Увлекшись игрой, он нечаянно сделал отличный ход, взяв на проходе пешку маркиза, после чего партия неизбежно должна была закончиться его (принца) победой.
Маркиз для острастки не торопился с ответом. Но, в конце концов, его благодушие к будущему зятю взяло верх, и он с мягкой поучительностью произнес:
– Ну что же, возьмите ваш ход назад, принц; но постарайтесь впредь этого не делать. Шахматы – не бильбоке и не бирюльки.
Гонзаго глубоко вздохнул.
– Впрочем, я вас понимаю, принц. Ведь не всегда я был стариком, и еще не забыл, что значат чувства молодого человека. Вы рассеяны, потому что влюблены. Не так ли?
– Увы, до ужаса, господин маркиз.
– Мне это известно, дорогой принц. Но не будем отвлекаться от игры. Я беру вашего чернопольного слона.
– Вчера, господин маркиз, вы не закончили рассказ о каком-то молодом аристократе, который добивается приглашения в ваш дом…
– А вы, однако, хитрец, – воскликнул Келюс Засов. – Хотите меня отвлечь разговором, чтобы я допустил в игре ошибку. Но не надейтесь, дорогой мой. Я – как Цезарь. Он, да будет вам известно, мог одновременно диктовать пять писем. Кстати, был прекрасным шахматистом. Впрочем, отвечая по существу, могу вас успокоить. Ни один нежелательный для меня синьор в замок не проникнет. Для этого ему пришлось бы выдержать схватку с несколькими мастерами клинка, постоянно несущими вахту на дне западного рва. Кроме того Аврору охраняет надежный железный засов.
– Неужели вы точно так же намерены держать на замке дочь, как это делали с вашими женами? – Довольно бесцеремонно поинтересовался Гонзаго.
– Именно, именно, так. Я не знаю лучшего способа охранять дочерей Евы.
Schah moto, господин принц! Так говорят в Персии. Итак, вы опять проиграли.
Он с удовольствием потянулся в своем кресле.
– Эти два персидских слова schah и moto, – продолжал он, устраиваясь поудобнее, чтобы задремать, – что в переводе означают "король умер", мы преобразовали в "шахматы". Во всяком случае, такой точки зрения придерживаются известные исследователи игры Менаж и позднее Фрер.
Что же касается женщин, поверьте мне, лучше высоких стен и острых шпаг, расставленных по их периметру, ничего не придумаешь.
Произнеся эту сентенцию, маркиз-закрыл глаза и быстро уснул.
Гонзаго, выждав для верности, несколько минут, быстро вышел из-зала. Было около двух часов дня. Нервно прохаживаясь по коридорам, господин Пейроль ждал своего хозяина.
– Как там наши? – Спросил Гонзаго, подходя к адъютанту.
– Прибыло только шесть человек.
– Где они?
– В трактире "Адамово яблоко" с той стороны рвов.
– Кто не явился?
– Двое. Мастер шпаги Кокардас Младший из Тарба и брат Паспуаль, его постоянный помощник.
– Да, эти двое уже кое-что успели повидать на своем веку. – Заметил принц. – А что с дамами?
– Мадам Марта сейчас находится у мадемуазель де Келюс.
– С ребенком?
– С ребенком.
– Как она прошла?
– Через окно бани, которое выходит в ров как раз под мостом.
Гонзаго несколько мгновений раздумывал, потом спросил:
– Тебе что-нибудь удалось узнать от отца Бернара?
– Молчит, – ответил Пейроль.
– Сколько ты ему предложил?
– Пятьсот пистолей.
– Эта мадам Марта наверняка знает, где находится регистрационная книга… нельзя ее выпускать из дома.
– Само собой, – согласился Пейроль.
Гонзаго, прохаживаясь широкими шагами, что-то соображал.
– Я сам хочу поговорить с ней, – тихо произнес он наконец. – Кстати, ты вполне уверен в том, что мой кузен де Невер получил послание от Авроры?
– Наш немец его ей отнес и о том мне доложил.
– Значит Невер прибудет…
– Да, сегодня вечером.
Они стояли недалеко от двери, ведущей в комнаты, предоставленные маркизом для Гонзаго.
В замке Келюса под прямым углом пересекались три коридора. Двигаясь по одному, можно было попасть в спальни, по другим выйти во флигели. Апартаменты принца находились в западном флигеле. Их самая последняя комната имела выход на лестницу, по которой можно было спуститься в баню и прачечную.
На галерее послышался звук шагов. Это мадам Марта вышла из спальни мадемуазель де Келюс. Пейроль и Гонзаго стремглав вбежали в апартаменты последнего, оставив дверь полуоткрытой.
Несколько секунд спустя, по коридору, то и дело озираясь, стремительной походкой прошла мадам Марта. Дело было в разгаре дня. Но традиция испанской сиесты перешагнула границу и давно обосновалась в замке Келюсов. Все спали, и Марта надеялась уйти никем незамеченной. Когда она поравнялась со спальней Гонзаго, из полуоткрытой двери бесшумно и стремительно, как гепард, выскочил Пейроль, и чтобы она не крикнула, плотно зажал своим платком ей рот. Потом он, потуже затянув узлом платок на ее затылке, утащил наполовину потерявшую сознание женщину в спальню принца.
Глава 2. Кокардас и Паспуаль
Один ехал верхом на старой рабочей лошади со спутанной гривой и кривыми тощими ногами; другой сидел на осле, свесив ноги на одну сторону, как делают путешествующие на благородном верховом коне аристократки.
Первый, не смотря на жалкий вид своей клячи, которая низко опустила голову, словно что-то вынюхивая на дороге, имел гордую бравую осанку. На нем был полукафтан из бычьей кожи с аккуратно пришитым на груди узорным пластроном в форме червонного сердечка, плотно облегающие грубохолстые стеганые штаны и сапоги с голенищами широкими раструбом, модными во времена Людовика XIII. Кроме того на голове его красовалась залихватская фетровая шляпа, а на бедре длинная шпага. Это был никто иной, как мэтр Кокардас Младший, уроженец Тулузы, в свое время очень известный в Париже мастер и преподаватель фехтования, ныне обитавший в Тарбе, где в поте лица добывал скудные средства к существованию.
Второй выглядел намного скромнее. Его одеяние походило на костюм разорившегося клерка. Длинная темная свитка, чем-то похожая на ризу священника, закрывала почти до колен серые штаны, которые от долгого употребления лоснились и блестели на изгибах, грозя в ближайшем времени прохудиться. Голову его покрывала плотно натянутая на уши шерстяная шапочка; ноги, не смотря на изнуряющую жару, утопали в подбитых мехом полусапожках. В отличие от Кокардаса, имевшего черную густую курчавую, как у негра, непричесанную шевелюру, у напарника были редкие белесые волосы, – только несколько тощих взмокших от пота прядей прилепились к его вискам. Даже с естественной растительностью на лице у оседлавшего осла путника по сравнению с Кокардасом дела обстояли хуже. Вместо густых завивающихся кверху темных усов, украшавших мастера шпаги, под длинным носом спутника на верхней губе подрагивали лишь несколько одиноких соломенного цвета волосинок. Он исполнял роль помощника во время уроков, преподаваемых его темноволосым напарником, учителем фехтования и, не смотря на скромные, почти застенчивые манеры, сам недурно владел шпагой, которая, сейчас одетая в ножны, телепалась на ребрах у осла. Этого человека звали Амабль Паспуаль. Его родиной было местечко Вильдье в Нижней Нормандии, известное в округе Конде сюр Нуаро своими удивительными винами. Приятели называли его брат Паспуаль то ли за внешность, напоминавшую клирика, то ли за то, что до того, как пристегнуть к поясу шпагу, он был слугой у цирюльника, у которого недурно справлялся с обязанностями провизора. Он был очень некрасив, но, не смотря на это, всякий раз, когда на дороге встречалась цветастая бумазейная юбка прохожей крестьянки, в его чуть припухших глазах зажигались чувственные огоньки. Кокардас Младший напротив, мог по праву сойти за вполне смазливого прохиндея.
Итак, они устало тащились верхом под южным беспощадным солнцем. Каждый камушек или ложбинка на дороге содрогали клячу Кокардаса и через каждые 20–30 шагов осел Паспуаля капризничал.
– Экая диковинка, дружочек мой, – произнес Кокардас с мощным гасконским акцентом. – Вот уж два часа, как мы видим этот хренов замок, и мне чудится, что он вместе с драной горой, на которой стоит, отступает так же быстро, как мы к нему приближаемся.
– Терпение, терпение, мэтр; – прогнусавил в ответ Паспуаль с классическим нормандским прононсом, будто его мучил насморк, – боюсь, что, не смотря на нашу неторопливость, мы все равно прибудем на место слишком рано для дела, на которое нас сюда пригласили.
– Пресвятая сила! Брат Паспуаль; – тяжело вздохнул Кокардас. – Если бы мы умели с толком использовать наши таланты и мастерство, мы могли бы выбирать клиентов, а не бросаться на первый зов.
– Ох, как ты прав, дружище Кокардас, – ответил нормандец. – Но страсти и дурные наклонности нас губят.
– Азартные игры, в лоб им рапиру, вино…
– И женщины! – Прибавил Паспуаль, воздев глаза к небу.
Они двигались вдоль берега Кларабиды посередине Лурронской долины. Один из холмов Лё Ашаза, служа просторным пьедесталом, живописно вздымал к небу громоздкие конструкции замка Келюсов, со стороны реки не имевшего каменной ограды. Эта импозантная постройка, начало которой уходит в античную эпоху, привлекла бы внимание любого мало – мальски сведущего ценителя архитектурных памятников. Замок Келюс венчал горную цепь, некогда возникшую в результате землетрясения, воспоминания о котором уже давно стерлись из человеческой памяти. Под мхами и кустарниками, укрывавшими просторный цоколь, кое-где можно было разглядеть древние языческие строения. Их некогда соорудили руки римских солдат. Но сегодня от них остались лишь руины. А возвышающиеся каменной кладки стены представляли ломбардский стиль десятого – двенадцатого веков. Две главных башни, стоявших по сторонам жилого помещения с юго – востока и с северо – востока, имели прямоугольную форму и выглядели скорее приземистыми, чем высокими. Двустворчатые маленькие установленные над бойницами окна располагались над округлыми лишенными декоративной лепнины пилястрами. Единственный признак роскоши состоял в мозаичной кладке, перемежавшей кирпичи с тесаным камнем, причудливым поясом между первым и вторым этажами окаймлявшим все здание. В округе установилось мнение, что замок более старый, чем фамилия Келюсов.
Слева и справа от прямоугольных ломбардских башен пересекались две искусственных траншеи. Это были окончания рвов в которых некогда были возведены перемычки для того, чтобы удерживать здесь воду. Сразу за северным рвом находился крайний домик утопающий в буковой роще деревушки Таррид. В ее центре возвышался шпиль возведенный в начале тринадцатого века кирхи в стрельчато – готической манере. Замок Келюс вместе с деревней Таррид представляли своего рода чудо старинного зодчества пиренейских долин.
Однако Кокардас Младший и брат Паспуаль отнюдь не являлись ценителями эстетических достоинств архитектурных сооружений. Они продолжали свой путь, и взгляды, бросаемые ими на угрюмую цитадель, были нацелены лишь на то, чтобы определить оставшееся расстояние. Если бы ехать по прямой, по трассе, так сказать, птичьего полета, то они смогли бы его преодолеть за каких-то полчаса. Но пробраться можно было, лишь огибая лё Ашаз. И из-за этого дорога еще должна была отнять не менее часа.
Кокардас был веселым малым, когда в его кошельке водились деньги. На наивном лице брата Паспуаля обычно тоже играла добродушная улыбка. Но сегодня оба спутника были явно не в духе, и тому имелись весомые причины: предательская пустота в желудках, кошельках и карманах, плюс к тому перспектива неизвестного, скорее всего, опасного дела. Конечно, будь у них за душой хотя бы несколько монет, а в дорожных сумках пара кусков хлеба и бутыль вина, они могли бы отказаться. Но, к сожалению развлечения и удовольствия, которым в последнее время предавались приятели, истощили запасы, и потому теперь им выбирать не приходилось.
– Пресвятая сила! – Воскликнул Кокардас, – чтоб мне провалиться, если я когда-нибудь еще прикоснусь к картам, или к бокалу.
– А я навсегда отказываюсь от любовных утех, – прибавил неумеренно падкий на женский пол Паспуаль, и оба предались добропорядочным размышлениям о том, как наладить разумный благопристойный экономически выдержанный быт.
– Я куплю полный экипаж, – с воодушевлением произнес Кокардас, – и сделаюсь бойцом в команде нашего Маленького Парижанина.
– И я буду солдатом или даже слугой при особе первой шпаги Франции, – пообещал Паспуаль, и они заговорили почти одновременно.
– Мы опять увидим его, и он снова назовет меня "мой старина Кокардас!"
– И будет по – прежнему подтрунивать над братом Паспуалем.
– Эх, тысяча чертей! Как же мы с тобой, дружок, низко опустились для мастеров шпаги нашего класса, – погрязли в позорном разгуле и пьянстве. Но, знаешь ли, я уповаю на то, что встреча с Маленьким Парижанином сделает нас лучше.
Паспуаль грустно покачал головой:
– Я не уверен, захочет ли он нас узнать, – заключил он, печально глядя на свое потасканное облачение.
– Значит, ты его плохо знаешь, мой милый, – отозвался Кокардас. – Более благородного сердца, чем у этого парня, я не знаю.
– Какой точный глаз! – Прибавил Паспуаль, – и какая скорость.
– Какая мощная хватка, и какой сильный удар!
– Помнишь его внезапную подсечку, когда он делает шаг назад?
– А его тройной удар с выпадом вперед, тот самый, что описал в своем учебнике фехтования Делеспин.
– Словом, душа – человек!
– Именно душа. А как ему всегда везет в картах. Да и выпить он не промах.
– А женщины от него просто без ума.
При каждой реплике они замедляли шаг своих верховых и обменивались рукопожатием собеседников, хорошо понимавших друг друга. Их чувства были сильны и искренни.
– Клянусь небесами! – сказал Кокардас, – мы согласились бы исполнять роль его домашней прислуги, если бы он этого захотел. Верно говорю?
– И мы сделаем из него знаменитого синьора, если, конечно, деньги Пейроля тому не помешают.
Теперь понятно, что господин Пейроль, правая рука Филиппа де Гонзаго и был тем человеком, который понудил сюда прибыть мэтра Кокардаса и брата Паспуаля. Они хорошо знали упомянутого Пейроля, даже лучше, чем его патрона мсьё де Гонзаго. Прежде, чем преподавать для мелкопоместных дворян искусство владения шпагой в духе итальянской школы в городе Тарбе, они содержали фехтовальный класс в Париже на улице Круа де пти Шан, что в двух шагах от Лувра, и, если бы не их слабость к развеселой жизни, они наверное смогли бы построить себе недурную карьеру, так как практически вся придворная знать посещала их уроки. Это были два отважных дьявола, прекрасной владевших шпагой, способных в критический момент на непредсказуемую проделку. И потому мы, соблюдая известный такт, не будем уточнять причины, побудившей их в один прекрасный день оставить ключ от парижского фехтовального зала у двери под ковриком и со стремительностью молнии покинуть столицу.
В те времена в Париже специалисты по шпаге тесно общались с самыми знаменитыми придворными аристократами и потому прекрасно знали все наиважнейшие новости, они являлись, так сказать, живыми газетами. Брат Паспуаль, бывший к тому же и цирюльником, имевшим дело с дамскими прическами, имел широкую палитру знакомств с прекрасным полом.
Поэтому, получив вызов в столицу, друзья легко заключили, что там понадобилось их мастерство во владении оружием. Выезжая из Тарба, Паспуаль сказал:
– Тут пахнет делом, где можно заработать миллион. Клинок Невера – лучший в мире после клинка Маленького Парижанина. Нельзя этого забывать.
Кокардасу ничего не оставалось, как молча согласиться со столь резонным рассуждением своего помощника.
Около двух часов пополудни они въехали в деревню Таррид, и первый же встретившийся крестьянин указал им, где находится трактире "Адамово яблоко".
Когда они вошли, небольшое помещение трактира было почти заполнено посетителями. Девушка в ярко цветастой юбке и кружевном корсаже по крестьянской моде местности Фуа быстро сновала взад – вперед, принося наполненные бургундским вином бокалы и кружки, огонь для трубок в виде раскаленных угольков, собранных в деревянный ковш, и все остальное, что могло понадобиться путникам, проделавшим неблизкую дорогу под палящим солнцем Пиренеев.
На стене висело шесть рапир вместе с ремнями и ножнами.
Среди собравшихся не было ни одного человека, под портретом которого нельзя было бы, ни на йоту не покривя душой, жирным шрифтом подписать "наемный убийца". Загорелые лица, бравые, горящие вызовом взгляды, длинные, завитые кверху усы. Если бы паче чаяния сюда вдруг заглянул какой-нибудь благопорядочный буржуа, то, наверное, увидев эти наглые рожи, упал бы в обморок. За первым столом у входа сидели трое испанцев, – это было понятно по их манерам. За следующим – итальянец с лицом изуродованным шрамом ото лба до подбородка, а напротив какой-то мрачный бандит, чей выговор указывал на то, что он – немец. Третий стол оккупировал грубый мужлан с густой непричесанной шевелюрой, чей грассирующий говор выдавал бретонца.
Испанцев звали: Сальдань, Пинто и Пепе по прозвищу Матадор. Все трое профессиональные шпажисты: первый – из Мюрси, второй – из Севильи, третий – из Памплоны. Итальянец был головорез из Сполеты. Его звали Джузепе Фаёнца, немца – Штаупиц, бретонца Жоёль де Жюган. Всех их хорошо знал и пригласил сюда господин Пейроль.
Когда мэтр Кокардас и брат Паспуаль, поставив свой живой транспорт в стойло, перешагнули порог трактира, они, увидев эту честную компанию, невольно сделали шаг назад, видимо желая незаметно уйти. Низкая зала харчевни скупо освещалась лишь одним маленьким оконцем; дым от трубок сбился под потолком тяжелой кучей, напоминавшей грозовое облако. Поначалу, вновь прибывшие не видели ничего, кроме худых профилей, торчащих усов и развешанных на стенных крючках шпаг. Через несколько мгновений замкнутое пространство трактира огласилось приветственными воплями шестерых голосов.
– Мэтр Кокардас!
– Брат Паспуаль! – а затем последовали фразеологические украшения из отборных ругательств, распространенных в провинциях Италии, на берегах Рейна, брани из Кимпера Корентина, похабщины из Мюрси, Наварры и Андалусии.
Кокардас, пытаясь разглядеть лица, приставил к глазам ладонь козырьком:
– А – а – а, бес вам в пах, todos camarados!
– Старые знакомые, – перевел Паспуаль дрожащим от волнения голосом.
Паспуаль от рождения был трусоват, но жизнь то и дело понуждала его быть храбрым. Любой пустяк мог заставить его от страха покрыться гусиной шкурой, но, если приходилось, то он дрался как лев.