он. - Моя нежность к тебе меня ослепила: ты хороший полковник, средний генерал, плохой главнокомандующий!.. Итальянская армия отступает к Сачиле, весь арьергард потерян в результате просчетов генерала Саюка. Еще один, уставший от войны. К счастью, мне не нужна Итальянская армия… - Бертье! Бертье!
Появился начальник главного штаба.
- Я разработал мой план. Пусть будут наготове десять курьеров, чтобы отправиться с моими приказами. Каждый приказ должен быть в трех экземплярах, и курьеры отправятся к месту назначения по трем разным дорогам.
IV
РАЗВАЛИНЫ АБЕНСБЕРГА
Пока Наполеон отдает десяти курьерам приказы, результат которых нам вскоре будет известен; пока братья Ришары, Поль и Луи, не видевшиеся уже пять лет и своим удивительным сходством вызвавшие странное недоразумение, которое произошло на наших глазах, обнимают друг друга с нежностью родных, которых на каждом шагу могут разлучить навсегда пуля или пушечное ядро, - мы расскажем о том, что происходило в городе Абенсберге, расположенном в семи или восьми льё от Регенсбурга.
Четверо молодых людей от шестнадцати до восемнадцати лет, студенты университетов (один - из Гейдельбергского, другой - из Тюбингенского, третий - из Лейпцигского, а четвертый - из Гёттингенского), прогуливались, держась под руку и распевая марш майора Шилля, только что поднявшего в Берлине знамя восстания против Наполеона.
При звуках этой песни молодой человек лет двадцати, сидевший в комнате около шестнадцатилетней девушки, вышивающей на пяльцах, тогда как ее девятилетняя сестра в уголке играла в куклы, вздрогнул, поднялся и подошел к окну.
Проходившие мимо четверо певцов заметили его лицо, прильнувшее к оконному стеклу и вдруг слегка побледневшее. Они сделали ему еле заметный знак, и он так же ответил им - почти неуловимо.
Девушка с беспокойством проследила взглядом за тем, как он встал, и, как бы ни был неуловим знак, на который он ответил, увидела его.
- Что с вами, Фридрих? - спросила она у него.
- Пустяки, моя дорогая Маргарита, - ответил молодой человек, снова садясь рядом с ней.
Девушка, которую мы только что назвали Маргаритой, во всех отношениях была достойна носить это имя, если сопоставлять ее с поэтическим творением Гёте, вызвавшим тогда шумный успех в Германии.
Она была белокура, как истинная дочь Арминия; голубые глаза ее напоминали цвет неба; когда же она распускала свои длинные волосы и склонялась над водами Абенса, чтобы посмотреть, как ундина, на свое отражение в прозрачной воде, то река, неся свои воды в Дунай, журчала от удивления, думая, что отражает образ какой-то женщины, превратившейся в цветок, или образ какого-то цветка, превратившегося в женщину.
Ее сестра была еще только одной из тех очаровательных девочек, хорошеньких и чистых, резвящихся на золотом песке, который судьба полными пригоршнями бросает на восхитительную тропу, ведущую их в жизнь.