Вновь прибывшие были бледными, как мертвецы, и те из туземцев, которые занимались колдовством и потому привыкли краситься в цвета смерти, приближались к ним с большим доверием, чем все остальные, словно вдохно-вляемые на это тайным сродством между ними.
Кацик бледных людей (адмирал), с лицом, усыпанным белым хлопком, держал в руке очень длинную палку, на верхушке которой размахивал крыльями попугай огромных размеров (королевское знамя). Два других духа моря, с черным хлопком на лицах, стоя возле него, держали в своих руках попугаев зеленого цвета (Пинсоны со своими знаменами).
Кацик с большим попугаем сказал что-то на неведомом языке одному из этих бледных людей (нотариусу), державшему в правой руке тонкую палочку, а в левой - белый лист, похожий на листья растений, нанося на него какие-то колдовские значки, пока его начальник продолжал говорить. И туземцы, привыкшие произносить нараспев колдовские заговоры и заклинания, подхватывали и благодаря изумительной памяти первобытных людей повторяли эти слова, не понимая их смысла.
Говоривший кацик извлек затем из своего тела скрытую где-то у него на боку блестящую палку (шпагу), и все увидели в ней величайший талисман, вместилище магических сил, подвластных этим пришельцам.
Обитатели острова силились понять их слова и предлагали им то, в чем, судя по их внешности, они могли нуждаться. Они видели их знамена, перья на шлемах и шляпах и тотчас же начали подносить им в дар многочисленных попугаев, единственных сколько-нибудь значительных представителей животного мира, которых могли обнаружить на этом острове открывшие его мореплаватели. Затем они с ребяческим любопытством начали ощупывать лица белых волшебников и после этого стали предлагать им большие охапки хлопка - единственное, чем они располагали и что, по их мнению, могло быть полезным этим спустившимся с неба существам.
Адмирал, напряженно смотревший по сторонам в поисках хоть какого-нибудь намека на то, что являлось главным предметом его забот, заметил наконец кусочек золота, висевший под носом у одного из туземцев. Завидев эту тоненькую золотую пластинку, он внезапно почувствовал прилив бодрости. Он расстался с сомнениями, мучившими его при высадке на берег, и принялся с помощью знаков расспрашивать, где именно островитяне находят этот металл.
Для нищего, ходившего нагишом народа золото не представляло никакой реальной ценности. Его ценили исключительно за волшебную силу и способность не ржаветь: поэтому его помещали возле дыхательных отверстий у себя на лице, а также возле рта и носа покойников, словно оно отгоняло прочь порчу и тление.
Островитян нисколько не удивило, что это бледное божество с покрытым пучками белого хлопка лицом заинтересовалось металлом, которому они приписывали волшебное действие, а потому, вместе с попугаями и мотками пряжи, они отдали ему также все пластинки и подвески из золота, украшавшие их носы, уши и проколотые насквозь губы. Взамен этого белый бог принялся распределять среди них стеклянные бусы и погремушки, как по одной штуке, так и целыми связками, и на головы самых общительных водрузили ярко-красные колпаки.
Больше всего туземцы были поражены, когда один из островитян, более смелый, чем другие, подошел к белому начальнику и положил руку на сверкающую палку, которую тот успел уже спрятать у себя на боку. Великий волшебник с белой бородой снова извлек эту палку из мрака на свет, заставив ее при этом скользнуть в воздухе змейкой дрожащих лучей, и предложил смелому островитянину осмотреть ее и потрогать. Поколебавшись слегка, тот решился притронуться одним пальцем к этой палке из света, которая, вместе с тем, была жесткой и твердой, как их тростниковые дротики. Проведя пальцем по ее кончику, он почувствовал боль, как от ожога, и вслед за тем из обожженного места потекла кровь. Блестящая палка резала сама, безо всякого усилия со стороны державшего ее в руке бога.
Весь этот день был проведен мореплавателями на острове, где они так и не увидели ничего, кроме голых людей, деревьев неизвестных пород, попугаев - единственных пернатых в этих краях, и сверкания небольшого озера, расположенного сразу же за прибрежного рощей.
Часть команды трех кораблей сошла на берег, чтобы взглянуть на эту заморскую землю. Большинство моряков, однако, осталось на кораблях, и матросы, собиравшиеся кучками у бортов или на площадке кормовой башни, не замечая ничего поразительного, прилагали все усилия своего воображения, стараясь представить себе нечто такое, чего на самом деле они не видели.
Магистр Диэго, аптекарь и ботаник флотилии, занимался, по приказанию адмирала, обследованием деревьев в надежде найти какие-нибудь из тех пряностей, которые так неимоверно ценились за столом богачей.
Пряности интересовали адмирала не менее, чем золото. Еще за несколько дней до открытия острова, всякий раз, как матросы вылавливали древесные ветви или океанские травы, он неизменно приказывал передавать весь улов магистру Диэго, чтобы тот, рассмотрев эти находки, определил, нет ли тут чего-нибудь родственного растениям, дающим пряности.
В эту ночь впервые после отплытия с Канарских островов моряки спали на кораблях, стоящих на якоре. На следующее утро, едва занялся день, они увидели себя окруженными "длинными каноэ, выдолбленными из цельного дерева и отделанными с поразительной тщательностью; некоторые из них были достаточно велики, чтобы вмещать до сорока человек, а другие были совсем малых размеров, только с одним гребцом. Гребли туземцы лопатой, вроде тех, какие употребляют пекари, но орудовали они ею с поразительной ловкостью, и если какое-нибудь каноэ у них переворачивалось, то они все бросались к опрокинувшемуся челноку и, восстановив его правильное положение, принимались откачивать из него воду, пользуясь для этого тыквами, которые постоянно носили с собой, привязывая их к поясу".
Другие приближались к кораблям вплавь, работая лишь одною рукой и держа в другой, поднятой над поверхностью воды, мотки хлопчатобумажной пряжи, дротики и ожерелья из рыбьих зубов, и все это они вручали пришельцам, не требуя ничего взамен, как дар их благоговения, проявляя, однако, бурную радость, если белые люди выражали желание отдарить их, в свою очередь, какой-нибудь ничтожной безделушкой, хотя бы даже черепками от разбитых мисок и чашек.
Адмирал видел, как люди, прибывшие на одном из каноэ, отдали шестнадцать больших кип хлопка в обмен на три сеути, то есть три мелких монетки, имевших хождение в Португалии (сеути по своей ценности равнялся кастильской бланке), хотя в этих шестнадцати кипах содержалось больше целой арробы хлопковой пряжи.
Для нового вице-короля этого и многих других расположенных поблизости островов, о которых упоминали туземцы и которых, судя по их жестам, было более сотни, хлопок, впрочем, почти не представлял интереса. Его усилия установить взаимопонимание с этим нагим племенем были направлены, в сущности, лишь на то, чтоб узнать, каково происхождение тех кусочков золота, которые островитяне подвешивали к носам; и все, как один, давали понять, что это золото приходит к ним откуда-то издалека и что оно добывается на каком-то большом, необычайно большом острове.
Без сомнения, этим островом мог быть только Сипанго, и выходило, что незачем терять время среди этих наивных и нищих людей.
В воскресенье 14 октября адмирал велел снарядить баркас с флагманского корабля и две шлюпки с двух других каравелл и отправился на трех этих суденышках к северо-востоку, с намерением осмотреть еще не известную ему часть обнаруженного острова и отыскать в этих местах новые поселения. Небольшие кучки туземцев, перебегая по берегу с места на место, издали предлагали Колону и его спутникам плоды своих деревьев и сосуды из тыкв, наполненные пресной водой. Убедившись в том, что три суденышка не собираются пристать к берегу, многие из островитян бросились в воду и поплыли по направлению к лодкам, засыпая находившихся в них испанцев вопросами, содержание которых было понято белыми благодаря благоговейному выражению на лицах говорящих. Островитяне хотели знать, действительно ли эти волшебники прибыли с неба, и один из пловцов, который был старше других и который решился подняться в адмиральский баркас, крикнул остававшимся на берегу, чтобы и они явились поклониться небесным людям, захватив с собой пищу и воду для них.
Между тем женщины на берегу, распростершись на песке и воздев кверху руки, обращались к этим божественным существам с мольбою сойти на землю. Но адмирал думал только о том, как бы отыскать селение с каменными домами, какой-нибудь след цивилизованной жизни, который мог бы служить доказательством близости богатых царств Великого Хана или не менее роскошного Сипанго с золотыми кровлями. Но он нашел лишь обширную отмель с высокими скалами, окружавшими большую часть этого острова, и несколько бойо, или, иначе говоря, хижин, спрятавшихся между деревьями, поразившими мореплавателей своим необыкновенным обликом: они были свежими и зелеными, несмотря на середину октября, и походили на деревья Кастилии в апреле или мае.
Колон не пожелал дальше задерживаться на острове Гуанаани, переименованном им в Сан Сальвадор. Он жаждал ознакомиться с близлежащими островами. Но прежде чем поднять ровно в полдень свои паруса, он схватил семерых местных жителей, с тем чтобы они, живя на его кораблях, научились испанским словам и разъяснили, в свою очередь, значение некоторых слов своего языка наиболее смышленым из моряков.
Он испытывал настоятельную необходимость проникнуть в великую тайну новооткрытых земель, добиться того, чтобы эти меднолицые люди, умевшие изъясняться лишь при помощи жестов или непонятных слов, указали ему с полной определенностью, откуда они берут золото и какого курса должно держаться, отправляясь за ним, его кораблям.
Он был глубоко убежден, что остров Сипанго находится где-то совсем поблизости. И нужно было во что бы то ни стало его найти.
Часть ТРЕТЬЯ
Убогий рай
Глава I
В которой рассказывается, как адмирал плыл среди неизменно прекрасных, но сулящих мало выгоды островов, как между ним и Пинсоном возникла вражда и как по достижении материковой земли, подвластной Великому Хану, он отправил к последнему двух послов с письмом, написанным по-латыни.
Флотилия плыла уже две недели среди весьма многочисленных островов Дунайского архипелага. Колон бегло обследовал эти земли, горя желанием поскорей найти золото или, по крайней мере, следы роскошной цивилизации подвластного Великому Хану царства.
Второй остров, который адмирал посетил, он назвал Санта Мария де ла Консепсион, выражая тем самым свою благодарность деве Марии, избавившей его от бурь на море и болезней на кораблях. Третий остров он назвал Фернандиной в честь короля, чьи приближенные оказали адмиралу столь бесценную помощь. Четвертый он назвал Исабелой, свидетельствуя этим свою признательность королеве. Но, плывя от острова к острову, он не встречал ничего достойного внимания, кроме свойственной этим островам роскошной растительности и райского простодушия их обитателей.
Нагота туземцев и бедность их образа жизни плохо вязались с теми иллюзиями, которые внушило адмиралу чтение Марко Поло и Мандевиля. Ничто не указывало на близость властителя обширнейшего Китая, "Царя царей", восседавшего на усыпанном алмазами троне, под балдахином с жемчужною бахромою, И ни на одном из этих бесчисленных островов не было гор Офира, таивших в чреве своем залежи золота, добывать которое посылал когда-то свои корабли царь Соломон.
Единственное, в чем, по мере ознакомления с новыми землями, отмечался бесспорный, хоть и едва заметный прогресс - это орудия, которыми пользовались туземцы, и, кроме того, их нравы. У Фернандины Колон встретил в открытом море индейца, который в одиночку плыл на своем каноэ; во внутренних частях того же самого острова он впервые увидел гамак и другие произведения человеческого труда, представлявшие собою изделия различного рода, сделанные с большим искусством.
На острове Самоэто, который он окрестил Исабелой, воздух был до того сладостен и напоен благоуханиями, источаемыми цветущими рощами и смешанными с соленым запахом океана, что адмирал не мог не поддаться очарованию этой девственной и чистой природы и оставил на время свою навязчивую мысль о золоте.
Два противоположных чувства боролись в душе этого человека, сложного и раздираемого несовместимыми желаниями. Как поэт он восхищался красотами открытого им земного рая; как купец он смотрел с презрением на убожество этого рая и ломал себе голову, каким способом извлечь самое лучшее из того, что заключал в себе этот рай при всей его бедности.
Он допускал, что кротость и даже трусость туземцев - это, бесспорно, преимущество, сулящее известные выгоды. На первом острове они доверчиво подходили к нему и его спутникам. В дальнейшем, на других островах, те же туземцы, вследствие необъяснимой, но естественной для людей, не способных логично рассуждать, паники, бежали от чужеземцев, бросая на произвол судьбы свои хижины и прячась в лесах. Десятка людей его экипажа было совершенно достаточно, чтобы властвовать над этими островами, насчитывавшими, быть может, тысячи обитателей.
И тут этому мистически настроенному поэту, который жаждал, однако, обогатиться, впервые пришла в голову мысль о возможности возместить отсутствие золота путем обращения в рабство части местных жителей, погрузки новообращенных рабов на корабли и продажи их в Испании, что со временем могло стать великолепным и верным коммерческим предприятием.
При этом первоначальном обследовании адмиралу приходилось преодолевать неимоверные трудности, которые создавала всякая попытка объясниться с туземцами. Эти последние были склонны к преувеличениям, к тому, чтобы утвердительно отвечать на всякий вопрос, не удивляться решительно никакому предмету, что бы им ни показывали, и заявлять, что то же самое есть и на их собственных землях, но не здесь, а где-то далеко, в вымышленной стране, которую они помещали в различных точках горизонта, по своему произволу. Когда Колон показал жителям островов Консепсион и Фернандины золотую монету, они преспокойным образом дали понять ему знаками, что и у некоторых их соплеменников тоже бывает на руках и на ногах множество золотых браслетов. Но всякий раз это были люди какого-то расположенного поблизости острова, но только не того, на котором они обитали; и Колон кончал разговор с ними тем, что с грустью в голосе отмечал:
- Я отлично знаю, что все сказанное ими - пустые бредни и что они говорили об этом лишь для того, чтобы поскорей отвязаться от нас.
Часть туземцев, взятых адмиралом в Сан Сальвадоре, и человек, встреченный им в каноэ на море, бежали с кораблей, бросившись в воду и добравшись до берега вплавь, как только матросы несколько ослабили свой надзор за ними.
Еще один туземец, настигнутый испанцами также в каноэ, бросился в воду, чтобы избежать плена; когда моряки все же поймали его, адмирал велел доставить его на борт флагманского корабля, где его всячески обласкали, как ласкают перепуганного насмерть зверька. Колон приказал надеть ему на голову красный колпак, на руку - зеленые стеклянные бусы и подвесить к ушам две пары блестящих бубенчиков. Обрядив его таким образом наподобие арлекина, адмирал отослал его на берег, чтобы он оповестил своих нагих соплеменников о доброте белых людей и показал роскошные вещи, привезенные ими с собой в качестве подарков островитянам.
На Колона производила глубокое впечатление красота бесчисленных островов, среди которых он плыл, нигде не задерживаясь и определяя издали, на глаз, есть ли надежда найти на них золото. Все они были зеленые и плодородные, всюду был сладостный, благоухающий воздух, всюду - вечно синее небо и у берегов - утесы темного цвета, похожие на слоновью кожу, а у подножия этих утесов - застывшее, как стекло, лучезарное и глубокое море с океанской фауной, приводившей в изумление адмирала.
"Здесь, - писал он в своей тетради, - водятся рыбы, настолько отличающиеся от наших, что прямо диву даешься. Есть тут рыбы, похожие на петуха, самых чистых, каких только можно найти на свете, цветов - синего, желтого, красного, и краски эти настолько ярки, что нет человека, который не изумлялся бы и не радовался им. Встречаются тут и киты. Что же до тварей земных, то я не видал ни одной, решительно ни одной, если не считать попугаев и ящериц. Ни овец, ни коз, никаких других животных я не видал ни разу".
На одном из островов, на котором они побывали, юнга увидел в роще очень большую змею, о чем и сообщил адмиралу. В одном из озер они убили ударами пик змею длиной около семи пядей, у которой были лапы. Это была игуана с зеленой кожей и белым мясом, чрезвычайно ценимым местными жителями и ставшим спустя несколько лет привычным и даже лакомым кушаньем испанских завоевателей, когда в дни своих дерзких походов им случалось страдать от голода. На другом острове Мартин Алонсо Пинсон убил - и тоже пикой - еще одно пресмыкающееся с такими же лапами. По своему незнанию здешнего края мореплаватели принимали этих "лапчатых змей" за опасных животных вроде драконов из рыцарских романов.
На одном острове туземцы при приближении белых бесследно исчезли, и те исколесили его вдоль и поперек, не встретив ни души, словно это был какой-то очарованный остров. На других островах, напротив, туземцы подплывали на своих легких каноэ и, кружась близ каравелл, предлагали свой неизменный хлопок, попугаев и связки дротиков и привозили в больших выдолбленных тыквах пресную воду своих обильных источников, обновляя содержимое бочонков и больших глиняных кувшинов, которыми были уставлены трюмы трех кораблей.
И пока матросы наделяли их погремушками и поясами взамен все того же хлопка и все тех же попугаев, которых они не знали, куда девать, адмирал обратил внимание на некоторых туземцев, показавшихся ему более смышлеными и общительными, и велел своему пажу Лусеро и другим "кормовым" угостить их сухарями, иначе говоря - галетами, политыми неочищенной патокой, добытой из сахарного тростника на сахароварнях Андалусии.
Эти галеты с патокой произвели на туземцев чрезвычайно сильное впечатление; некоторые усмотрели именно в них доказательство божественной природы белых сыновей неба - ведь одни только духи, сошедшие на землю, могут питаться такою амброзией.
Природная склонность ко лжи и всякого рода выдумкам, наблюдавшаяся у этих первобытных людей и столько раз сбивавшая испанцев с толку во время их последующих путешествий, задерживала Колона на некоторых островах значительно дольше, чем ему бы хотелось. На Исабеле он провел два долгих дня в ожидании прибытия из внутренних частей острова великого короля этой страны, который, как утверждали туземцы, был с ног до головы увешан золотом. Но этот золотой самодержец так и не прибыл, и Колону оставалось лишь смотреть на голых индейцев, таких же, как те, каких он встречал на других островах, размалеванных белой, телесной шли черной краской и носивших свисавшие у самых ноздрей маленькие кусочки золота, "которого было так мало", как отметил в своей записи адмирал, "что его, можно сказать, не было вовсе".