И тут он поворотился к Шуйскому. И Маркел, и все остальные с ним вместе поворотились туда же. А Шуйский только головой кивнул, что может. Ага, вот оно что, подумал Маркел, опять принимаясь за письмо, они ждут гонца из Москвы, вот отчего такая спешка – Борис с них завтра будет спрашивать! Вот отчего Шуйский такой кислый: не хочется ему служить Борису, а приходится.
Ну да это дело Шуйского, подумал дальше Маркел, заканчивая перебеливать расспрос Анкудина Рылова и принимаясь за Юшку Сопатого, а его, Маркела, дело, подумал дальше Маркел, – это дождаться Авласку и велеть, чтобы он вывел его на Андрюшку, показал, где тот скрывается, и пойти туда и взять Андрюшку! Да только как отсюда выйдешь, если они завтра ждут гонца! Подумав так, Маркел тяжко вздохнул и посмотрел сперва в окно, а после даже в раскрытую дверь, но нигде Авласки не увидел.
Зато после почти что сразу к ним пришел так называемый дядя Игнат, любимейший и довереннейший слуга Шуйского, Шуйский, как только его завидел, сразу встрепенулся, но вставать не стал, дядя Игнат вошел в избу, подошел к самому Шуйскому, наклонился над ним и что-то жарко прошептал ему в самое ухо.
– Иди ты! – громко сказал Шуйский.
– Вот как Бог свят! – сказал дядя Игнат и перекрестился при этом.
Шуйский встал и вышел за ним следом. Все сразу отложили перья и начали между собой молча переглядываться. Когда же Шуйский и Игнат совсем ушли, Яков негромко сказал:
– Так, может, это не гонец, а сам Борис завтра сюда нагрянет?
– Типун тебе на язык! – сердито сказал Вылузгин. После так же сердито сказал: – Давайте! Давайте! А то завтра из самих перьев наделают!
Все опять взялись за дело. Маркел придавил пальцем то место, до которого он перебелил, а сам стал смотреть дальше. Дальше был расспрос Валерки Мальца, после – Нечая Баранчика, а после – Чудина Голована. А дальше была уже другая рулька, или, по-правильному, полудесть, Маркел взял ее и развернул и только начал было читать…
Как Вылузгин громко и очень сердито сказал:
– А ты сколько еще будешь возиться? – и подступил к нему.
– Так как тут быстро справишься! – сказал Маркел. – Их вон сколько!
– Знаю! – сказал Вылузгин. – Не хуже твоего! Сорок их человек было, вот сколько. И ты нам теперь, что ли, всех сорок будешь переписывать?!
– А как еще! – сказал Маркел.
– О! – сказал Вылузгин, обращаясь ко всем остальным. – Вы только гляньте на него! – И, опять обращаясь к Маркелу, теперь уже сказал ему как малому: – Нам они сорок не надобны. Что, государь про их всех сорок будет слушать? Да они одно и то же все нам говорили! Вот дай сюда!
Маркел дал ему написанное. Вылузгин быстро мотнул по рульке взглядом сверху вниз, после также быстро снизу вверх, сердито усмехнулся и сказал:
– Вот, я же говорил! Ну ладно. Некогда тебя сейчас учить. А сделай вот как. Сверху начни вот так: "Посошный человек Гриша Толстой Максимов, и с ним все другие посошные люди, сорок человек, в расспросе сказали…". Ну и так дальше. Понятно?
Маркел молчал. Тогда Вылузгин сказал еще такое:
– Ты из себя умника не строй! Тут люди дело делают. И ты его тоже делать будешь. Покуда я жив! И вот что еще. Ты чего так буковки выводишь? Тебя кто об этом просил? Ты же черновик выбеливаешь, а не беловик, понятно? Черновик от тебя нужен, вот что. Всё сначала переписывай! И чтобы рука легкость имела, легкость, чтоб плясала, вот тогда и будет черновик. Давай!
Маркел вздохнул, взял другой, чистый полулист, подумал, посмотрел на старое и начал: "А городчане посошные люди Гриша Толстой Максимов и все посошные люди сорок человек сказали в расспросе…". Ну, и так дальше и дальше. Теперь рука так и летала, буквы скакали то густо, то пусто, Вылузгин, проходя мимо, с одобрением сказал, что славно получается. Тогда Маркел еще прибавил и всё поглядывал то в дверь то в окно, поглядывал…
А у других то одно, то другое не ладилось, и тогда Вылузгин им то одному, то другому, то еще кому выговаривал примерно такими словами:
– Что ты тут написал? Убери это немедленно! Гадость какая, и царю это читать?! Вымарывай, кому сказал! А здесь кратенько надо. И мяконько. Перепиши.
Ну и так дальше. И вымарывали, и исправляли, и переписывали, потому что – а куда ты денешься. И дело мало-помалу шло вперед, Вылузгин брал подаваемые ему густо исписанные рульки, еще раз их прочитывал и передавал Илье, Илья их складывал одну к другой и некоторые даже уже склеивал между собой, а Вылузгин поглядывал на пустеющий короб с чистой бумагой и, с трудом скрывая радость, приговаривал:
– Разорите вы меня! Все запасы скоро перепачкаете! Ох, завтра гонцу пожалуюсь! – И, потирая руки, усмехался.
А за дверью, во дворе, уже понемногу начало смеркаться. А Авласки не было и не было. И вдруг…
Маркел увидел через дверь Авласку. Авласка стоял во дворе и тоже поглядывал в дверь, но с другой стороны. Вид у Авласки был довольный. Ну еще бы, подумал Маркел, из тюрьмы человек вырвался! И отложил перо и встал из-за стола. Вылузгин удивленно посмотрел на него. Маркел сказал:
– Пришли за мной. Я скоро. – И пошел к двери.
– Эй, ты чего это! – сердито сказал Вылузгин. – Кто позволил?! А ну сядь!
– Нет, не могу, – сказал Маркел, дойдя уже до двери и там обернувшись на Вылузгина. – Служба у меня такая, надо человека расспросить.
– Какой человек! И какие расспросы! – уже просто гневно вскричал Вылузгин. – Всех, кого надо, уже расспросили. Да и кого зачем было расспрашивать? Царевич по небрежности зарезался, а эти рады бунтовать! И теперь они все тут! – И он хлопнул ладонью по стопке выправленных рулек и грозно осмотрел подьячих. Те все преданно молчали.
А Маркел надел шапку и, даже не перекрестившись, вышел – вот как он тогда спешил! Но Вылузгин этого так не оставил – он тоже, и почти бегом, вышел следом за ним на крыльцо, увидел во дворе Авласку, и понял в чем дело, и грозно продолжил:
– А, вот оно что! Ладно, ладно! Обоим виска будет! И вырвут вам ноздри, собаки! Уж я похлопочу, похлопочу! Завтра гонец, а им гули! Погуляете вы после мне, ох погуляете! Ремней из вас нарежут, сволочи!
И он еще что-то грозил, а может, и увещевал уже, но Маркел его больше не слышал, а крепко схватил Авласку под руку и повел (почти что поволок) его прямо мимо колокольни к Никольским воротам, а там – через них, через мост…
24
И остановился уже только на площади перед торгом, и то только для того, чтобы поклониться Николе Подстенному, после чего опять повернулся к Авласке и скорым голосом сказал:
– Переговорить мне с тобой надо очень спешно! И чтобы никто не мешал! – А перевел дух и добавил: – И еще перекусить чего-нибудь. А то с самого утра хоть бы какую муху съел бы!
– А, – сказал Авласка, осмотрелся, сказал еще раз: – А! – И только после этого, сообразив, чего Маркелу надо, ответил: – Тогда нам сюда, на торг.
– Так торг давно уже закрыт! – сказал Маркел.
– Для кого как! – сказал Авласка. – Ну!
И они пошли к торгу. Торг, конечно, был уже закрыт по случаю позднего времени, в проходах между крайними лавками стояли рогатки. Правей, сказал Авласка и так и взял правей, а за ним так взял и Маркел. Так они дошли, и это лавок через пять, до следующей рогатки, где уже стояли сторожа, их было двое. Сторожа сразу узнали Авласку и дружески поприветствовали его, а он так же приветствовал их, после чего сказал, что он к Костырихе и этот человек с ним тоже, – и указал на Маркела. Сторожа посторонились, Авласка и Маркел легко перелезли через рогатку и пошли по пустому проходу. Ряд был, судя по запаху, какой-то из съестных, но везде всё было закрыто и никого, даже собак, там не было. Дойдя до поворота, они повернули, после еще два раза поворачивали и зашли в какие-то дальние, тесные места, но там тоже пахло снедью, Авласка подошел к одной двери (закрытой снаружи на заклад) и постучал в нее условным стуком. Там долго никто не откликался, а после бабий голос спросил, кто там.
– Свои! Или не видишь разве?! – строго ответил Авласка.
Бабий голос сказал "откидать".
Авласка откинул заклад, тогда дверь с той (внутренней) стороны потянули на себя, она открылась и Маркел увидел очень старую старуху, одетую в такие же очень старые отрепья.
– Жениха к тебе привел, – сказал Авласка. – Прими, обогрей.
Старуха (правильней, Костыриха, ее так звали) отступила внутрь и махнула рукой проходить. Авласка и Маркел вошли.
Теснота там была страшная! И темнота! И духота. Но, правда, дух был съедобный, лавка же, как после оказалось, была блинная, и поэтому там пахло квашней, сырым тестом, горелым маслом и просто блинами.
– Огня дай хоть какого, мы же не кроты! – строго сказал Авласка.
Старуха раздула огонь, стало кое-чего видно, Маркел с Авлаской протиснулись между мешками (а их было навалено под потолок) и сели к столу, в дальний угол, чтобы сидеть лицом к двери. Авласка, садясь, опять строго сказал:
– А обогреться?
Старуха (а она оказалась не по годам проворная) пошарила в углу и выставила на стол кувшин, сказав в при этом:
– Не знаю, откуда взялся.
– А! – радостно сказал Авласка. – Сейчас не узнаешь, куда он пропал. Дай шкаликов! И дай заедки!
Старуха, ворча, выставила шкалики, а после в миске два окрайка хлеба, несколько головок луку, сушеную рыбу и еще полрыбы.
– У нас всё есть! – сказал Авласка, наливая в шкалики. После строго глянул на старуху и сказал: – А теперь иди гуляй, красавица. Я после стукну, когда будет надо.
Старуха (правильней, Костыриха) ушла на другую половину и плотно закрыла за собой дверь. Маркел и Авласка посмотрели один на другого, после один другому кивнули и выпили. После так же молча закусили. А там выпили и закусили еще раз, и это уже не так быстро. Дальше Маркел сказал:
– А теперь пора за дело. Как тебя из тюрьмы вызволяли?
– Просто, – сказал Авласка. – Пришел тот мордатый, сказал выходить, и я вышел. Он мне на крыльце еще сказал, что ты меня ищешь, и срочно, и это всё. И я пошел тебя искать.
– Мордатый – это кто? – спросил Маркел.
– Ваш стрелец, – сказал Авласка. – Теперь здесь везде их власть.
– Ладно, – сказал Маркел. После сказал: – Это тебя боярин Михаил Нагой на волю выпустил. Помни об этом!
Авласка хмыкнул.
– И не хмыкай тут! – сказал Маркел. – Евлампий хмыкал и отхмыкался! А до него Давыдка Жареный. Про Давыдку знаешь?
– Что знаю? – настороженно спросил Авласка.
– То, что его тем же ножом зарезали, которым до того зарезали царевича, вот что! – сказал Маркел с жаром, но тихо. Авласка отшатнулся, а Маркел еще сказал: – И это не Фома убил, а Тит!
Авласка, выпучив глаза, молчал. Отстраняться ему уже было некуда. А Маркел сказал всё так же тихо:
– Он бы и меня убил тогда, да только того ножа с ним не было.
– Того – это какого? – так же тихо спросил Авласка.
– Красивый нож! – сказал Маркел. – И дорогущий! Че́рен весь в жемчугах, в самоцветах, а жало огнем горит. И кого надо сам режет!
– Как это сам? – спросил Авласка.
Но Маркел его будто не слышал, Маркел продолжал:
– Мне Петруша про него рассказывал, Петруша Колобов. Петруша видел этот нож, когда они с царевичем пошли под яблоньку в тычку играть. Царевич еще сказал, что это не простой нож, а индейский. Это же какая сила в нем, Авласка! Этим ножом можно слона зарезать, индейцы так слонов и режут. – И вдруг спросил: – Знаешь, что это за зверь такой – слон?
– Как пять быков, – тихо сказал Авласка.
– А тут царевич! – так же тихо продолжал Маркел. – Разве царевич устоял бы? Вот его тот нож и зарезал.
Авласка помолчал, подумал, после сказал чуть слышно:
– Мудрено ты говоришь, Маркел Иванович.
– Я не Иванович, – сказал Маркел. – Сколько можно повторять? – После помолчал, прислушался, ничего нигде подозрительного не услышал и заговорил уже вот как: – Я сразу почуял, что царевич не сам зарезался. А после смотрю, а чем зарезался? А ведь ножа нигде нет! И я стал искать нож. И мало-помалу люди стали говорить: лежал нож возле царевича в траве. После рассказали, каков он был из себя. Очень богатый нож! И вдруг, пока там была та замятня, когда царица прибежала и народ кричал, Давыдка этот нож украл. Может, пропить его хотел, не знаю. Но злодей ему того не дал! Злодей пришел и зарезал Дывыдку и нож с собой унес. А кто злодей? Никто его не видел! Только одна баба-уродка, она у царицы в шутихах жила, и еще зелья варила и царевича лечила от падучей. Так вот она одна сказала, что убил царевича ползучий гад! Знаешь, как его зовут?
Авласка мотнул головой – нет, не знает.
– Вот так и я, – сказал Маркел. После чего взял кувшин, налил им обоим, после взял свой шкалик, поднял, понюхал и сказал: – Гадость какая! А вот у Андрюшки чистая. Ведь чистая? Ты это знаешь?
Авласка кивнул, что знает. Тогда Маркел поставил свой шкалик на стол и сказал:
– Я вчера, когда ты уже в омшанике спал пьяный, приходил к Евлампию, было у меня к нему дело, и Евлампий отвел меня к себе в подвал, в каморку тайную, и там сидели двое его тайных же товарищей. Одного звали Фома, и ты, я так думаю, его хорошо знаешь, медведь такой здоровенный. Знаешь такого?
– Ну, может быть, – сказал Авласка.
– Вот до чего винишко доведет, вот до какого знакомства! – насмешливо сказал Маркел. – Ну да это ладно, после сам отмолишь. И был там еще один его товарищ. Невысоченький такой, румяный, борода подсечена, ручки холеные, беленькие, только вот тут, на мизинчике, как будто огнем когда-то обожгло. Он это место прятал. И назвал он себя знаешь как?
– Андрюшка! – послышалось сзади.
Маркел обернулся и увидел ту старуху (правильно, Костыриху), усмехнулся и сказал:
– А я знал, что ты будешь подслушивать. И для тебя рассказывал. – И тут же, не давая ей опомниться, продолжил: – Я вижу, ты хорошо его знаешь.
– Как не знать! – ответила Костыриха сердитым голосом.
А Маркел, наоборот, веселым продолжал:
– Еще бы! Это же он тебя до такой голоты довел. Разорил он тебя, я так понимаю. Раньше ведь все добрые люди к тебе да к тебе, и ты всем по шкалику, а они тебе в запись… Молчи! – строго велел Маркел. – Не спрашивали, помолчи пока! – И продолжал: – Раньше все к тебе по шкалик, а теперь все к нему. Потому что у него без запаха. И как слеза! Так?
– Не понимаю я, боярин, – сердито сказала Костыриха. – Это ты про меня такое говоришь? Какие записи! У меня блинная лавка, боярин, блины мой товар, а если добрый человек пришел и я ему шкалик налила, так сказал бы "не хочу" – и я не подавала бы. Ну так хоть сейчас уберу!
И она схватилась за кувшин. Но Маркел перехватил ее руку, сжал ее крепко, усмехнулся и сказал:
– Садись, красавица, мы и тебе нальем, найдем шкалик и поговорим по душам. Ведь нам есть о чем поговорить! – И вдруг грозно велел: – Садись!
Костыриха села.
– Влас, налей баушке, – велел Маркел.
Авласка взял пустой шкалик и налил Костырихе, а после даже пододвинул к ней ближе. Маркел сделал бровью вот так, и Костыриха послушно выпила. Маркел подал ей головку лука, Костыриха взяла ее закусывать. После Маркел спросил:
– Давно Андрюшка здесь у вас?
– С зимы, – ответила Костыриха, а Авласка утвердительно кивнул на это.
– А откуда он здесь взялся? – дальше спросил Маркел.
– Никто не знает, – сказала Костыриха. И продолжила в сердцах: – Черт его принес сюда, вот кто! И всё ему было позволительно! Он же сразу завел то, что ты ищешь. И все про это знали – и губные, и Русин, и бояре. И все молчали! Потому что он… – И вдруг замолчала.
– Что "потому что он"? – спросил Маркел.
Костыриха молчала, только сердито жевала губами.
– Колдун, хочешь сказать? – спросил Маркел.
– Не знаю я! – ответила Костыриха. – Может, он и не колдун, я в колдунах не разбираюсь, но то, что он в свое зелье какого-то опою добавляет, это точно!
– Какого еще такого опою? – удивился Маркел.
– Опой, зелье такое, – сказала Костыриха уже не таким уверенным голосом. – Этого опою выпьешь, а завтра его еще хочется, а на послезавтра еще больше, и так сильней и сильней. И после без этого опою уже совсем житья тебе нет, вот что! После все как дурные становятся. Вот ты на него посмотри! – продолжала Костыриха, указывая на Авласку. – Он же совсем ума лишился, домой по три ночи не кажется, а всё туда, туда!
– Ты чего это такое городишь, бесстыжая! – грозно вскричал Авласка.
– Помолчи! – велел ему Маркел и тут же спросил у Костырихи: – А с царевичем он как? Он же царевича лечил! Царица говорит, царевичу от этого легчало.
– Легчало, га! – громко и гневно вскричала Костыриха. – Вон как полегчало, все видели! Где он сейчас?! А всё через тот же опой. Только этим дурням, – и она кивнула на Авласку, – он давал белый опой, а царевичу черный. От черного опою болезнь не болит, но и не лечится.
– А ты откуда всё это знаешь? – строго спросил Маркел. – На правеже повторишь, если что?
– Вот-вот! – сердито сказала на это Костыриха. – Пускай таких в избу, наливай таким по шкалику, а они тебя после под кнут да на дыбу.
– Осади! – сказал Маркел. – Разве я про кнут сказал?
– А про правеж? – сразу в ответ спросила Костыриха.
– Ну не гневись, сорвалось по горячности, – сказал Маркел. – Тогда отвечай так, без правежа: отчего царевич помер?
– Играл с ребятами в тычку, – сказала Костыриха, – а тут напала на него падучая, он упал на нож и накололся. А падучую, – сказал она громче, – на него наслал Андрюшка!
– Нет, – сказал Авласка. – Сперва была падучая, а уже после люди стали говорить боярам, что объявился на посаде такой человек Андрюшка, большой искусник, он может царевича вылечить. И вот уже только тогда бояре, даже только один боярин Михаил, призвал того Андрюшку, испытал его и доверил ему вылечить царевича. И сулил большие богатства за это.
– Так? – спросил Маркел у Костырихи.
– Ну, можно сказать, что и так, – ответила Костыриха. – Только всё равно сперва Андрюшка к нам приехал и у себя на Конюшенной слободе поселился, а уже только после этого на царевича напала падучая. И злые люди научили боярина призвать его лечить того, кто эту порчу напустил. И он залечил царевича совсем!
– Ох! – сказал Маркел насмешливо. – Как же ты крепко его не жалуешь! Зато у него винцо чистенькое и дух от него смородиновый. А у тебя, – Маркел принюхался, – фу, брагой как разит! А ты говоришь: блины, блины!
– Блины и есть, – с большой обидой сказала Костыриха. – А не нравится мой дух, так и не сиди здесь. Вот Бог, а вот порог!
– Но-но! – строго сказал Маркел. – Я тебя, баушка, могу прямо сейчас взять за шкирку и свести в губную, и будет тебе за урон казне знаешь сколько кнутов? А вот не беру же я тебя, а вот сижу же и даже выпиваю это мерзкое, корчемное! – После чего велел: – Налей, Авласка, а то в горле что-то запершило.
Авласка налил. Они все трое выпили (Костыриха неполную) и начали закусывать. Маркел, жуя, заговорил: