И вот Марии Антуанетте, столь хорошо охраняемой г-ном де Лафайетом и офицерами его штаба, удалось сделать так, чтобы Феррари провели в Тюильри, и там ему объяснили все подробности замысла, призванного обмануть бдительность генерала национальной гвардии.
Чтобы дать представление о трудностях, с которыми был сопряжен побег, надо сначала объяснить, каким образом была организована охрана королевской семьи.
Лафайет, головой отвечавший за нее перед Собранием, принял все меры предосторожности.
Шесть сотен национальных гвардейцев, отобранных из разных секций, днем и ночью стояли на страже вокруг Тюильри.
Двое конных гвардейцев постоянно дежурили у внешнего выхода.
Часовые были расставлены у всех калиток в садовой ограде и вдоль берега через каждые сто шагов один от другого.
Надзор внутри дворца был ничуть не меньше.
У всех выходов, ведущих из комнат короля и королевы, стояли часовые, вплоть даже до темного узкого коридора, специально для них проделанного на чердаке и выходящего на потайные лестницы, которые были предназначены для обслуживания королевской семьи.
Лишенные телохранителей, король и королева теперь выходили из дворца не иначе как в сопровождении двух или трех офицеров национальной гвардии.
Итак, вот что придумали король и королева вопреки всем этим трудностям.
Первая дама из штата дофина, та самая, которой они не доверяли, покинула свою службу 12-го, о чем королева рассказывала в письме. Маленькая комната, занимаемая ею в Тюильри, осталась пустой.
Эта комнатка в свою очередь сообщалась с покоями, пустовавшими уже полгода, где прежде обитал г-н де Вилькье, первый дворянин покоев: апартаменты были пусты, поскольку г-н де Вилькье эмигрировал. У этих покоев, расположенных на первом этаже, было два выхода: один на двор Принцев, другой на Королевскую улицу.
Королева заявила, что, поскольку королевская семья живет слишком стесненно, она желает переселить ее королевское высочество, свою дочь, в комнату г-жи де Рошрёль, освободившуюся теперь, когда та оставила службу при дворе.
Что касается покоев г-на де Вилькье, то король, в совершенстве владеющий слесарным ремеслом, изготовит ключ, и с его помощью можно будет проникнуть туда, а, при всей многочисленности стражи во дворце и вокруг него, как раз перед выходом из этих апартаментов поста не было. К тому же часовые привыкли, что, как только пробьет одиннадцать (время окончания придворной службы), из дворца выходит одновременно множество людей.
Таким образом, можно было надеяться, замешавшись в эту толпу, скрыться неузнанными.
Если удастся выбраться из Тюильри, остальным займется г-н Ферзен, швед, всецело преданный королеве. Он будет с фиакром ожидать беглецов у выезда на улицу Эшель, сам переодевшись кучером, затем доставит их на заставу Клиши, где они пересядут в дорожную берлину, готовую к путешествию, и в ней отвезет их к одному из своих друзей, г-ну Кроуфорту.
Король выйдет из дворца, переодетый интендантом, то есть весь в сером: атласный камзол, серые чулки и кюлоты, башмаки с пряжками и маленькая шляпа-треуголка.
Между тем камердинер короля по имени Гю, человек того же роста и телосложения (король научился подражать ему), за два или три дня до побега начал выходить по вечерам, чтобы эта фигура в сером успела примелькаться.
Дофин должен был нарядиться девочкой.
Королева, мадам Елизавета и дочь короля выйдут, замешавшись в толпу женской прислуги в надежде таким образом остаться незамеченными.
Для всех них требовались паспорта. Это также взял на себя г-н Ферзен. Одна из его приятельниц, г-жа Корф, собиралась покинуть Париж. У нее уже был готов заграничный паспорт на нее, двоих детей, лакея и двух горничных; она отдала этот документ Ферзену, и он вручил его королеве.
Так они рассчитывали выбраться из Парижа.
Господин де Буйе, человек решительный и предприимчивый (король вполне мог положиться на него), имел под своим командованием все воинские силы Лотарингии, Эльзаса, Франш-Конте и Шампани; он взялся обследовать путь, ведущий из Шалона в Монмеди через Варенн.
Его части под командованием преданных офицеров, сосредоточенные вдоль этой дороги, ждали прибытия короля, чтобы послужить ему эскортом.
На расходы, связанные с такой операцией, г-ну де Буйе был передан миллион в ассигнатах.
Вот как обстояли дела, когда вечером 13 июня Феррари прибыл в Неаполь. На дорогу он затратил девять дней, следовательно, из Парижа он выехал четвертого.
Мария Каролина вручила Феррари двести дукатов, предложив ему хорошенько отдохнуть и быть готовым к любым поручениям. Феррари отвечал ее величеству, что для полного отдыха ему хватит суток, однако и до истечения этих суток она может располагать им.
LI
В продолжение всех тревожных дней, что последовали за прибытием гонца, королева настаивала, чтобы я была рядом с ней; со всеми прочими она была тогда нетерпелива, груба и жестока, только ко мне оставалась неизменно доброй и нежной, ибо лишь мне одной она поверяла свои страхи и надежды.
Вести из посольства приходили еженедельно. Очередной посланец должен был прибыть 16-го. В этот день, когда мы, королева и я, прогуливались по старому герцогскому парку Казерты, нас разыскал там секретарь министерства иностранных дел, сопровождаемый одним из дворцовых служащих. Издали заметив в руке секретаря письмо, королева вскочила со скамьи, на которой мы сидели, и быстрыми шагами устремилась ему навстречу.
Молодой человек с поклоном протянул ей письмо. Королева торопливо распечатала его, прочла и нетерпеливым жестом передала мне.
- У ее величества будут какие-нибудь приказания? - спросил молодой человек.
- Нет, сударь, мне остается лишь поблагодарить вас.
Молодой человек поклонился и, уходя, попросил, чтобы дворцовому служителю дали приказ выдать расписку в получении письма и в том, что оно было затем передано королеве в собственные руки.
Служителю было приказано исполнить эту просьбу, и оба удалились.
Королева обняла меня и, через мое плечо глядя на письмо, спросила:
- Тебе все понятно?
- Да, - отвечала я, - разумеется!
И я прочитала вслух:
"Охоту перенесли на 21-е. Отправимся в полночь, чтобы на рассвете быть на месте. Причина задержки - аккредитив, по которому можно будет получить деньги утром 20-го".
Письмо было без подписи, но королева узнала почерк своей сестры Марии Антуанетты.
- Разве вашему величеству здесь что-то не ясно? - спросила я.
- Какое там не ясно! - сказала королева. - Теперь вместо восемнадцатого они двинутся в путь только в полночь двадцатого, потому что король хочет получить деньги по цивильному листу за четверть года.
- И что это за деньги?
- Шесть миллионов.
- Черт возьми, это стоит того, чтобы подождать, - заметила я с улыбкой.
- Да, - вздохнула королева, - но еще два дня промедления! И кто знает, что может случиться за эти два дня!
Потом, покачав головой, она промолвила:
- Ах, милая Эмма, у меня дурные предчувствия.
Следует заметить, что все свои печали королева хранила про себя, делясь ими только со мной и ни слова не говоря ни королю, ни министру.
Проходили дни. Мария Каролина не появлялась в Неаполе, она безотлучно ожидала известий в Казерте, а я не покидала ее; сэр Уильям, от которого у нас не было секретов, понимая, какая тревога терзает ее величество, сам предложил мне составить ей компанию.
Двадцатого она буквально не находила себе места, металась, будто желая, чтобы физическая усталость вытеснила переполняющее ее яростное возбуждение. После полуночи оно, если это только было возможно, еще более усилилось.
Было мгновение, когда ей пришла в голову мысль послать Феррари в Париж, но она тотчас поняла, что, сколь бы он ни был быстр, раньше чем через день-два после бегства королевской семьи ему все равно не успеть. Поэтому было решено держать Феррари при себе на случай особо важных поручений.
Она надеялась, что, совершив побег, король и королева тотчас пошлют ей гонца, чтобы сообщить о случившемся; в таком случае его можно было ожидать 29 июня.
Но 29-е, 30-е и утро 1 июля прошли, не принеся никаких вестей; однако 1 июля около одиннадцати утра сэр Уильям лично явился во дворец и выразил желание поговорить со мной.
Королева, во всем находившая повод для беспокойства, поторопила меня, чтобы я как можно скорее спустилась к нему.
Сэр Уильям ожидал меня в маленьком салоне на первом этаже. При взгляде на него я по выражению его лица тотчас поняла, что новости у него плохие.
- Что случилось? - спросила я по-английски.
- Король и королева схвачены в городе под названием Варенн, - отвечал сэр Уильям, - в этот час их уже, наверное, доставили в Париж.
- Что вы сказали, сэр Уильям?
Я обернулась. Королева, сгорая от нетерпения и чувствуя беду, стояла на пороге. Она шла за мной и слышала слова сэра Уильяма, не поняв их, но по интонации, с которой они были произнесены, угадав, что он не сообщил мне ничего хорошего.
Свой вопрос она задала по-французски.
- Государыня, - отвечал сэр Уильям, - я сообщил миледи об ужасном несчастье.
- Мою сестру убили! - воскликнула королева.
- Нет, государыня. Господь не допустил подобного злодейства. Ваша сестра жива, но арестована во время бегства и пленницей возвращена в Париж.
- Пленницей! Моя сестра! Они осмелились посягнуть на особу королевы?
- Но, государыня, ведь вашей первой мыслью было, что она убита.
- Я понимаю, что королева может пасть от руки убийцы: для этого достаточно какого-нибудь фанатика или безумца. Но чтобы арестовать ее, нужен неприкрытый бунт, всенародное возмущение, нужна революция.
- Но как же ваше величество назовет происходящее во Франции, если не революцией?
- По крайней мере, я надеюсь, что если королева - пленница, то в собственном дворце?
- Нам пока ничего не известно, государыня, кроме того, что в сорока-пятидесяти льё от Парижа, в маленьком городке под названием Варенн, их величества король и королева были арестованы. В сообщении, присланном мне из английского посольства во Франции, ничего больше не сказано. Когда гонец был отправлен, королевская семья была уже доставлена в Шалон, откуда трое народных представителей, присланные из Парижа, должны были сопровождать ее в столицу и защищать.
- Защищать! - вскричала Мария Каролина. - Вероятно, это какие-нибудь три адвоката, и подобная троица будет защищать короля и королеву Франции? Забавно!.. Могу я видеть этого вашего курьера?
- Я привел его с собой, предполагая, что ваше величество, возможно, пожелает его расспросить.
- Благодарю. Велите ему войти. Ты согласна быть моим переводчиком, Эмма?
- Полагаю, он говорит по-французски, - отвечал сэр Уильям.
- Тем лучше, - обронила королева.
Пять минут спустя гонец уже стоял перед ней. Но он не знал ничего, кроме разговоров, услышанных им на улицах. Ему сказали, что, узнав о бегстве короля, сначала хотели убить г-на де Лафайета, обвиненного в том, что он способствовал побегу. Рассказчику представлялось самым серьезным то, что все случившееся совершенно вывело парижан из себя и что по возвращении в Париж королю следовало ожидать худшего, если бы для его безопасности не были приняты большие меры предосторожности.
Описывая королеве эти подробности, курьер вдруг вспомнил, что, услышав на улице крики "Арест короля Людовика Шестнадцатого!", он купил газету, где шла речь об этом аресте.
Королева требовательно протянула руку; курьер порылся в карманах и в конце концов вытащил из одного из них номер "Революций Франции и Брабанта", газеты Камилла Демулена.
Королева быстро пробежала глазами написанное и скомкала газету с выражением ярости, которую невозможно описать.
- О, ничтожества! - воскликнула она. - Лучше бы они его убили десять, сто, тысячу раз, чем так оскорблять!
Я взяла газету из ее рук и хотела было возвратить ее курьеру.
- Нет, ты прочти! Прочти! - приказала она. - Я хочу, чтобы ты собственными глазами увидела, как эти подлые французы унижают своих монархов!
Мой взгляд упал на следующий абзац:
"Великие события зависят от всяких пустяков! Название Сент-Мену напомнило нашему венценосному Санчо Пансе о знаменитых свиных ножках. Ясно, что он не мог миновать Сент-Мену, не отведав местных свиных ножек. Он забыл пословицу: "Plures occiditgula quam gladius". Задержка, вызванная этим лакомым блюдом, стала для него роковой".
- Подобные выпады заслуживают лишь презрения, - сказала я королеве.
Но она, не слушая меня, продолжала:
- И видя, как обходятся с их братом, все короли не спешат подняться как один, чтобы идти на Париж и не оставить от этого проклятого города камня на камне! О короли, жалкий род! Как же вы не видите этого: все, что там происходит, уготовано и вам самим?.. Сэр Уильям!
- Государыня? - с поклоном отозвался лорд Гамильтон.
- Вы тотчас вернетесь в Неаполь?
- Если так угодно вашему величеству.
- Да, мне это угодно; а вы сможете дать мне место в вашей карете?
- Это было бы большой честью для меня, сударыня.
- Нет, сделаем лучше: поезжайте, а мы последуем за вами через четверть часа. Ступайте прямо во дворец и скажите, прошу вас, от моего имени королю, чтобы он немедленно собрал Государственный совет. Я хочу говорить со всеми этими господами; я не вижу, чтобы они готовились к войне, а между тем мы с нашим братом Леопольдом условились действовать сообща. Это будет позор, если окажется, что у него уже все готово, а у нас нет. Ступайте же, сэр Уильям, ступайте и постарайтесь выяснить, можем ли мы рассчитывать на Англию.
Обычно, когда королева выражала свою волю, в ее словах была такая сила, в жестах столько достоинства, а во всей фигуре столько величия, что все, слышавшие ее, более не думали ни о чем, готовые в полной мере подчиниться ей.
Вот и сэр Уильям, поклонившись, тотчас сел в свою карету, крикнув кучеру:
- В королевский дворец! Живо!
Через пятнадцать минут, как и сказала королева, мы тоже сели в карету и последовали за ним.
LII
Хотя королева дала своему кучеру тот же приказ, что сэр Уильям - своему, но лошади сэра Уильяма были лучшими в Неаполе, не исключая и королевских, и он опередил нас на целых двадцать минут.
Поэтому, когда королева вошла во дворец, все уже были в сборе: министр Актон, в свою очередь получивший из Франции известие об аресте короля, счел подобные обстоятельства заслуживающими того, чтобы созвать Государственный совет.
Поскольку я не сопровождала королеву и карета, высадив ее у дворца, отвезла меня в посольскую резиденцию, я только по слухам знаю, что там произошло.
Король занял свое место, будучи в достаточно дурном расположении духа. Он заранее объявил, что у него много дел поважнее тех, какими занят Совет, и предупредил министров, что не останется до конца заседания. Увидев входящую королеву, он прежде всего подумал, что теперь сможет избавиться от необходимости председательствовать в Совете, так как Мария Каролина заменит его. Поэтому он приблизился к ней, всячески выражая приязнь и называя ее своей любезной наставницей, что делал лишь в минуты самого хорошего настроения. Вдруг, когда дискуссия стала уже весьма оживленной, в дверь каким-то особенным образом постучали.
Королева раздраженно осведомилась, кто это имеет наглость так развязно колотить в дверь во время заседания Государственного совета, но король сделал успокаивающий жест:
- Дорогая наставница, ты не волнуйся, это за мной, уж я знаю почему.
И он вышел.
Королева, вытянув шею, заглянула в открывшуюся дверь и увидела доезжачего, который ждал короля.
Почти тотчас дверь вновь открылась.
- Я не могу остаться, - заявил Фердинанд, - у меня дела. Замени меня, милая Каролина. Как всегда, что бы ты ни решила, все будет правильно.
И помахав министрам и королеве рукой на прощание, он закрыл за собой дверь. Все услышали торопливо удаляющиеся шаги.
Королева привыкла к подобному образу действия со стороны короля, и обычно это ее не слишком беспокоило; но на этот раз обстоятельства казались ей достаточно серьезными, чтобы король, вопреки его отвращению к политике, пробыл на заседании Государственного совета до его окончания, поскольку то, что там происходило, все-таки имело отношение и к его собственной судьбе.
В разгаре заседания королеве принесли письмо из Вены; оно было от ее брата Леопольда и содержало известия чрезвычайной важности.
Император сообщал ей, что через месяц, около 20 августа, у него назначена встреча в Пильнице с прусским королем Фридрихом Вильгельмом. По всей вероятности, за этими переговорами непосредственно последует объявление войны Франции.
Император просил своего зятя Фердинанда быть в этом случае готовым ввести в дело те воинские силы, о которых договорились во время его приезда в Вену. Об аресте в Варение император еще не знал или, вернее, ему предстояло все узнать примерно в этот час: известия из Парижа в Вену обычно приходили быстрее, чем в Неаполь, но его письмо, датированное 23 июня, было написано дня за три-четыре до того, как ему могли сообщить эту печальную новость.
Для королевы оказалось подлинной удачей, что ее муж уступил ей председательское место: никогда король, явившись на заседание в половине второго, не согласился бы пробыть там до шести вечера.
Каролина была удовлетворена, узнав, что, согласно полученным Актоном сведениям, военные действия против Франции если и не начались еще, то, по крайней мере, все готово для вторжения на французскую территорию. Тридцатипятитысячное немецкое войско двинулось к Фландрии, еще пятнадцать тысяч немцев уже направляются к Эльзасу, а пятнадцать тысяч швейцарцев готовы к маршу на Лион, пьемонтская армия угрожает Дофине, а двадцатитысячные силы Испании собраны у французской границы. Генералу Актону, военному и военно-морскому министру, было поручено подготовить все необходимое для ведения кампании - суда, пушки, зарядные ящики. Он обещал королеве открыть военные мануфактуры и пороховые заводы; наконец, он составил послания к государям Гессен-Филиппштадта, Вюртемберга и Саксонии, каждому из троих предлагая крупные командные должности.
Все это были заботы внешней политики, но королева решила также подчинить политику внутреннюю неукоснительному надзору, чтобы предотвратить в зародыше любые возмущения, которые по своей идее или целям приближаются к тому, что происходит во Франции. Так, например, появилось распоряжение пронумеровать городские дома, прежде номеров не имевшие; отныне каждый квартал подлежал контролю специально назначенных комиссаров политической полиции. Наконец, некий молодой дворянин, который, по мнению генерала Актона, мог быть рекомендован королеве как человек предприимчивый, ловкий и честолюбивый, получил давным-давно упраздненную, но в тревожные времена возобновляемую должность регента Викариа.