Злой рок надел рабские цепи и свёл на османской галере-каторге четырёх воинов: русского казака Сафонку Иванова; бывшего монаха храма Шаолинь, мастера боевых искусств китайца Хуа То; отуречившегося грека Искандар-бега, ставшего мусульманским полководцем; военного вождя южноафриканского племени зулусов Мбенгу.
Их драматичные жизненные пути, дружба и вражда, борьба за свободу и власть описаны в этом приключенческом, историческом романе, действие которого происходит с 1586 по 1607 год.
Книга издана за счет средств автора и в авторской редакции.
Содержание:
От автора 1
Дикое поле, 26 июня 1604 года 1
Воронеж, 30 мая 1604 года 3
Италия, окрестности Неаполя, лето 1591 года 4
Китай, провинция Хэнань, весна 1583 года 5
Южная Африка, 1603 год 9
Дикое поле, июнь 1604 года 11
Греция, декабрь 1592 года 15
Китая, провинция Хэнань, осень 1584 года 17
Южная Африка, декабрь 1600 года 18
Дикое поле, июнь - август 1604 года 21
Турция, Стамбул, 1595 год 28
Китай, провинция Хэнань, весна 1585 года 29
Южная Африка, 1603 год 31
Дикое поле, сентябрь 1604 года 33
Венгрия, Керестешское поле, 25 октября 1596 года 35
Китай, провинция Хэнань, лето 1597 года 38
Южная Африка, 1603 год 39
Дикое поле, сентябрь 1604 года 42
Венгрия, Керестешское поле, 26 октября 1596 года 44
Китай, провинция Хэнань, город Чжэнчжоу, февраль 1582 года 47
Индийский океан, Аравийское море, 1604 год 51
Азов - Черное море - Стамбул, осень 1604 года 52
Китай, провинция Хэнань, город Чжэнчжоу, лето 1582 года 58
Турция, Стамбул, декабрь 1604 года 61
Китай, провинция Хэнань, город Чжэнчжоу, лето 1582 года 62
Средиземное море, 1605–1606 годы 68
Турция, Стамбул, декабрь 1603 года 69
Китай, Пекин, осень 1597 года 73
Средиземное море, конец декабря 1606 года - начало января 1607 года 77
Китай, провинция Хэнань, осень 1597 года 81
Средиземное море, 10 января 1607 года 85
Примечания 93
Юрий Пульвер
ГАЛЕРНЫЕ РАБЫ
От автора
Главный герой романа, воронежец Сафонка Иванов, жил на самом деле. К сожалению, мы знаем о нем очень мало. Лишь несколько точек на карте Азии и Европы начала семнадцатого столетия обозначают его одиссею.
В 1604 году он был пленен ногайскими татарами, в Азове продан в рабство. В Стамбуле отказался принять мусульманство и был отправлен на галеры. Через несколько лет его отбил испанский флот, Сафонка попал в Испанию, откуда отправился домой. Прошел через всю Европу, охваченную Тридцатилетней войной, и 22 августа 1624 года был допрошен в Москве патриархом Филаретом. Об этом сохранилось письменное свидетельство, из него мы и знаем о первом воронежце, совершившем длительное заграничное путешествие.
Прообразом другого героя-китайца послужили мастер боевых искусств Ху Вэйчуан, живший в XVI веке, и безымянные, но в реальности существовавшие жители Поднебесной - не то послы, не то разведчики, прошедшие обучение в иезуитском колледже в Макао и отправленные в Ватикан к римскому папе.
Остальные персонажи вымышлены, но читатель легко угадает за двумя из них - Искандаром и Мбенгу - черты и особенности характера известных государственных деятелей, волею автора перенесенных (в порядке, так сказать, эксперимента) в другие исторические эпохи.
Изучая то далекое время, пришлось одолеть не одну книгу. И чем больше я читал, тем яснее понимал: хотя о жизни людей XVII века написано немало художественной литературы, практически все мы, за исключением узких специалистов, совершенно не представляем себе, как же все-таки жили на самом деле наши предки.
Большинство из нас находится в плену примитивной концепции, вульгарно трактующей исторический процесс. С развитием феодализма, мол, русский трудовой народ жил все хуже и хуже, а появление крепостного права еще усугубило его и без того тягостное положение… Проецируя эту мысль на тысячелетия назад, приходишь к выводу о "золотом веке" первобытного стада человеко-обезьян, что, конечно же, не соответствует действительности.
В первоисточниках и трудах подлинно объективных, не тенденциозно настроенных исследователей содержатся такие факты, которые ломают стереотипы, сложившиеся со школьной парты, переворачивают кверху ногами представление о былом собственной страны. На рубеже XVI–XVII веков, до Смуты, как указывали иностранцы, мясо на Руси было настолько дешевым и обильным, что продавали его "не на вес, а по глазомеру". Русский рубль служил предметом спекуляции в банках и меняльных конторах Европы! Воронежский крестьянин, поднимавший целину, имел четыре-шесть лошадей, а казак - вдвое больше!
Да, случались неурожаи, голодные годы, моры и войны, но в целом-то русский народ (да и прочие тоже) размножался и если не очень уж и богател, то вовсе не оскудевал, не столь уж нищенствовал, как описывают иные "исторические" романы.
Откуда же тогда Хлопко, Болотников, Разин, Булавин, Пугачев и их менее знаменитые предшественники и последователи?
У Ленина есть гениальная мысль, что одной из главнейших причин социальных переворотов и недовольства масс является не абсолютная степень обнищания народа (пролетарий при капитализме жил все-таки лучше раба, но бунтовал ничуть не меньше), а "ножницы", разрыв между уровнем жизни "верхов" и "низов". Вот он-то веками не менялся, а то и расширялся, поддерживая классовый антагонизм…
Если мы находимся в неведении относительно материального бытия русского общества на рубеже шестнадцатого - семнадцатого веков, то что же говорить о духовном аспекте?! Способны ли мы понять до конца, как усложняли существование, как деформировали разум средневекового человека религия, суеверия, различные поверья, обычаи и традиции, о которых его потомок лишь краем уха слыхивал… Мы осовремениваем - бессознательно или намеренно - наше прошлое, пытаемся приблизить его к себе за счет нахождения сходства, а на разительные отличия закрываем глаза.
Вот почему многие из поступков персонажей, обычаев, традиций, обрядов, которые читатель встретит в романе, наверняка покажутся ему невероятными, противоестественными и отвратительными. Но ни один из них не выдуман, все существовали в действительности у разных народов примерно в то время, когда жил Сафонка Иванов, а многие продержались до конца прошлого и даже до нынешнего века. Фантазия автора лишь сложила из сонмища разрозненных отдельных фактов, как из кусочков мозаики, целостную картину "гишпанского вояжа".
Похож ли он на тот, взаправдашний? Сказать трудно. Но… Палеонтологи по одной косточке восстанавливают подлинный облик давно исчезнувших с лица планеты животных. Почему же невозможно это в историческом повествовании? И я верю: так могло быть, а может, так и было… Хочу, чтобы ты, читатель, поверил тоже.
Дикое поле, 26 июня 1604 года
Аркан петлей свернулся на шее, сдавил горло. Земля вздыбилась бешеным конем, встала верстовой стеной, затмевающей свод небесный. Трава, кусты закувыркались перед глазами, колючки впились в одежду, рванули кожу. Тело, как колесо тележное, промяло упругий степной ковыль.
Длилось это мгновения. Кровавая пелена затянула очи, удушье вцепились в глотку, и Сафонка ушел в царство тьмы - по ту сторону боли и других чувств.
Очнулся он от сильных шлепков по щекам. С натугой размежил веки и в сизом тумане узрел над собой чужой лик: круглый, коричневатого цвета, с приплюснутым носом, ощерившимся в торжествующей ухмылке редкозубым ртом, с черными прорезями-зенками. В ноздри хлынул дух никогда не мытого тела, смешанный с запахами конского пота, бараньих шкур, овечьего сала и какими-то другими, незнакомыми.
Поганый, татарин…
Ногаец еще несколько раз плюхнул по щекам, приводя пленника в чувство. Ошеломленный, плохо соображающий Сафонка попытался схватить врага и дать чику в ответ, но застонал от неожиданной резкой боли: руки были стянуты спереди сыромятным ремешком.
Пинками и угрожающими окриками татарин заставил его встать, привязал висевший на шее русского аркан к луке седла и пустил коня рысью. Чтобы не задохнуться, Сафонке пришлось бежать за ним.
Голова раскалывалась, соленый пот разъедал царапины и воспаленные глаза, пересохшая глотка с хрипом всасывала обжигающий воздух, ступни немели от ударов о землю, сердце пробивало ребра и пыталось вырваться наружу. А земля все стелилась под ногами, дробь конских копыт звучала все резче, и страшному пути не видно было конца. Сафонка начал спотыкаться, уже готов был упасть, как вдруг впереди почуялись людские голоса, лошадиное ржание, лязг металла, стоны, плач. Пахнуло дымом костра, жареным мясом, кровью, потом, навозом. Лагерь…
Его подогнали к толпе полоняников, сняли с шеи аркан, привязали к общей цепи. Сафонка в изнеможении пал на траву.
Когда тело немного отдохнуло, мозг обрел способность чувствовать и думать, парень поднял глаза на товарищей по несчастью. Те смотрели на новичка с сочувствием и болью. Сафонка застонал от бессильной ярости и стыда.
Стоял день 26 июня 7112 года от сотворения мира.
* * *
Сафонка был ровесником Воронежа - вернее, той первой крепостцы, которая дала начало городу и быстро сгинула. Рождения ее он не видел. Но, несмотря на малый возраст, хорошо запомнил страшный конец.
Построенная на скорую руку стрельцами и другими служивыми людьми для защиты от татарских набегов, первая крепь была скорее сторожевым постом, нежели твердыней, способной выдержать сильный штурм или правильную осаду. Внешне она отвечала требованиям, кои в те времена предъявляли к украинным - пограничным городам: располагалась на хорошо защищенном мысе у реки, в центре естественной дуги, образуемой широкими берегами, лежала выше окружающей местности. Но стены ее были невысоки и тонки. Не имелось в них особой нужды. Татары редко пытались брать крепости, а старались запереть в них гарнизон, дабы спокойно грабить и брать полон в уездах.
Верно потому воинская служба Воронежа началась с неудачи - как говорится, первый блин комом. Набежал на него в 1590 году от Рождества Христова отряд лихих людей - литовцев да казаков запорожских - под водительством атаманов Дениса Селенского, Борана и Гусака. Разбойная эта ватага немало дел пакостных сотворила на Брянщине годом раньше. Разорила и пожгла многие дворовые села, убила десятки да полонила поболе двухсот крестьян, награбила чужого добра на пять тыщ рублев. Однако воронежцы про то не ведали, поверили в мирные намерения литовцев. А те обманом вошли в город и свирепствовать почали, аки волки в овчарне. Перебили гарнизон, спалили укрепления. В сорок тыщ рублев вышел казне государевой их набег! Опричь людей сгинувших…
Сафонке ж он обошелся куда дороже: осиротел малец. Отец, казачий сотник Семен Иванов, сильно посечен был шаблюкой запорожской, чудом великим жив остался. А матушка пропала. Может, сгибла, а может, увезли с собой ватажники для продажи.
Не видать бы впредь мальцу красного солнышка, да спасла мать-сыра-земля. Скатились он и старший брат Михалка в яму, что копали под новый погреб, вжались, зарылись в осыпавшуюся землицу - и она уберегла от пистольных пуль и стрел, от пылающих головней и бревен, от копыт конских и смертоносных лезвий. Благо еще ночь помогла, литовцы ввечеру напали. А на рассвете, как ушли вороги лютые, прискакал побратим отцов, сотник казачий Качалов Михаил, и вытащил ребятишек из развалин.
Недолго обитали на пепелищах, отстроили хаты помаленьку. Исполнилось Сафонке семь годков - и почала пробиваться из земли к небесам вторая крепость на Воронеже-реке. На пажити же, пажах - разоренном, покинутом месте - вырастали, как грибы после дождя, могильные холмики с крестами.
Новая крепь оказалась счастливее первой - ей суждено было просуществовать века. Государь Федор Иоаннович повелел строить ее знатному городовому мастеру Илье Катеринину.
Как выпадала свободная от дел домашних минутка, Сафонка сбегал на стройку, любовался, как взметываются над холмом двухсаженные мощные бревенчатые стены, тын, надолбы. Над ними грозно взирали с высоты десятисаженной, коли мерить от верхней части стен, Большая и Тайницкая башни с шатрами.
Несмотря на запрет, Сафонка с дружками частенько залазил на самый верх, чтобы окинуть взором раскинувшееся на левом берегу приволье лесное, поглазеть на хитрые снасти, на умельство плотников.
- Комяги-то зачем? - любопытствовал Сафонка у мастеров, кивая на большие деревянные сосуды в форме ладьи, стоящие на башне.
- Скоро уж отрок, инда ума не нажил. Пораскинь-ка сам… Осада, пожар ли приключитца - запас водный нужон. А вообще-то ходи отсель, не можно тутай людям сторонним быти…
Окнами в окружающий мир открывались в крепостных стенах ворота - Проезжие, Ильинские, Пятницкие и Затинные. Служивые, охраняя рубежи царские, садились в слободах, обрабатывали наделы, даденные им за службу, торговали, ремесленничали.
Надвое делился Воронеж: детинец - воеводский город - и посады. Каждая часть имела свои церкви. В крепости, скажем, стояли Троицкая, Соборная в честь Благовещенья пречистой богородицы с пределом Николы-чудотворца, да Никольская. Святого Николу в те поры почитали Христа пуще, посему в посвященной ему церкви колокольню развели на четырех столбах шатром, на ней же восемь колоколов - два поповых и шесть мирских.
Раскинулись в крепости воеводский двор, съезжая изба, осадные дворы для служивых людей, две житницы с хлебом, два зелейных - пороховых - погреба, оружейный сарай.
Посад мог похвастаться Пятницкой и Космодемьяновской (Воскресенской) церквями, обнесенными стеной, торговой площадью, многочисленными лавками да ларями.
Семен Иванов за заслуги воинские приписан был к детям боярским, земельный надел имел. Обитал в Казачьей слободе, предпочитая жить со своими - и людишки знакомые, и при сполохе, коль беда нагрянет, легче до крепостных стен пробиться.
Вокруг нарождались слободы поменьше и победнее: Пушкарская, объединявшая десятки хозяйств пушкарей, Затинная, населенная стрелками из затинных пищалей, Напрасная. Тут же держали дворы иные воронежские помещики. Жили они в уезде, однако при набеге вражьем скрывались в городе.
Странным показался бы воронежский посад далеким потомкам Сафонки - нам, например, живущим четыреста лет спустя. Малый числом жителей, сравнительно большой площадью: ведь при каждом хозяйстве своя угода - сад, огород, выгоны, а то и луг, и пахотный надел. Дома прятались в глубине дворов, улиц в современном понятии не существовало. Они появились лишь после того, как по государеву указу здания стали ставить "у лица" двора, по ниточке - один обок другого. А тогда это были узкие коридоры в лабиринте плетней, палисадов и заборов, змеями петляющие промеж дворов, от храмов к городским воротам и раз от разу упирающиеся в тупики.
Город рос вместе с Сафонкой. Оба испытали в детстве и радости, и муки. Враждовали люто воевода Иван Кобяков с казачьими головами Иваном Арсеньевым и Борисом Хрущевым. Запретил воевода пушкарям, затинщикам да воротникам - ворот стражам - в стройке участвовать. Плотникам жалованье не платил - те и сбежали. И пошел в стольный град Москву царю Федору Иоанновичу донос: "…без плотников, государь, козаки и стрельцы города рубить не умеют, а городовой мастер Илья Котеринин на Вороножи живет без дело".
Паны дрались, а трещали чубы у холопов. Положил царь гнев на ослушников воли своей и указал воеводам воронежскому, михайловскому, пронскому да тульскому "беглых плотников, всех сыскав и бив батоги, за поруками выслать с сотником казачьим с Михаилом Качаловым". Побратиму помогал и Семен Иванов.
Плотников учили батожьем за самовольство, а потом выплатили им жалованье и дали припасы съестные.
Сафонке день расправы над беглыми запал в душу навсегда. Да и можно ли забыть свист кнутов, вопли истязуемых, тупые чавкающие удары кожаных ремней о человеческие тела, острый запах крови и смертного пота, от которого шарахались лошади… Отец на что ратник крепкий, ко всему привычный. И воевать приходилось, и людишек воровских ловить, государеву волю исполняя. Крови и смерти не страшился, жизнь свою готов был положить в час любой, а потому и чужого живота не жалел. Но поставлять жертв палачам не нравилось ему. И запил в ту ночь Семен люто, по горло набрался хмельной браги - чтобы только не слышать стоны и проклятья тех, кого словил он и отдал на катованье.
Глядя, как жестко, по-взрослому сжав губы и нахмуря чело, смотрел Сафонка на бичевание, решил про себя Семен: пора мальцу к делу воинскому приучаться, нечего порты на полатях протирать.
Тяжко далась наука бранная, но десять лет, проведенных в поте лица, не прошли даром. Скакал Сафонка на лихом коне не хуже бывалых казаков, саблей и пикой владел играючи, метко стрелял из завесной пищали. Даже к пушкам его подпускали пушкари: и к ним на выучку отдавал сына сотник.
В пятнадцать лет принял Сафонка первый бой с татарами, стал мужчиной, впервые убив врага. К осьмнадцати годам силу недюжинную накопил: немного было казаков, матерых даже, кто бы в борьбе на кушаках или в схватке кулачной мог его одолеть. Читать умел следы звериные, птичьи и человечьи, мог сметить татарскую сакму - выбитый конницей след в степи, в набеги ходил и без добычи-дувана не возвращался, государеву службу в отцовой сотне справлял исправно. Грамоте был горазд, не обделили его книгочиевой мудростью: Семен гонял его к дьячку, чтобы поделился тот с отроком толикой знаний своих.