Линкольн закрыл глаза и, мысленно перенесшись на Кубу, вспомнил Элен – бесстрашную журналистку, помогавшую им с Геркулесом разгадывать тайну взрыва и затопления американского броненосного крейсера "Мэн", – и профессора Гордона с его неправдоподобными рассказами о Колумбе. Линкольн загрустил: без этих двух людей тогдашнее расследование пошло бы иначе. Элен уже умерла. Он сам несколько лет не был на ее могиле, хотя это не так уж и далеко. О судьбе профессора Гордона он ничего не знал. Тот, возможно, сейчас преподает в Гаванском университете или, уже выйдя на пенсию, корпит над книгами, изучая знахарские манускрипты или какие-нибудь древние письмена.
Здравый смысл вернул Линкольна к реальности. Он сейчас находится в Мадриде, в старой доброй Европе. Сегодня вечером он пойдет с Геркулесом в оперный театр и станет там общаться с "высшим светом"… И вдруг по спине пробежала неприятная дрожь: он был для этого самого "высшего света" – а тем более местного – чужаком! Он ведь вырос в самом захолустном районе Вашингтона и получил не ахти какое образование. Кроме того, он негр и для испанцев иностранец. "Да уж, я тут буду явно не ко двору", – промелькнула мысль в его голове, но через миг, забыв обо всем этом, он погрузился в сон, и его охватило такое приятное ощущение, как будто он парит в небе на облаке.
2
Мадрид, 10 июня 1914 года
В "пещере Заратустры" было темнее – если такое вообще возможно, – чем в пещере Платона. Даже в день летнего солнцестояния – самый длинный день в году – свет не проникал сюда. Поэтому здесь всегда пахло мочой и сыростью, "как в захолустных районах Парижа" – так ему нравилось говорить об этом хозяину книжной лавки. Очень маленький прилавок, заваленный стопками пыльных, изгрызенных крысами книг, производил отталкивающее впечатление и на случайно забредших сюда зевак, и на осознанно пришедших книголюбов. Здесь царил полумрак, а книги лежали повсюду на полу, занимая почти все внутреннее пространство, отчего лавка напоминала склад бумаги; входная дверь открывалась внутрь лишь наполовину, а сразу за ней более чем на метр из стены выступали толстенные опорные столбы, мешавшие немногочисленным посетителям проходить внутрь, к почерневшим от дыма свечей стеллажам. Здесь не было электрического освещения, но даже при тусклом свете свечей было видно, что корешки и обложки книг покрыты довольно толстым слоем пыли, смешавшейся с черным табаком книготорговца.
На заваленном бумагами, книгами, гравюрами и эстампами столе оставался квадрат свободного места, на который обычно и опирался локтями или ладонями хозяин этой книжной лавки, по прозвищу Заратустра. Вид у него был весьма неказистый: потертая рубашка, нарукавники на локтях, – как у конторских служащих, – кепочка с зеленым козырьком, прикрепленный цепочкой к явно тесноватому жилету монокль, очень просторные – как шаровары – мятые штаны, подвязанные на поясе грубой веревкой.
Когда в эту лавочку заходил один хорошо известный ее хозяину писатель, между ними происходил всегда один и тот же диалог:
– Плохо Польша принимает иноземца… – говорил писатель.
– Отец и учитель магии, приветствую вас! – восклицал Заратустра.
Затем писатель подходил к стеллажам и, протянув руку, брал книгу наугад. Заратустра смотрел на него с равнодушным и отчасти недовольным видом – ему словно не нравилось, что кто-то попусту поднимает пыль. Писатель с трудом перелистывал страницы своей единственной рукой, а его длинная белая борода то и дело норовила зацепиться за какую-нибудь из стопок книг. Черный костюм этого человека был испачкан в пыли, а очки съехали на самый кончик носа. Время от времени он чихал – от чрезмерной запыленности воздуха – и вытирал рукавом очередную капельку, свисающую у него с кончика носа…
– Того, что мне нужно, нет? – спрашивал писатель, стоя спиной и не глядя на книготорговца.
– Дон Рамон, в этом книжном магазине не принимают заказов. Здесь есть только то, что вы видите перед собой: старые книги и всевозможные бумаги, которые приносят сюда люди после смерти своих бабушек и дедушек, пока кто-нибудь не бросил эти бумаги в печку или пока какая-нибудь хозяйка не завернула в них купленную рыбу.
– Черт бы тебя побрал, Заратустра! Твое наплевательское отношение к книгам действует мне на нервы. Книги существуют не для растопки печей. Они – искусство, они – жизнь. Они не заслуживают, чтобы с ними расправлялись таким вот образом, – сказал дон Рамон, поднимая свою единственную руку, в которой держал книгу.
– Отец и учитель…
– Поменьше напыщенности, Заратустра! Не так давно я наткнулся здесь на интересные книги о Васко да Гаме и его первом путешествии в Индию – книги с большим количеством пометок. Ты не можешь припомнить, кто их сюда принес? И где у тебя лежат другие книги такого рода?
– Я не пытаюсь здесь ничего упорядочивать, не составляю никаких каталогов, не выдаю квитанций – и именно поэтому все здесь пребывает именно в таком состоянии, в каком оно пребывает.
– Да тут у тебя полный бардак!
– Никто вас не заставляет сюда приходить, – проворчал книготорговец.
– Да, это верно, абсолютно верно, – поспешно согласился писатель. В этой "пещере" он приобретал старинные книги почти за бесценок. Необходимость терпеть неприятного хозяина лавки была просто пустяком по сравнению с тем, какие сокровища здесь можно было откопать. – Пребывать на этом кладбище книг, оскверняя его своими пальцами, – настоящее святотатство, но мне было бы легче, если бы ты, Заратустра, по крайней мере, был моим Вергилием и помог мне пробраться через эту преисподнюю.
Книготорговец хмыкнул и принялся читать старую измятую газету. Дон Рамон дель Валье-Инклан в последнее время наведывался в эту "пещеру" буквально каждый день. Как-то в начале мая он взял наугад одну книгу. Она была старой, изданной еще в начале XIX века на португальском языке. В ней очень подробно рассказывалось о путешествии португальского первооткрывателя Васко да Гамы в Индию в 1498 году. Дон Рамон прекрасно знал историю этого путешествия, однако в этой книге рассказывалось о прямо-таки невероятных событиях, – он никогда не слышал о них, – связанных прежде всего с пребыванием португальцев в Гоа. Впрочем, что его действительно поразило – так это пометки и примечания на страницах. Именно поэтому он день за днем искал какую-нибудь еще книгу, побывавшую в руках этого – неведомого ему – исследователя жизни и деятельности Васко да Гамы. После двух недель поисков он обнаружил книгу, пестрящую такими же пометками и посвященную поискам могилы святого Фомы – апостола, проповедовавшего христианство в Индии. Однако после этого он ничего больше уже не находил. Заратустра после долгих уговоров и увещеваний сказал, что вроде бы вспомнил, что некий молодой человек, на вид иностранец, приносил ему три или четыре книги с такими пометками, – но в хорошем состоянии, – однако он, Заратустра, не знает, ни где могут находиться сейчас остальные, ни что это был за молодой человек. Эти остальные книги, видимо, либо лежали где-то там, где были найдены первая и вторая, либо он, Заратустра, продал их в стопке вместе с другими книгами на вес. Он склонялся к первому варианту, потому что книги в хорошем состоянии он обычно хранил подольше – в надежде на то, что их кто-нибудь купит. Дон Рамон перерыл все соседние полки и сваленные напротив них на полу стопки книг, затем порылся на других полках и в других стопках наугад, полагая, что если он волею какого-нибудь озорного ангела или же самого провидения натолкнулся на подобные книги два раза, то, возможно, это произойдет и в третий. Однако его поиски ни к чему не привели.
– Ну ладно, Заратустра, я ухожу. Завтра я приду опять.
– Вас влечет какая-то тайна. Было бы хорошо, если бы эта тайна раскрылась. А иначе, отец и учитель магии, вам не написать о ней никакого романа.
Писатель что-то проворчал себе под нос, вышел из погруженной в полумрак "пещеры Заратустры" и зашагал по окутанной сумраком сырой улице, на которой стояла вечная зима. Дойдя до района Фуэнкарраль, он почувствовал, что стало жарко. Солнце согрело теплом его кости, и он поспешил к своему дому – его жена уже наверняка приготовила пучеро, и он не хотел заставлять ее ждать.
3
Мадрид, 10 июня 1914 года
Смокинг был не очень удобной одеждой: пиджак – узкий в талии, воротничок – очень жесткий, жилет – тесный. Его, казалось, специально смоделировали неудобным, чтобы тот, кто его наденет, вел себя сдержанно и надменно. Линкольн примерил один за другим три смокинга, прежде чем одно из этих дурацких одеяний пришлось ему более-менее впору. Сам себе он казался похожим на неказистого официанта в каком-то неказистом ресторане на Манхэттене. Геркулес, глядя на Линкольна, улыбался: его забавляли и неуклюжие движения друга-полицейского, и его обескураженный вид.
У входа их ждал роскошный экипаж. Кучер открыл дверцу, и друзья расположились внутри, в обитом розовым бархатом и такого же цвета шелком салоне. Геркулес достал откуда-то бутылку шампанского и предложил другу выпить по бокалу.
– Все еще любите выпить?
– Ну, пристрастие к спиртному – не самый большой мой грех. Мои проблемы с алкоголем были, так сказать, мимолетными. Сегодня я хочу выпить за ваш приезд в Мадрид и за наше совместное участие в кое-какой авантюре, – сказал Геркулес, поднимая бокал. Они осушили бокалы, и испанец принялся разглядывать освещенные газовыми фонарями улицы. По улице Алькала они доехали до площади Пуэрта-дель-Соль – "Ворота Солнца", которую пересекли на большой скорости, и по улице Ареналь проследовали к Королевскому театру. Выйдя из экипажа у украшенного колоннадой входа в театр, по красному ковру они прошли внутрь. В вестибюле было многолюдно: женщины, одетые в платья из яркой ткани, сверкали ожерельями и перстнями, мужчины с прусскими усами щеголяли в черных смокингах, дополненных орденскими ленточками и торчащими из нагрудного кармана белыми платками.
– Не пугайтесь. Если рассказать вам, какая на самом деле жизнь у половины из этих выдающихся деятелей Испании, вас по ночам будут мучить кошмары, – заметил с улыбкой Геркулес.
– Я не в первый раз прихожу в оперный театр, – пробурчал Линкольн, нахмурив брови.
Его раздражало ироничное отношение друга, однако он решил, что постарается получить удовольствие от этого вечера и не станет обращать внимание на то, что здесь он – никто и ничто.
– Сейчас вообще-то не оперный сезон. Обычно в это время года театр закрыт, однако приехала знаменитая немецкая труппа, и театр на неделю открыли. Даже король прервал свой отдых в Сантандере и приехал в изнывающий от зноя Мадрид, чтобы посетить представление. Играют произведение Баха "Weihnachts Oratorium".
Линкольн рассеянно скользил взглядом по собравшейся в вестибюле публике, стараясь игнорировать реплики некоторых присутствующих относительно того, что здесь, в таком изысканном обществе, почему-то появился "черномазый". Наконец его взгляд остановился на женщине в платье из красного шелка, с аккуратно причесанными рыжими волосами и маленькой бриллиантовой диадемой. Она была похожа на принцессу из волшебной сказки. Женщина тоже посмотрела на Линкольна и медленно направилась в их с Геркулесом сторону. Линкольн смутился, вдруг почувствовав, как жесткий воротник рубашки давит шею.
– Добрый вечер, господа, – с улыбкой поприветствовала их женщина.
В свете люстры ее зеленые глаза сверкали, как драгоценные камни. На ее длинной шее не было никаких украшений, но глубокий вырез платья невольно притягивал взгляд.
– Добрый вечер, Алиса. Сегодня на небе не видно звезд: их затмевает твоя красота, – проворковал Геркулес, целуя ее в щечки.
– О Геркулес, ты всегда так галантен, – ответила она и обратила свой взор на чернокожего американца.
– Позволь представить тебе моего старого друга. Джордж Линкольн – один из самых отважных и прозорливых людей среди всех тех, с кем я когда-либо был знаком.
– А мне казалось, что я уже знаю всех-всех твоих друзей. Ты, по правде говоря, то и дело преподносишь сюрпризы.
– Как поживает твой отец?
– Ты же знаешь, что после смерти мамы он предпочитает вести жизнь отшельника.
– Алиса вообще-то кубинка, – пояснил Геркулес Линкольну, к которому постепенно возвращалось самообладание. – Дочь одного нашего старого знакомого. Ты ведь помнишь адмирала Манторелью?
– Очень рад с вами познакомиться, сеньорита, – Линкольн протянул руку и легонько пожал облаченную в перчатку ладонь женщины.
– Ты пришла одна? – спросил Геркулес.
– Пришла одна в оперный театр? Ты в своем уме?! Я пришла с Бернабе Эрисейрой.
Геркулес поморщился и посмотрел за спину Алисы. Из толпы возник худощавый, болезненно-бледный мужчина с колючими черными глазами и медленно подошел к Геркулесу. Они очень холодно поздоровались, и Геркулес не счел нужным представлять этого мужчину Линкольну, однако подошедший – он чем-то напоминал призрака – протянул полицейскому руку и представился сам:
– Граф де Эрисейра.
– Очень приятно, – ответил тот. – Джордж Линкольн.
– Вы тоже – как и я – иностранец. В этом захолустном городе не очень-то хорошо относятся к иностранцам, – проговорил худощавый мужчина, пытаясь придать своему лицу выражение, отдаленно походившее на любезную улыбку.
– Не обращайте на его слова внимания, – вмешался Геркулес. – Наш благородный друг никак не желает понять, что здесь, в Мадриде, мы сразу же распознаем фальшивые монеты.
– Геркулес! – воскликнула Алиса. – Прошу тебя!
– Извини, Алиса. Мне не хотелось сердить твоего друга.
– Не переживайте, дорогая Алиса, – сказал Эрисейра. – Я повел себя грубо. Человеку не следует отзываться дурно о городе, в котором он находится.
– Вот это верно, – согласился Геркулес.
Звон колокольчика возвестил о начале исполнения первой кантаты, и дамы в сопровождении своих кавалеров двинулись к ложам.
В зале Сервантеса Национальной библиотеки, расположенной в нескольких километрах от Королевского театра, профессор Франсуа Аруэ читал старинные манускрипты. Время от времени он сдвигал на лоб очки, записывал что-то в блокнот и снова осторожно листал страницы документов. Зал был погружен в полумрак. Горела лишь одна лампа – на столе, за которым сидел профессор. Она освещала его седую шевелюру, рыжеватую бороду и собственно стол. Тишину нарушали лишь вздохи да сдержанные возгласы удивления профессора. Меры безопасности в библиотеке были довольно строгими, но в этот субботний вечер охранники – их было немного – собрались этажом ниже и играли в карты.
Старший библиотекарь подошел к столу, за которым сидел профессор, и предупредил, что через несколько минут читальный зал закрывается. Француз что-то тихо проворчал в ответ и снова уткнулся в бумаги.
Линкольн сел между Алисой и Геркулесом. Приятный аромат духов Алисы наполнил ложу. Линкольн невольно поглядывал краем глаза то на руку в перчатке, то на браслет с бриллиантами, то на складки платья женщины. Он так увлекся, что неожиданно раздавшийся голос Геркулеса заставил его вздрогнуть.
– Линкольн, это произведение написал Иоганн Себастьян Бах. В 1734 году. Мне хотелось послушать его не только из-за его художественной красоты. Автор черпал вдохновение в апокрифических евангелиях, повествующих о рождении Иисуса Христа. В этом произведении фигурирует странный персонаж, о котором говорится: ein Hirt hat alles das zuvor von Gott erfahren müssen – "Пастух все это раньше от Бога должен был узнать". Считают, что речь идет об Аврааме, однако этот персонаж упоминается и в момент появления библейских волхвов.
Зал наполнился музыкой, и гул голосов стал стихать, а затем и вовсе смолк. Геркулес тоже замолчал, и друзья сосредоточили внимание на музыке.
4
Москва, 10 июня 1914 года
Степан, пройдя через все промежуточные помещения, зашел в кабинет адмирала. Положив на стол отчет, он стал разглядывать оловянных солдатиков, из которых была составлена композиция, изображающая переправу наполеоновских войск, преследуемых отрядами казаков, через Березину. В его воображении эта композиция превратилась в сцену из реальной жизни. Сам он никогда не принимал участия в грандиозных сухопутных сражениях, ибо после поражения в русско-японской войне Российская империя вела себя, словно огромный медведь, впавший в зимнюю спячку, – но, тем не менее, ему не раз доводилось выполнять очень опасные задания.
В кабинет вошел адмирал, но Степан не услышал ни его тяжелых шагов, ни стука его трости о деревянный пол. Даже когда Степан почувствовал, что за спиной кто-то стоит, ему потребовалось несколько секунд, чтобы на это отреагировать и обернуться: его мысли были слишком далеко. Далеко и от дворца, и от Москвы, и – самое главное – от реальности. А то, о чем он только что думал, казалось ему очень реальным.
– Князь, нет необходимости приносить мне отчеты лично – для этого существуют секретари и слуги. Мне неловко от вашей чрезмерной учтивости.
– Адмирал, для меня это отнюдь не обременительно. Так я получаю возможность немного поразмять ноги, с наслаждением лицезреть сокровища этого дворца и немного поболтать с вами, – ответил с улыбкой Степан.
Он уже привык к тому, что окружающие относятся к нему с некоторой настороженностью (и в глубине души раздражался от этого). Впрочем, этот адмирал – адмирал Коснишев – вел себя все-таки иначе: был открытым и искренним. Он являл собой один из немногочисленных в русской армии примеров того, как человек низкого происхождения, проявляя упорство и настойчивость, сумел достичь больших высот.
– Не могу отрицать, что ваше присутствие в моем кабинете по утрам тоже для меня приятно. Вся эта возня в Сараево доставляет мне… – адмирал, нахмурившись, стал подыскивать подходящее слово, но, так его и не найдя, заменил выразительной паузой и, как обычно поступал в подобных случаях, резко сменил тему разговора: – Я попросил царя позволить мне поехать вместе с вами в Вену.
– А не будет ли для вас слишком опасно ехать в Вену сейчас, в нынешней ситуации?
– Именно в силу этой ситуации в данный момент Вена является самым безопасным местом и для наших друзей, и для нас, – заметил адмирал с усмешкой.
Князь посмотрел на него, нахмурив брови и поджав губы. Он не был уверен в том, что отправляться сейчас за тысячи километров отсюда, во враждебную страну, разумно. Он уже испытывал подобное чувство собственной уязвимости в 1905 году, когда едва не расстался с жизнью возле островов Цусима в Корейском проливе – причем в самом конце войны.
– Хорошо, но мы уедем оттуда еще до того, как все начнется.