Тайные тропы (сборник) - Георгий Брянцев 5 стр.


Горбун, привыкший, видимо, к подобным сценам, громко сказал:

– Только без ссор… только без скандалов.

– А тут никто и не скандалит! – обрезала Матрена Силантьевна. – Разливай-ка лучше водку.

– Водка – наистрашное зло, – начал горбун, беря бутылку, – страшнее и нет ничего… Со знакомством! – объявил он, обращаясь к гостям и поднимая рюмку.

Матрена Силантьевна умело опрокинула содержимое рюмки, крякнула по-мужски, рассмеялась:

– Так-то лучше! – и принялась за еду.

Горбун говорил громко. По тому, что он часто употреблял выражения вроде: "это отнесем в дебет", "сальдо сюда, с ним после разберемся", "получите по аккредитиву", "подведем баланс", – можно было судить, что по профессии он бухгалтер или экономист.

– Ну как, разобрал, что пил? – спросил горбун Тряскина после очередной рюмки.

Тот отрицательно покачал головой.

– А она тебя разобрала? – закатился горбун булькающим смешком.

– Разобрала, – сокрушенно ответил Тряскин.

Матрена Силантьевна заколыхалась и раскатисто захохотала. От выпитой водки она раскраснелась и стала как будто еще толще. Взяв со стола пустой графин, Тряскина вышла в соседнюю комнату. Оттуда раздались звуки вальса. Это Матрена Силантьевна завела патефон и, появившись в дверях, объявила, хлопнув в ладоши:

– А ну, гости, плясать!

– Пойдемте? – пригласила Варвара Карповна Никиту Родионовича, привстав со стула.

– Не танцую.

– Совсем?

– Совсем.

– Как жаль! Ну, ничего, – успокоила она Ожогина, – со временем я вас выучу. Приличный мужчина обязательно должен танцевать.

– А вас, Варвара Карповна, – язвительно заметил горбун, – выучил танцевать обер-лейтенант Родэ? А?

– Кто такой Родэ? – поинтересовался Никита Родионович.

– А вы его не знаете?

Ожогин отрицательно покачал головой.

Варвара Карповна объяснила:

– Родэ – следователь гестапо, пользующийся большим расположением самого начальника гестапо Гунке. Гунке – замечательный человек, а вот Родэ… Родэ – это…

Опьяневший горбун вдруг расхохотался и погрозил пальцем Ожогину:

– Вы думаете, я вас не узнал? И вас тоже? – он сделал кивок в сторону Грязнова. – Обоих узнал, как вы только вошли… Господа! – обратился он ко всем. – Эти джентльмены предали меня. Да! Буквально-таки предали и отдали с рук в руки гестаповцам. (Все с недоумением и любопытством посмотрели на Ожогина и Грязнова.) Своя своих не познаша, как говорит древняя славянская пословица. А вы, конечно, удивились, встретив меня здесь? Думали, что я и вправду коммунист?

– Я и не подозревал, что это вы, – нашелся Ожогин.

– И я бы никогда не подумал, – добавил Грязнов, понявший тактику друга.

– Это возможно. Мне тогда так обработали физиономию, что, взглянув в зеркало, я сам испугался. Но я вас запомнил.

– В чем дело? Что произошло? – раздались голоса.

Горбун добросовестно рассказал обо всем случившемся.

– Молодцы! – одобрительно сказал Изволин, и все согласились с ним.

– Ничего не понимаю, хоть убейте! – сказала Матрена Силантьевна.

Горбун махнул рукой и, воспользовавшись тем, что Варвара Карповна вышла из комнаты, подсел к Ожогину.

– А ведь здорово получилось! – он достал портсигар, закурил и положил его на стол. – Не спохватись вы вовремя и не притащи этого Юргенса – не выкрутились бы у Гунке. Ей-богу! Он не любит Юргенса, а тот – его. Они на ножах. И Юргенс бы вас не отбил. Нет-нет, уж поверьте мне… – Горбун прижал руку к груди, закивал головой и перешел на шепот: – Вам я могу кое-что сказать – я теперь понимаю, кто вы, но только никому об этом ни слова. Варвара Карповна просто боится обер-лейтенанта Родэ. Очень боится. А Родэ – это сила. Родэ держит ее при себе как переводчицу, кроме того, ухаживает за ней, ну а ей это не совсем, видите ли, приятно, потому что Родэ престрашенный…

– Карп! – раздался вдруг резкий голос Матрены Силантьевны.

Опьяневший Тряскин спал, положив голову на стол.

Гости, не прощаясь, потянулись к двери. Варвара Карповна успела сказать Ожогину, что скоро будут ее именины и что Ожогин должен прийти обязательно.

Попрощавшись в коридоре с Денисом Макаровичем, друзья вышли на улицу. Сразу стало легче, словно с сердца свалилось что-то тяжелое и грязное.

Надо было решить, сообщить ли о встрече с горбуном Юргенсу или нет. Ожогин и Грязнов пришли к выводу, что гестаповского доносчика следует основательно проучить.

За час до занятий Ожогин позвонил по телефону Юргенсу и доложил, что есть необходимость видеть его лично. Юргенс разрешил зайти.

– Опять чрезвычайное происшествие? – встретил он вопросом Никиту Родионовича.

– Продолжение чрезвычайного происшествия… – ответил Ожогин.

– Вторая серия? – уже не скрывая иронии в голосе, спросил Юргенс.

– Что-то вроде этого.

– Слушаю. Выкладывайте.

– Коммунист, оказавшийся в нашем доме и арестованный по вашему приказанию как опасный преступник, сейчас на свободе…

– Что-о?! – взревел Юргенс, и кровь прилила к его лицу. – Где вы могли его видеть?

Ожогин рассказал, что встреча с горбуном произошла совершенно случайно в доме знакомого им столяра городской управы Тряскина. Выяснилось, что горбун не коммунист, а сотрудник какого-то Гунке, по заданию которого и действовал.

– Идиоты! – буркнул Юргенс.

Ожогин добавил, что о своей связи с гестапо горбун говорил в присутствии Тряскина, его жены, дочери и подруги дочери. Ожогина и Грязнова горбун теперь считает своими, и нет никакой гарантии, что не будет болтать о них на стороне. Ожогин и Грязнов не могут быть уверены в том, что сумеют при таких обстоятельствах сохранить в тайне свои отношения с Юргенсом.

– Ясно! Довольно! – прервал Юргенс Никиту Родионовича.

– Мы полагаем, что поступили правильно, решив тотчас доложить об этом вам… – вновь начал Ожогин.

– И впредь делайте точно так же, – одобрил Юргенс. – Кстати, вы не знаете хотя бы фамилии этого мерзавца?

– К сожалению, не поинтересовались.

Когда Ожогин готов был покинуть Юргенса, тот спросил:

– Аккордеон нашли?

– Да.

– Отлично. Я видел мельком ваше объявление, но не особенно верил в его успех. А у кого купили?

– У соседа Тряскина.

– У этого Тряскина вы встретили мерзавца горбуна?

– Совершенно верно.

7

С утра неожиданно запорошил мелкий снежок. Он ложился ровным тоненьким покрывалом на грязную, усыпанную бурыми листьями мостовую, на крыши домов. Город стал неузнаваем: он будто помолодел, преобразился.

Рассматривая в окно улицу, Грязнов радостно потирал руки. Вот она, долгожданная зима! Неожиданно в окне показалась знакомая фигура Изволина, и мальчишеский задор у Андрея сразу пропал. Он стремглав выскочил на крыльцо.

– К нам, Денис Макарович?

– А то куда же еще! – ответил улыбающийся Изволин. – Конечно, к вам.

Андрей помог ему отряхнуть с шапки и пальто снег и раздеться.

Приход Изволина вызывал удивление. Денис Макарович еще ни разу не бывал у них – боялся, что это может навлечь подозрения.

– Вздумалось посмотреть, как мой аккордеон тут поживает, – шутливо объяснил свой приход Изволин. – А ну, покажите.

– У хороших хозяев ему не скучно, – ответил Грязнов и вынул аккордеон из футляра.

– Вижу, вижу – не жалуется, – продолжал Денис Макарович, любовно оглядывая инструмент. – Славная штучка! Слов нет, славная. Берегите ее, ребята… – Он оглянулся на дверь, ведущую в соседнюю комнату.

– Не беспокойтесь, Денис Макарович, – перехватил его взгляд Ожогин: – хозяйка выехала по разрешению Юргенса в деревню и возвратится через неделю, не раньше.

– Если бы она была дома, – улыбнулся Денис Макарович, – то я бы и не пришел к вам. Понятно?

Расположились в столовой за круглым столом.

– Есть дело, и дело безотлагательное, – после некоторого молчания заговорил Денис Макарович.

Ожогин понимающе кивнул головой.

– Нашу подпольную организацию интересует дом, в котором живет и работает Юргенс. Нужно знать: и кто посещает Юргенса, и о чем разговаривает Юргенс со своими людьми, и какие готовит планы. Задача не из легких, что и говорить, но выполнить ее надо во что бы то ни стало.

Денис Макарович изложил свой план. Он был прост, но смел. В дело, кроме Ожогина и Грязнова, вводились еще три товарища. За всех можно было ручаться головой.

На следующий день в здание городской управы вошли три совершенно различных по внешнему виду и одежде человека. Они молча поднялись по лестнице на второй этаж, прошли по длинному коридору в самый конец, где находилась приемная бургомистра, и присоединились к группе посетителей, ожидающих приема.

Самый старший из вошедших, он же самый маленький по росту, был одет в поддевку, перешитую из венгерской шинели. На голове у него была меховая шапка, на ногах – валенки. Лицо посетителя было нахмурено. Тоскливыми глазами смотрел он себе под ноги и, казалось, что-то упорно обдумывал.

Самый молодой и самый высокий, в засаленной тужурке поверх шерстяного свитера и таких же засаленных спортивных брюках, заправленных в сапоги, был неимоверно худ. Казалось, он только что поднялся с постели после долгой, изнурительной болезни. Огромные глаза неестественно ярко блестели. Он приметил последнего из сидящих на длинной скамье в ожидании приема и внимательно следил, чтобы никто не прошел вне очереди.

На третьем посетителе было основательно потертое кожаное пальто, на ногах – новые хромовые сапоги. Фетровая, синего цвета шляпа натянута до самых ушей. Добродушный на вид, он с любопытством разглядывал окружающих, и казалось, что его лицо вот-вот ни с того ни с сего расплывется в улыбке.

Бургомистр, видимо, торопился – в его кабинете никто не задерживался более чем на две-три минуты. Вот вышла оттуда, всхлипывая и держа платок у глаз, пожилая женщина, и трое посетителей торопливо вошли в кабинет.

– Почему сразу все? – строго спросил бургомистр.

Он сидел за огромным столом, откинувшись на высокую спинку кресла. Тонкий, совершенно прямой пробор делил его голову на две равные части.

Серо-зеленые глаза с прищуром смотрели в упор, не мигая.

– Мы все по одному делу, – ответил самый высокий, теребя в руках мохнатый заячий треух.

– Так, слушаю… – серо-зеленые глаза стали совсем маленькими.

– Покорнейше просим, господин бургомистр, вашего разрешения сдать нам в аренду подвал под сгоревшим домом по Садовой, номер сорок два. Вот… – и высокий подал лист бумаги.

– Это… – бургомистр закрыл один глаз и посмотрел в потолок, что-то вспоминая. – Это насчет пекарни?

– Совершенно справедливо. Пекарню хотим соорудить, вроде как компаньоны…

– А справитесь? – бургомистр взял поданное заявление и, отдалив его от себя на расстояние вытянутой руки, стал читать.

Посетители молчали.

– Справитесь? – повторил бургомистр.

– Нас трое, а потом, может, еще прибавится.

– Кто из вас Тризна?

– Я! – отозвался высокий.

– Пекарь по профессии?

– Да. Шесть лет на хлебозаводе работал.

– А я Курдюмов, – старик в поддевке вышел вперед. – Вы знаете меня?

– Откуда мне вас знать! – брезгливо поморщился бургомистр. – Тут вот говорится, что вы раньше на Кавказе кондитерскую держали.

– Точно, точно, держал, и сейчас неплохо бы…

– Ладно! – резко прервал бургомистр. – Третий! Вы – Швидков?

– Да, я.

– Предприимчивые люди нам нужны. Если вы построите пекарню и хорошую печь, мы вам окажем поддержку, – он размашистым почерком наложил резолюцию и встал. – Идите!

Юргенс подошел к окну, раздвинул занавески и внимательно посмотрел на противоположную сторону улицы. Там стоял остов двухэтажного, когда-то красивого кирпичного дома, уничтоженного огнем. Крыша, переборки – все сгорело. Сохранились только эмалевая дощечка с надписью: "Садовая, 42" и железобетонное основание, отделяющее подвальное помещение от первого этажа.

Вот уже который день сряду у дома и во дворе хлопотали какие-то люди. Завозили кирпич, глину, доски, аккуратные березовые и дубовые поленья…

Юргенс постоял у окна несколько минут, пожал плечами и, подойдя к телефону, набрал номер.

– Эдуард?

– Да.

– Это я, Юргенс.

– Слушаю.

– Что за строительство начинается против моего дома?

– Против твоего? На Садовой?

– Да-да, на Садовой, сорок два.

– Обыкновенное строительство. Можешь не волноваться.

– А все же?

– Пекарню будут строить в подвале.

– Это дело далекого будущего?

– Пожалуй, нет. Тут частная инициатива.

– Строители подозрений не внушают?

– С какой стороны?

– Так… вообще…

– Как будто нет.

– Ну, вот и все.

– Пожалуйста.

Юргенс положил трубку и вновь подошел к окну. Высокий парень в грязном пиджаке и спортивных брюках разгружал подводу. Он быстро сбрасывал кирпичи, покрытые засохшим известковым раствором. В одном из черных провалов подвального окна появился кусок кровельной жести с маленьким круглым отверстием. Через минуту из него вылезла железная труба. Второе окно закрыли изнутри фанерой. Высокий парень разгрузил подводу, уселся на передок и, дернув вожжами, выехал со двора.

В доме под номером сорок два по Садовой улице кипела работа. В подвале неутомимо трудились три человека. День здесь начинался с рассвета и кончался поздно ночью. Старик Курдюмов уже сложил печь, оставалось лишь вывести трубу. Было готово и корыто для теста. Недоставало только стеллажей, столов, форм. Пол очистили, вымели. Навесили три двери с прочными замками. На потолке закрепили две "летучие мыши", освещающие небольшой подвал. Сегодня будущие пекари собрались раньше обычного. Тризна закрыл изнутри двери и объявил:

– Ну, пошли!

Он взял фонарь и направился в дальний угол подвала. За ним двинулись Курдюмов и Швидков, неся маленькие ломики и саперные лопаты.

Деревянное творило было хорошо замаскировано землей и различным мусором. Тризна осторожно снял вершковый слой земли и поднял творило за кольцо.

Дохнуло сырым холодом. Тризна смело опустился в лаз и, став прочно на ноги, потребовал фонарь. За ним последовал Швидков. Курдюмов остался снаружи. В его обязанность входило охранять вход. При малейшем намеке на опасность он обязан был опустить творило и засыпать его землей.

Тоннель имел в высоту не более метра, а в ширину едва достигал пятидесяти сантиметров. Лишь в двух местах – в середине и в конце – он расширялся и давал человеку возможность сесть, а если надо, то и встать во весь рост. Отсюда в разные стороны шли три лаза.

Вчера ночью здесь пришлось много поработать. Тризна и Швидков тщательно расчистили тоннель в том месте, где он проходил через прочный каменный фундамент дома Юргенса. Проход надо было прорыть бесшумно, чтобы звуки не дошли до жильцов дома, и друзья, сбивая руки в кровь, часами выдирали скованные цементом куски бутового камня, прежде чем добрались до небольшого подполья дома.

…Тризна и Швидков проползли в самый конец тоннеля, где он, расширяясь, увеличивался, и замерли. Над головой были слышны шаги, отдельные слова и шум передвигаемого стула.

На лице у Швидкова появилась улыбка: слышимость хорошая, работу можно считать законченной.

Прождав несколько минут, они повернули обратно и снова ползком проделали весь путь, приведший их в подвал пекарни.

Подкоп был готов. Задание подпольной организации – выполнено.

8

Юргенс сидел в своем кабинете, просматривая газеты и делая пометки на листе бумаги. Изредка он поглядывал на часы, проявляя видимое нетерпение. Юргенс ждал свояка – подполковника Ашингера. Ашингер завтра уезжал на фронт и перед отъездом хотел переговорить с ним. Время обусловленной встречи истекло, а подполковник опаздывал. Это раздражало пунктуального Юргенса.

Наконец в передней раздался мелодичный звонок, и вошел Ашингер. Он молча пожал руку Юргенсу и опустился в кресло.

– У тебя много работы? – спросил Ашингер, поглядывая на пачку газет, лежащую посреди стола.

Юргенс оторвался от чтения и бросил карандаш.

– Нет, сегодня немного. Между прочим, в английском еженедельнике есть занимательная статья: "Германия в 1950 году". Какой-то Стронг высказывает любопытную мысль о необходимости сохранения Германии для создания равновесия между Востоком и Западом.

Ашингер поднял брови:

– Барьер? Не ново и не завидно. Наши цели…

Юргенс иронически улыбнулся:

– Наши цели – это не цели сорок первого года…

Ашингер поднялся с кресла и заходил по комнате. Наконец-то он услышал из уст Юргенса откровенные мысли! Каждому немцу, пожалуй, уже ясно, что большая игра проиграна. Все трещит по швам, и прежде всего терпит бедствие идеально слаженная и испытанная на западе Европы военная машина, созданная фюрером.

Юргенс не только коллега Ашингера, он его близкий родственник. Их жены – родные сестры. Значит, у Юргенса и Ашингера одна судьба. Ашингер не может сбросить со счетов такой важный фактор, как наследство, которого они ждут с нетерпением от своего тестя. Разве это не сближает их, не объединяет интересов, не заставляет сообща думать о своем завтра перед лицом грозящей катастрофы?

Юргенс предложил поужинать. Гость согласился, и они направились в смежную с кабинетом комнату и уселись за круглый стол, покрытый белой скатертью.

Вино выпили молча. Юргенс, занятый едой, не был расположен к беседе. Ашингер начал искать удобный предлог для задуманного разговора.

– Что ты собираешься делать с двумя русскими, которых я как-то застал у тебя? – поинтересовался Ашингер.

– Пригодятся для будущего – для новой, послевоенной обстановки.

– Кому?

– Конечно, не большевикам.

– Ты оптимист, Карл.

– Разве это плохо?

– Возможно, что и не плохо, – ответил Ашингер, – но в такое время, когда на фронте поражение следует за поражением, не все выглядит так весело, как хочется и кажется.

Он поднес к глазам бокал и поглядел сквозь вино на свет. Потом, после паузы, спросил, как давно Юргенс имел письмо от жены. Последнее письмо от Гертруды Юргенс получил с полмесяца назад.

– Как она?

– Хвалиться нечем.

– Надо действовать, Карл.

– Именно?

– Необходимо выехать из Германии – ради Гертруды, ради Розы. Сейчас выезд не составит особых затруднений, но может настать время, когда он будет исключен. Ты спросишь: куда? И на это можно ответить. Пока еще есть выбор: Испания, Португалия, на худой конец – Южная Америка. Там можно устроить жизнь.

Юргенс откинулся на спинку стула и громко расхохотался.

Этот смех обидел Ашингера. Почему смеется Юргенс, когда смешного ничего нет? Юргенс не хуже его знает Робертса, знает отлично, что "абвер" людьми не бросается и что уйти от доктора Грефе не легче, чем от полковника Шурмана, и все-таки Робертс ушел. Он сидит себе спокойно в Барселоне и ест апельсины. Чем же Юргенс и Ашингер хуже Робертса?

Назад Дальше