Порою, как бы внезапно увидев маленький огонек во мраке своего прошлого, он высказывал желание разбогатеть, чтобы наградить тех немногих людей, которые были добры к нему. Имена их он обходил молчанием, и Беатриса не настаивала на том, чтобы он их назвал. Она знала, что бесполезно пытаться проникнуть в тайну, окутывающую его происхождение. Только один раз он упомянул об одном старом еврее, который много лет тому назад просил милостыню, сидя у входа в еврейский квартал в Лиссабоне. Когда он доберется до земель Великого Хана, он пошлет этому нищему, если тот еще будет жив, мешок, набитый золотом.
Эти часы спокойной близости и мирной болтовни нередко прерывались взрывами ярости мореплавателя, видевшего, что время идет, а планы его все не осуществляются. Неужели война с маврами никогда не кончится! Когда королевские войска взяли Малагу и освободили сотни христиан, находившихся там в рабстве, Колон, присутствовавший при последних днях осады, перебрался в этот город. Король и королева дали ему аудиенцию в лагере, где они жили. В самой Малаге жить было небезопасно. Во время осады какой-то фанатик-мусульманин проник в одну из королевских палаток и заколол кабальеро и придворную даму, решив по их роскошным нарядам, что это дон Фернандо и донья Исабела. Побежденные мавры оставались в городе и после того, как победители подняли свои знамена над его стенами.
Гранада все еще находилась под властью мавританских королей, но Колон в своем нетерпении считал, что настало время напомнить о себе" Его бы устроило, если б в его распоряжение предоставили несколько кораблей из флота, собранного для осады Малаги и остававшегося пока без дела. Но, кроме кораблей, ему еще нужны были к деньги, а их-то у королевской четы было меньше, чем когда-либо. Во время осады Малаги королю и королеве пришлось обращаться за займами ко всем знатным сеньорам своего государства. Вдобавок к этому, в лагере под Малагой находился брат Эрнандо де Талавера, бывший настоятель монастыря Прадо, а ныне епископ Авилы, который в свое время возглавлял совет ученых в Кордове. К этому вельможе, прибывшему, чтобы торжественно отметить взятие города, обратилась королевская чета за советом по поводу новых предложений Колона, и ответ его был по-прежнему отрицательный.
Идти на запад в поисках золота и пряностей, за которыми португальцы плывут на восток вдоль берегов Африки, представлялось Эрнандо де Талавере делом второстепенной важности. Это значило бы оттянуть силы от главной государственной задачи - окончательной победы над мусульманами. Сейчас следует думать о Боабдиле, правителе гранадских мавров, а не о Великом Хане. Завоевание Гранады - вот что необходимо закончить, отложив до поры до времени вопрос о том, отправляться ли на поиски Кинсая и других сомнительных городов, известных только нескольким путешественникам, не менее склонным к преувеличениям и выдумкам, чем сочинители рыцарских романов и сказок.
Автор проекта вернулся в Кордову в таком отчаянии, что даже отправил письмо королю Португалии, дону Жоану II, тому самому, которого столько раз в своих рассказах обзывал обманщиком и лжецом. Этот монарх, ловкий дипломат, которому несколько раз удалось обмануть в договорах короля Фернандо, считавшегося первым дипломатом своего времени, очень любезно ответил покинувшему его двор мореплавателю. Он даже заверил его, что тот спокойно может вернуться, не опасаясь преследований со стороны португальского правосудия, что было явным намеком на долги, оставшиеся за Колоном в Лиссабоне.
Дон Жоан II был, несомненно, заинтересован в том, чтобы Привлечь к себе этого человека, нашедшего в Португалии свое призвание и присвоившего знания и тайны ее мореплавателей и космографов, чтобы потом предложить их правителям Испании, вечным соперникам португальского короля.
Колон, который так ждал этого ответа, растерялся, получив его. Он боялся вновь оказаться в Лиссабоне, откуда бежать теперь будет труднее, чем в первый раз. И, к тому же, опять начинать новые переговоры! Сразу отказаться от всего, что удалось достигнуть за несколько лет в Испании! Дои Фернандо и донья Исабела никогда ведь не отказывали ему в помощи, они просто ждали более благоприятных обстоятельств - избавления от войны, увеличения доходов.
Он мысленно взвесил могущество и возможности первых государств христианского мира. Испания в это время была страной, у которой больше всего было и средств и сил. Ни Франция, ни Англия, где жил его брат Бартоломе, тщетно добиваясь помощи для осуществления своих планов, не могли сравниться по богатству и морскому могуществу с государством королей-католиков, которые, сами того не ведая, подготовляли величие будущего властелина - Карла V.
Досада толкала его на бегство из этой страны, но решимость его ослабевала при виде Беатрисы и ее малыша. Он брал на руки Эрнандико и забывал о своем намерении уехать из Испании на поиски какого-нибудь другого двора, менее занятого войной. Он чувствовал, что все больше и больше любит эту женщину, которая, несмотря на свою юность и усердные ухаживания ее сверстников, предпочла его, человека в рваном плаще, с седой головой, безумца, по мнению многих, и, вдобавок, тогда еще не признанного при дворе.
В те дни, когда Колон терял надежду, он срывал на своей семье раздражение, вызванное неудачами и разочарованиями. В эти-то дни перед Беатрисой полностью раскрывался его скверный характер, который она угадала уже в первые дни их любви.
Разница в возрасте между ними побуждала сеньора Кристобаля к подозрительности и ревности. Ему казалось, что она влюблена во всех стройных кордовских парией со шпагой у пояса, которые шли на войну или с войны и, встречая Беатрису, знакомую им с детства, любезничали с ней, весело и непринужденно болтая на своем андалусском наречии. Эта ревность выливалась в шумные ссоры, оттого что Беатриса не могла спокойно относиться к оскорбительным для ее чести подозрениям. И почти всегда вмешивалась ее тетка, на редкость некстати вставляя свои замечания именно в эти минуты взаимного раздражения.
- Когда же вы поженитесь? Вот уже почти три года, к ты живешь в смертном грехе! Мне стыдно, что моя племянница - наложница человека, который неизвестно откуда взялся.
Охваченная внезапной враждебностью, Беатриса начинала расспрашивать любовника о нужных для бракосочетания бумагах, о которых она и не вспоминала несколько часов тому назад. Когда же они наконец придут? И откуда он, действительно, родом?
И в порыве злости она уже начинала сомневаться и в возможности путешествия в Индию, и в богатствах Великого Хана, и даже в самом существовании такого монарха. Все это выдумки, обман, тайна… как вся его жизнь. В конце концов они мирились, растроганные младенческой прелестью Эрнандо, начинавшего уже лепетать, и воспоминанием об их первом сближении, когда он рисовал замки, слонов и верблюдов далеких сказочных стран или учил ее, как изобразить цветок, чтобы украсить подпись. Но после каждого примирения у обоих оставалось такое чувство, будто они спустились еще на одну ступеньку лестницы-стремянки, концы которой расходились все шире и шире. Раньше они стояли вместе, тесно обнявшись, на ее верхушке; теперь же, после каждой перепалки, они оказывались все ниже и все дальше друг от друга.
Вскоре Колон, не решавшийся раньше ехать в Португалию из страха перед ее королем, охотно отправился туда, воспользовавшись обещанной безопасностью, о которой говорилось в королевском письме. Беатрисе его отъезд был непонятен. Она решила, что это предлог для того, чтобы бежать, бросив ее с сыном. Но спустя несколько недель, когда она уже больше не ждала его, он вернулся в их кордовский домик.
Тогда молодая женщина заподозрила, что его поездка в Лиссабон вызвана смертью жены. Она всегда чувствовала, что Фелипа Муньиш, расставшись с мужем, все еще живет в Португалии и воспитывает Диэго, единственного сына от этого недолгого брака. Вскоре после возвращения Колон сознался ей, что привез с собой Диэго и оставил его в Севилье у своих друзей. Впоследствии, если их высочества наконец окажут ему должное внимание, он перевезет сына в Кордову.
Поездка в Лиссабон еще более расстроила и обозлила его. При португальском дворе его отказались выслушать из-за неслыханных требований, которые он предъявил. К тому же, его мучила зависть при виде почестей, оказанных Бартоломе Диашу, который обогнул мыс Доброй Надежды.
Он принялся посылать письма в королевский лагерь Санта Фе, где находилась королевская чета, занятая осадой Гранады, и наконец добился того, что находившиеся там друзья прислали ему приглашение и записку в казначейство для его денежных расходов.
Последняя столица испанских мавров вот-вот должна была пасть. Ее король Боабдил, который много лет тому назад, сражаясь против своего отца и дяди, побывал в плену у королей-католиков, поддерживал тайные сношения со своими прежними притеснителями. Сам он давным-давно охотно бы кончил эту войну и подчинился христианским правителям, но он опасался религиозного фанатизма и национального энтузиазма своего народа, более многочисленного, чем когда-либо. Все мусульмане, бежавшие из городов, которые дон Фернандо завоевывал один за другим, нашли убежище в Гранаде. Никогда еще в этом городе не было такого огромного количества жителей. Много там было также и дервишей и других исступленных приверженцев своей религии, возбуждавших фанатизм гранадского населения, голодавшего все сильнее из-за трудностей осадного положения.
Цветущие поля Гранады уже в течение нескольких лет опустошались неприятелем, а теперь непомерно возросшее население города уничтожило все оставшиеся припасы. Все города христианской Испании посылали свои войска на эту войну, в этот своего рода последний крестовый поход. Королева Исабела расположилась со своим двором в Санта Фе, под Гранадой, чтобы показать, что осада этого города будет длиться до окончательной победы.
Из Центральной Европы также прибывали дворяне, чтобы сражаться под предводительством короля-католика. Теперь, когда мусульмане уже в течение тридцати шести лет владели Константинополем, нужно было навсегда изгнать их хотя бы из этого, противоположного конца Европы. Даже из Англии являлись благородные рыцари, и пышный испанский двор дивился богатству их вооружения и видневшейся из-под лат одежде с вышитыми на ней гербами, украшавшими также и чепраки их боевых коней. Египетский султан отправил послов с грозными предостережениями королям-католикам, возложив эту миссию hi нескольких монахов, живших в святых местах. Если испанцы не снимут осаду Гранады и не оставят в покое ее жителей, он отомстит им тем, что перережет всех христиан, живущих в Палестине. Но дон Фернандо и донья Исабела с пренебрежением отнеслись к этим угрозам и ограничились тем, что взяли под свою защиту монахов, привезших это устрашающее послание.
Забытый всеми Колон, который томился в лагере под Гранадой, затерянный в толпе военных, разговорился с этими пришельцами с Востока. Бедственная жизнь, которую они там вели, разожгла его веру и явилась еще одним доказательством своевременности его плана и срочной необходимости осуществить его. На то золото, которое он, несомненно, привезет после первого же посещения Великого Хана, можно будет снарядить более многочисленные войска, чем те, которые осаждали Гранаду и состояли из двадцати тысяч всадников и пятидесяти тысяч пехотинцев, - небывалое скопление военного люда, содержание которого представляло для истощенной страны большую трудность, преодолеваемую королем только благодаря помощи испанских евреев-купцов. При помощи золота Катая и Сипанго безумный мечтатель думал собрать войско в сто тысяч человек или еще больше и навеки изгнать неверных из Иерусалима и соседних с ним святых мест. Но никто не хотел его слушать, даже самые близкие друзья.
Нелепо было даже вспоминать о его плане в эти решающие дни. Страна шла на величайшие жертвы. До самых отдаленных поселков Испании доходили воззвания к обитателям - помочь в войне против неверных своими приношениями; "каждые двадцать дней люди платили налоги", - говорит один историк того времени о непрерывных обложениях. И, несмотря на это, наступали минуты, когда денег недоставало и королевская чета не знала, где их раздобыть.
Дон Фернандо через одного из своих приближенных, который дерзко пробрался в Гранаду, переодевшись в платье мусульманина, поддерживал отношения с Боабдилом и его советниками. Они были согласны сдать город, но не знали, как это привести в исполнение, боясь религиозного исступления собственных подданных.
Наконец однажды ночью христианские войска с помощью Боабдила тайно проникли в Альгамбру, и на рассвете население Гранады увидело на башнях прославленной крепости флаги королей-католиков, знамя с изображением Христа и серебряный крест кардинала Мендосы.
Король и королева расположились в Альгамбре, не спускаясь в город даже после подписания официального акта о его сдаче и о низложении Боабдила.
Было бы неразумно подвергаться опасности стычек на перекрестках в огромной, переполненной людьми Гранаде, кишевшей, как муравейник. Следовало предоставить времени постепенное умиротворение этого неприятельского города, который теперь благодаря победе стал частью королевских владений.
Через несколько дней королевский двор решил вернуться в дома Санта Фе и в роскошные палатки своего лагеря. Победители вели совсем иной образ жизни, чем мусульманские монархи, построившие этот дворец. Христианам было не по себе в залах из резного алебастра с золотыми надписями во славу Аллаха. Их тяготили неудобства, связанные с чуждыми им обычаями. Когда они сидели на троне или в креслах, перенесенных в Альгамбру, окна оказывались не на уровне их глаз, а гораздо ниже. Арабские архитекторы расположили их так в расчете на мусульманских правителей, сидевших на подушках на полу, в то время как придворные стояли перед ними на коленях.
Колон, ожидавший до сих пор в состоянии терпеливо беспокойства, опять погрузился в суетливую деятельность, как в первые дни своего пребывания в Кордове. Настало время, когда король и королева должны были наконец выполнить свое обещание.
Сантанхель, Кабреро и другие приближенные арагонского короля добились того, чтобы последний отвлекся на мгновение от забот, связанных с его последней победой, и присутствовал при разговоре мореплавателя с королевой Исабелой. Пора было выслушать этого просителя, который вот уже семь лет предлагает отправиться на поиски азиатских богатств западным путем. Каких же наград он просит за свои труды?
Король дон Фернандо, привыкший как солдат и как дипломат скрывать свои чувства, не смог скрыть изумления, услышав требование этого незнакомца. Бывший "человек в рваном плаще" добивался звания адмирала океана, звания, созданного только для него, и тех же прав, которые до сих пор предоставлялись адмиралам Кастилии. Это значило занять одним прыжком второе по значению место в Испании, вознестись почти над всей военной знатью. Мало того - он еще хотел быть вице-королем и бессменным губернатором всех земель, которые он откроет при своем продвижении на запад, если там не будет правителя или если он их завоюет, причем эта власть будет переходить к его потомкам до самых отдаленных поколений. Помимо всех этих почестей, ему должны были достаться третья, пятая и восьмая часть всех богатств, приобретенных им самим или подчиненными ему испанцами, путем обмена или торговли в открытых им странах.
Дон Фернандо счел бесполезным выслушивать дальше эти требования, которые он находил нелепыми и даже наглыми. Ведь этот человек, не способный вложить ни одного мараведи в свое предприятие, сделался бы таким образом настоящим королем открытых им стран и получал бы вместе со своей семьей пятьдесят три процента дохода со всего, что будут давать эти земли. Арагонский король, подсчитавший все это в уме, был убежден в безумии Кокона еще больше, чем те кордовские сеньоры, которых он так ошеломил, впервые предложив им свой план.
Донья Исабела, несмотря на доброе расположение, с которым она всегда относилась к этому одержимому, выслушивая со снисходительной улыбкой его благочестивые намерения обратить всю Азию в христианство и отправиться на завоевание святых мест, отпустила его молча и холодно, так же как и ее супруг. Аудиенция окончилась так же, как много лет назад в Португалии. С этим человеком говорить было бесполезно.
Со своей стороны, Колон почувствовал с той стремительностью перемен настроений, которая свойственна людям с большим воображением, ненависть ко всей этой стране, на которую он только что возлагал столько надежд. Ему припомнились даже причины всех ссор и неприятностей, происходивших в его семейной жизни в Кордове. Не хотелось думать ни о Беатрисе, ни о маленьком Эрнандо. Он встретится с ними когда-нибудь, если случай позволит ему вернуться в Испанию.
Колон постарался миновать Кордову во время этого путешествия, которое было, в сущности, бегством. Он подумал было о Франции, единственной стране, короля которой он еще не беспокоил. Он поедет к нему в сомнительной надежде, что тот примет его условия, возмутившие до такой степени монархов Португалии и Испании.
Перед отъездом во Францию он побывал в Севилье, чтобы взять оттуда своего сына Диэго и перевезти его в Уэльву, к сестре своей жены, которая поселилась в этом городе, выйди замуж за некоего Мульярте, португальца знатного происхождения. Он проделал этот путь пешком, без денег, в старой, рваной одежде.
Никогда Колон не рассказывал, почему, вместо того бы прямо направиться в Уэльву, он свернул на Могер, держась левого берега реки Тинто, пошел в город Палос и наконец в монастырь Рабида, расположенный в пустынной местности, возле моря, у слияния рек Тинто и Одиэля. Может быть, он сделал это, привлеченный возможностью получить бесплатный приют в монастыре.
В те времена монастыри еще не подверглись суровой реформе, которую позже, находясь у власти, провел кардинал Сиснерос. Монастырская дисциплина была слабой. Короли и их придворные привыкли жить в том или ином монастыре, если в этом городе у них не было собственного дворца. Прочие люди, желавшие провести лето за городом, также селились в монастырях, расположенных обычно и живописной местности.
Монастыри тогда напоминали гостиницы нашего времени. По традиции там во дворе подавали нищим как милостыню деревенскую похлебку и бесплатно кормили в монастырских столовых мало-мальски грамотных странников, бродячих художников, музыкантов, бедных студентов, которые ходили по стране и изучали ее; монахи слушали их рассказы с интересом, свойственным людям малоподвижным и любопытным, прикованным постоянно к одному месту. Сообщения Колона заинтересовали отца Хуана Переса, настоятеля монастыря. Из всех монашеских орденов Колон всегда предпочитал францисканский - еще в Кордове и Севилье ему покровительствовал один францисканец, отец Марчена, большой любитель астрологии.