В мирные дни Станислав не задумывался над тем, чем является для него это строгое, гармоничное здание с внутренним двором, окруженным пятигранником строений. Сколько раз бывал он здесь с самого раннего детства, сколько раз вместе с друзьями, обманув бдительность стражников, пробирался сюда через Городские или Сенаторские ворота и бегал у стен, пока усатый сторож не прогонял сорванцов метлой. Тысячи раз, пробегая по берегу Вислы, он видел великолепный восточный фасад Замка в стиле рококо, не отдавая тогда себе отчета в том, сколь прелестны эти играющие светотенью, мягкие, изысканные линии и плоскости. Позднее, в гимназические годы и во время последних предвоенных каникул, после сдачи экзаменов на аттестат зрелости, он не раз приходил в старинные покои Замка, открытые для посетителей, плененный чарующим ритмом монументальной анфилады залов, красочностью картин, красотой скульптур, богатством, изяществом мебели и интерьеров. Для него Замок был всего лишь памятником старины и резиденцией главы государства, вполне достойным и почтенным, но и только.
Когда же в трагическом сентябре тридцать девятого года он услышал по радио охрипший от усталости и бессонницы голос президента Варшавы Стефана Стажинского, сообщившего, что Королевский замок горит, он ринулся, оставив мать с Кшисей в убежище, спасать Замок, как свой родной дом.
Начиная с этого семнадцатого сентября, вплоть до последних дней осады Варшавы, он входил в число спасательной команды, которая под руководством директора Национального музея Станислава Лорентца перевозила из Замка уцелевшие сокровища культуры, искусства и истории, чтобы укрыть их в безопасном месте в подвалах Музея.
Короткое в мирное время расстояние от Замковой площади до здания Музея, через Краковское предместье, Новый Свят и небольшой поворот в Аллею 3-го мая они преодолевали тогда в течение бесконечно долгих часов, неся бесценный и хрупкий груз среди пылающих домов, под бомбежкой и артобстрелом. И так каждый раз. Снова и снова.
Он забегал на минутку на Беднарскую, чтобы убедиться, что дом цел, что мама и Кшися в безопасности сидят в убежище, что у них есть еда, успокаивал их заверениями, что вот-вот придет от отца известие. А потом снова возвращался на трассу: Королевский замок - Национальный музей.
Во время всех спасательных работ Станислав неизменно видел невысокую фигуру директора Музея и его энергичные, ловкие движения. Внешне похожий на благодушного м-ра Пиквика, забавно морща нос, директор бросал короткие распоряжения, которым никто не смел противиться. Могло показаться, что этот человек обладает таинственной способностью находиться одновременно повсюду и беспрепятственно пробираться сквозь самые опасные места. Когда холодная рассудочность или порыв безумия толкали иных на поиски укрытия для бесценных произведений искусства там, где через минуту вспыхивало пламя или разрывались зажигалки, его какой-то безошибочный инстинкт вел туда, где еще можно было спасти частицу того, что впоследствии могло стать началом нового расцвета.
Станислав уже привык к исключительной подвижности директора, но и он был удивлен, когда однажды, во время короткой передышки между налетом авиации и артиллерийским обстрелом, разглядел характерный силуэт директора среди тех, кто подбирал груды мусора и осколки стекла возле здания Музея. Он остановился в изумлении, пораженный необычным зрелищем.
Рядом с ним остановилась пани Казюкова, старая посыльная из Музея, с явным неодобрением взиравшая на эту сцену.
Куда это годится! - осудила она строго. - Директор должен быть директором, а он улицу метет!
Директор, который уже знал и помнил Станислава, приветливо кивнул ему головой. Прервав работу и стукнув метлой о тротуар, он сказал:
- Вы слышали о последнем выступлении президента Стажинского? После войны я бы велел его напечатать в школьных учебниках, как пример будничного героизма. Вот его слова: "…сообщаю, что население Варшавы не утратило боевого духа, чести и гордости…"
На Казюкову, однако, торжественное звучание этих слов не подействовало.
- Нет, так не годится! - повторила она.
- Президент обратился с призывом о поддержании согласия и порядка в городе. Порядок - тоже проявление боевого духа, чести и гордости варшавян. Нам никогда неведомо, где проходит граница, отделяющая важное от второстепенного…
Потом, как раз в последний день осады, Станислав получил осколочное ранение в ногу. Вроде бы не опасное, кость не задета, но сухожилие было повреждено, рана долго не заживала, и старый хирург, который его оперировал, качая головой, говорил об опасности для нерва и советовал в будущем щадить ногу.
Станислав тогда на длительное время потерял из виду директора, но забыть о нем не мог. Кто-то ему сказал, что после окончания военных действий директор по просьбе президента Варшавы Стефана Стажинского постоянно сопровождал его, вплоть до последних чисел октября тридцать девятого года, когда президент был арестован.
В один из октябрьских дней, слегка прихрамывая, Станислав впервые вышел из дому и сразу, с Беднарской, свернул в сторону Замковой площади. Его обрадовал вид Замка, все окна которого были застеклены или забиты фанерой (быть может, именно это обстоятельство подтолкнуло его тогда на работу стекольщика). По крыше сновали люди, устанавливая временное покрытие над сожженными и завалившимися потолками Станиславовых покоев в выходящем на Вислу крыле Замка.
Многочисленные группы прохожих, задержавшись на минутку, одобрительно приглядывались к ведущимся работам и, приободрившись, следовали дальше.
Однако несколько дней спустя он заметил, что ремонтные работы приостановлены. А еще через несколько дней мать, отправившись в деревню за продуктами, вернулась домой заплаканная. Он было подумал, что жандармы отобрали у нее сумки, а может, и прикладом стукнули. Оказалось другое: проезжая на трамвае по мосту Кербедзя и по Новому Зъязду, она увидела, что окна в Замке раскрыты и выбиты, а всевозможная утварь выброшена прямо на мостовую.
Несмотря на боль в раненой ноге, Станислав немедленно отправился на Замковую площадь.
Через широко открытые ворота в обе стороны сновали немецкие автомашины. Вывозилось все, что представляло хоть какую-нибудь ценность: панели из благородных сортов дерева, мраморные камины и ступени, алебастровые колоннады, инкрустированный паркет, оконные рамы и двери с позолотой. Часть этих предметов извлекалась довольно аккуратно, другую - вырубали топорами и кирками.
Эта картина стала привычной для варшавян.
Вскоре к грабителям присоединились немецкие минеры. В светлых полотняных комбинезонах, защищающих мундиры от пыли, они электробурами сверлили в стенах отверстия, предназначенные для закладки динамита. Люди проходили, останавливались, смотрели. В бессильном гневе сжимали кулаки. Горечь поражения становилась невыносимой.
Однажды в этой скорбной толпе Станислав услышал резкие слова:
- Они хотят нас сломать, проклятые, но не дождаться им этого! - Это сказал слесарь с фабрики Герлаха, живший в том же доме, что и Ковальские.
- Мы не должны терпеть все это. Надо же что-то делать! - воскликнула молодая женщина в кокетливо сдвинутом набок берете и тщательно завитыми локонами. Серьезность сказанных ею слов являла неожиданный контраст со всем ее обликом и повадкой - с легкой вальсирующей походкой, с небрежно перекинутой через плечо сумочкой, с веселым постукиваньем танкеток на высоком каблуке.
- Они хотят уничтожить наш Замок. А ведь он для нас как символ. Символ польского государства. Сегодня мы бессильны против них. Но если мы не можем спасти Замок целиком, будем спасать все, что удастся: детали, куски карнизов, лепные украшения. А придет время, восстановим его полностью!
- Это нереально! Просто безумие! Разве вы не видите, как педантично и точно работает их машина уничтожения!
- Попробуем получить для польских команд разрешение подбирать на территории Замка наименее ценные обломки. А дальнейшее уже будет зависеть от нас - что мы сможем сберечь и перенести в подвалы Национального музея!
И Станислав громко повторил:
- От нас, поляков, будет зависеть, что мы сможем сделать!..
Он вынул кассету с готовым негативом, снова вложил матовое стекло и проверил кадр, а также резкость следующего снимка.
Назойливые мысли и образы путались, перед глазами стоял Замок - каменные стены, лишенные каких-либо признаков жизни.
Он покачал головой. Нет, этих слов о спасении, пусть даже самых крохотных обломков Замка, Лорентц тогда не произносил, не было таких речей в толпе на Замковой площади.
- Я не мог там этого слышать! - пробормотал Станислав. - При всей своей смелости директор - человек слишком рассудительный и осторожный, чтобы раскрыть свои планы перед случайно собравшейся толпой…
Когда же в таком случае он это слышал? Может, просто выдумал, когда узнал об операции по спасению обломков, свозимых в Музей, вопреки сковавшей всех и вся необычно морозной и суровой зиме тридцать девятого года, предвещавшей жестокий сороковой, столь же безжалостный к людям, как и гитлеровские оккупанты.
Именно в это время Станислав понял, что значит Замок и в его жизни; не только как памятник архитектуры, но прежде всего благодаря тем мыслям и чувствам, которые на протяжении веков были связаны с ним у народа. Тогда же он стал собирать и материалы по истории Замка, подчас выкладывая последние гроши на встреченную у букиниста книгу.
С каждым днем он все отчетливее понимал: в Польше множество прекрасных старинных зданий, увековеченных историей. Но только Вавель и его младший брат - Королевский замок в Варшаве были символами польской государственности и символом столицы.
Как некогда Вавель, после познаньского града, так впоследствии и Королевский замок в Варшаве стал свидетелем самых знаменательных событий, олицетворением национального единения.
Поэтому оккупанты переделывали на немецкий манер Королевский замок на Вавеле, предназначенный в качестве резиденции генерал-губернатору Гансу Франку, а Королевский замок в Варшаве обрекли на гибель. В соответствии с тезисом гитлеровской политики: "Отнимите у покоренного народа памятники его прошлого, и во втором поколении он перестанет быть нацией".
Поэтому столько поляков рисковало жизнью во время осады столицы, чтобы спасти Замок от уничтожения. И по той же причине потом, когда враги принялись за уничтожение Замка, люди шли на огромный риск, чтобы спасти хотя бы какую-то часть его архитектурных деталей, привести в порядок и сберечь все, что удастся…
Ему показалось, будто он вновь слышит стук метлы в руках директора Музея, как бы подтверждающий слова президента Варшавы Стажинского о том, что "население Варшавы не утратило боевого духа, чести и гордости".
Неожиданно он и в самом деле услышал за спиной какой-то шорох.
- Вот это да! Возле Замка швабы шуруют, Бруно шумиху устроил, а вы тут спокойненько семейные снимки проворачиваете! - раздался за спиной Станислава насмешливый, но вместе с тем исполненный уважения голос.
ГЛАВА VI
Станислав резко обернулся.
Из пустого проема, в котором некогда находилась дверь, ведущая в башню Владислава, глядел на него паренек лет двенадцати, а может, пятнадцати. Невысокий, худощавый, щуплый, а лицо взрослое.
Станиславу было достаточно одного взгляда, чтобы с профессиональной приметливостью фотографа увидеть вытертую куртку с застегнутыми, начищенными до блеска военными пуговицами с орлом, должно быть переделанную из военного мундира, потрепанные, все в заплатах штаны, так что даже их первоначальный цвет невозможно было установить, тапочки, словно бы беззаботно насмехавшиеся над всем миром, в том числе и над черными от грязи ногами своего владельца.
Парнишка сморщил веснушчатый нос и забавно наклонил голову набок.
- Зачем вы это снимаете? Тут одни развалины. Только птицы живут.
- Иногда и развалины стоит сфотографировать, - отвечал Станислав беззаботно.
- А зачем?
- Да так. Тебе-то что до этого?
Мальчишка присвистнул и прошептал понимающе:
- Ах так…
Станислав испугался чрезмерной пытливости случайного знакомого. Поэтому, рассмеявшись, с деланной непринужденностью заметил:
- Я фотограф-профессионал… Люблю элегические мотивы и пришел сюда заснять эти вековые стены… Я думал, тут никого не будет…
- Ах, думали… А если бы Бруно сюда пришел, тогда что? Ему бы вы тоже о "вековых стенах" рассказывали?
Бруно, жандарм отряда полевой жандармерии "Потсдам" из дворца "Под бляхой", славился жестокостью на всю округу, которую он избрал ареной для своей охоты. Один или вместе с другими жандармами появлялся он на Старувке, шнырял по Краковскому предместью, по Зрудляной, Мариенштату, спускался вниз к Висле по Беднарской. Под аркадами Нового Зъязда он возвращался к замковым садам. Огромный, свирепый, всегда готовый ударить. Сколько человеческой крови и несчастий было на его совести, сколько проклятий посылалось ему вслед - трудно сосчитать. Иногда казалось, будто Бруно испытывает странную ненависть даже к самим стенам Замка. Он приводил сюда солдат вермахта, эсэсовцев и гестаповцев, и с чувством удовлетворения показывал им разоренные стены, а солдаты с надменным видом позировали возле них для памятных снимков. Однако с тех пор как несколько солдат, поодиночке отправившиеся в Замок, никогда больше оттуда не вернулись, Бруно перестал заглядывать в его залы, зато злобно кидался на каждого, кто без специального пропуска забредал на территорию Замка. Он обрушивал на несчастного удары тяжелых, словно молот, кулаков, способен был затоптать свою жертву подкованными сапогами, а тех, кто оставался в живых, передавал в руки гестапо.
Все эти мысли в течение какой-то доли секунды пронеслись в голове Станислава.
Незнакомый паренек правильно советовал остерегаться Бруно.
Но ведь Станислав сам видел, как жандармы в полном снаряжении садятся в грузовики с вещевыми мешками за спиной, явно собираясь в дальний путь. Среди них мелькнул и Бруно.
Впрочем, может быть, сам этот незнакомый паренек задумал что-то недоброе? Ведь здесь, среди руин, так легко спрятать награбленное. Даже если он просто сломает аппарат или разобьет стеклянные негативы - все пропало.
Неожиданно издалека, со стороны Вислы и расположенных вокруг Замка садов, донесся свист, сначала короткий, затем протяжный, и так все повторилось несколько раз.
Лицо паренька, до сих пор улыбавшегося, мгновенно изменилось.
Словно дикая кошка, ринулся он к камере.
Станислав заслонил аппарат руками.
"Значит, все-таки воришка!" - мелькнула у него мысль.
- Послушайте, забирайте ваше барахло, пока не поздно… иначе нас швабы прихлопнут! Ребята дают сигнал тревоги!
Действительно, свист повторился, он был резким, настойчивым. И неожиданно умолк.
- Или швабы убрались прочь, или так близко, что ребята даже пискнуть не смеют, - продолжал свою речь паренек, таща штатив с камерой в глубь двора, где в толстой стене виднелось небольшое входное отверстие.
Станислав уже ни - о чем не спрашивал. Он поспешно следовал за пареньком, обеими руками удерживая переполненный кассетами, стеклянными пластинками негативов и объективами чемодан, который, как назло, не закрывался и, казалось, того и гляди, все его содержимое вывалится наружу.
Как только они перешагнули порог, их сразу окутала мрачная темнота, в нос ударил тяжелый запах плесени.
- Поскорее, шеф! Только осторожно, тут ступеньки вниз!
Станислав, нащупывая ногой ступеньку за ступенькой, изо всех сил прижимал к груди неудобную ношу.
У него еще не было полной уверенности, не ждет ли его в подземелье засада. Поэтому он внимательно прислушивался к каждому подозрительному шороху.
Между тем его спутник, несмотря на тяжелую поклажу, легко и ловко спускался вниз.
Глаза Станислава постепенно привыкли к темноте.
- Оставим здесь все это хозяйство! Нам будет легче идти, - шепнул парень.
- Нет, твердо ответил Станислав, хотя тяжелый и неудобный чемодан сковывал его движения. - Нет! - повторил он решительно.
Парень что-то буркнул в ответ, но продолжал тащить штатив с камерой.
Пол был неровный. На каждом шагу Станислав спотыкался о какие-то кирпичи и камни. Спускаясь, всякий раз касался локтем стены. В какой-то момент он почувствовал, что из стены выпирают каменные глыбы. Стена здесь была не из кирпича, а из огромных валунов.
"Фундамент Городской башни? - подумал он. - Если да, надо идти осторожнее!"
Он замедлил шаги и стал ступать еще осторожнее.
- Идемте быстрее! - подгонял незнакомец.
Станислав не хотел обидеть своего проводника излишней, к тому же, возможно, безосновательной, подозрительностью, но боялся, что стоит неосторожно свернуть в сторону, как под ногами, словно западня, окажется вертикальный глубокий колодец. Вместе с тем он понимал, что, если парень говорит правду и Бруно действительно неподалеку от Замка, нужно спешить.
Наконец он решился спросить:
- Где-то здесь должен быть подземный колодец, верно?
Незнакомец даже приостановился.
- Что-что? Вы знаете о колодце? Откуда? Вы здесь уже были?
- Никогда в жизни.
- Ну и нюх же у вас! Колодец вот он, тут рядом. Дьявольски глубок! Брат прикрыл его досками, чтобы не ввалиться в темноте… Как пройдем, я их отодвину… Ежели швабы будут искать нас, тут им и конец!
Некоторое время они продвигались на ощупь.
- Внимание! Здесь две ступени! Очень неудобные! Не упадите! - предостерег паренек.
Наконец они добрались до высокого, просторного подвала, свод которого, дополнительно укрепленный, опирался на стоящую посредине толстую колонну. Сквозь щель в стене со стороны двора проникал невзрачный лучик света, освещая стену из огромного готического кирпича.
- Швабы могут нас искать сколько влезет, но здесь не найдут! Подождем.
Паренек указал Станиславу на сколоченный из толстых досок стоящий в углу топчан, покрытый сверху куском одеяла. Потом протянул руку к поддерживающей свод опоре, достал из ниши кусок засохшего ржаного хлеба. Разломал его на две половинки, протянул одну Станиславу.
Хлеб, хоть и черствый, хранил запах ветра и солнца. Удивительно, но в этом подземном укрытии, вероятно служившем в давние времена сокровищницей, а быть может, и местом тайных собраний, этот кусок черствого хлеба давал ощущение бодрости, вселял надежду.
- Вроде бы ничего не происходит!.. А может, ребята нас для смеху напугали?.. Ну, я им покажу! - И парень так смешно погрозил кулаком, что Станислав невольно рассмеялся.
Но тут же умолк.
На дворе, а казалось, будто прямо у них над головой, послышались иноязычная брань, топот подкованных сапог.
Парень, словно кошка, цепляясь пальцами за камни и неровности кирпичной кладки, взобрался до самой расщелины в стене и приник к ней глазами.