– Они привели их в состояние ужаса, уважаемые господа. Да-да, именно так: в состояние ужаса!
12
Мадрид, 13 июня 1914 года
Дон Рамон дель Валье-Инклан, придвинув маленький столик к дивану, почувствовал, как сердце у него в груди забилось быстрее. Ему не часто удавалось насладиться покоем. Его супруга большую часть своего свободного времени проводила дома и неизменно начинала ворчать, когда видела, как он лежит на диване, опершись на диванную подушку, и читает газету или же просто смотрит в потолок. Однако сегодняшнее утро было особенным: он держал в руках книги, на поиски которых у него ушло немало времени. Всю прошедшую ночь он не спал и думал лишь о том, как бы ему прочесть их так, чтобы никто не мешал.
Дон Рамон нежно погладил шероховатые и потертые корешки книг и, скрестив ноги, наконец открыл первую из них. Но не успел он прочесть и строчки, как в дверь его жилища кто-то постучал. Дон Рамон чертыхнулся себе под нос, но все же встал и пошел посмотреть, кто там колотит в дверь. Уже в длинном узком коридоре он заметил, что непроизвольно прихватил книги с собой. Дон Рамон зашел на кухню и положил их на стол. В дверь опять постучали, и дон Рамон в сердцах мысленно обругал всех нетерпеливых людей, какие только есть на белом свете.
– Клянусь Юпитером, быстроногий Гектор – и тот не смог бы добежать до этой двери быстрее меня. Кто там нарушает мир и покой этого дома?
– Сеньор Рамон, откройте, пожалуйста, дверь.
– А кто это? – спросил писатель так громко, словно кричал с высоченной стены человеку, стоящему у ее подножия.
– "Что нового, брат Эдмунд? О чем вы так глубоко задумались?" – донеслось из-за двери.
– "Я все думаю, брат, о предсказании, о котором я читал несколько дней тому назад", – ответил писатель, рассеянно подумав, что цитирование "Короля Лира" Шекспира – прекрасная манера взывания к музам.
Отодвинув засов и открыв дверь, писатель посмотрел на стоящего перед ним странного незнакомца: если бы не черный пиджак французского покроя, дон Рамон подумал бы, что к нему явился ни кто иной, как бог древних викингов Тор. Однако этот высокий светловолосый мужчина скандинавской внешности заговорил с доном Рамоном на прекрасном испанском языке:
– Вы дон Рамон дель Валье-Инклан?
– Он самый.
– Извините за беспокойство, но я – большой почитатель вашего творчества.
– А откуда вы приехали?
– Боюсь, что из довольно далекой страны.
Дон Рамон молча смотрел на бледно-розовое лицо незнакомца, держась своей единственной рукой за ручку двери. Он не испытывал ни малейшего желания приглашать его в дом.
– Из какой именно страны?
– Из Австрии.
– Вы приехали из Австрии, чтобы познакомиться со мной? – недоверчиво спросил писатель.
– Нет, не совсем так. В Мадрид я приехал по делам, а один из моих здешних друзей подсказал мне, где вы живете, и я взял на себя смелость к вам явиться.
– Понятно. К сожалению, должен признаться, что я никого у себя дома не принимаю. Если желаете со мной пообщаться, то могу сообщить, что я – пунктуально, как часы, – прихожу каждый день после полудня выпить кофе в новом кафе "Леванто", которое находится на улице Ареналь.
– Мне неудобно вам докучать, но я уже в ближайшие дни уезжаю в Барселону.
Незнакомец немного подался вперед, встав между краем двери и косяком дверного проема так, чтобы дон Рамон не мог захлопнуть дверь. Писатель невольно отступил на шаг назад. У него появилось какое-то нехорошее предчувствие. Как же отделаться от этого бестактного визитера, не вызвав негативной реакции с его стороны?
– А какое из моих произведений вам нравится больше всего?
– Ваши сонаты, конечно же. Ваши сонаты – это мои самые любимые произведения.
– И какая из моих сонат нравится вам больше всего?
– Мне очень нравятся пять из них. Вы – выдающийся писатель.
– Ну что ж, заходите, – проговорил дон Рамон, широко открывая дверь.
Незнакомец натянуто улыбнулся и решительным шагом вошел в дом.
– Прошу прощения за свой непрезентабельный вид: я не имею обыкновения принимать посетителей у себя дома, – сказал дон Рамон, приведя незнакомца к себе в гостиную. – Вы не станете возражать, если я оставлю вас одного в гостиной, а сам пойду одену что-нибудь более… приличное.
– Да, конечно, как вам будет угодно.
– Присаживайтесь вот здесь, я скоро вернусь.
Дон Рамон вышел из гостиной, прикрыв за собой дверь, а затем быстренько схватил с вешалки пиджак и шляпу, взял оставленные на кухне книги и – осторожно, стараясь не шуметь, – открыл входную дверь. Сердце забилось так сильно, что его удары отдавались в виски. Много лет назад он подрался с писателем Мануэлем Буэно и с тех пор никогда больше не вступал в физическое противоборство ни с кем: боялся, что, потеряв в результате той драки одну руку, вполне может расстаться и со второй в результате следующей драки… Осторожно закрыв за собой входную дверь, дон Рамон побежал вниз по лестнице. Он с трудом удерживал на бегу книги в своей единственной руке и несколько раз едва не выронил их. На лестнице ему никто не встретился, а вот у выхода на улицу сидел на стуле консьерж, лениво обмахиваясь старой газетой.
– Рамирес, – позвал дон Рамон размышлявшего о чем-то консьержа.
– Чего вам угодно, сеньор? – рассеянно поинтересовался консьерж.
– Когда придет сеньора Хосефа, скажите ей, чтобы не поднималась к нам домой, а немедленно шла в дом своей сестры и находилась там, пока я ее оттуда не заберу. Постарайтесь ее не прозевать.
– А почему она должна так поступить?
– У нас там развелось множество крыс, я вызывал дезинфекторов, и они сказали, что теперь нельзя заходить в помещение сорок четыре часа.
– А почему никто не сказал об этом мне? Вечно я узнаю о подобном последним, – с недовольным видом пробурчал консьерж.
– Не забудьте передать моей жене все то, что я вам сейчас сказал. Это вопрос жизни и смерти.
– Да не переживайте вы так, дон Рамон.
Хлопнувшая где-то на верхних этажах дверь заставила их обоих вздрогнуть.
– Боже мой, какие сквозняки! Эти чертовы сквозняки когда-нибудь сведут нас всех в могилу…
Дон Рамон, не говоря больше ни слова, зашагал в направлении улицы Алькала. Звук его быстрых шагов тонул в топоте ног сотен прохожих, спешивших по улицам. Дон Рамон несколько раз оглядывался, чтобы проверить, не идет ли высокий светловолосый мужчина за ним. Куда он, Рамон, мог сейчас пойти? И что такого особенного было в этих чертовых книгах, раз ими вдруг так сильно кто-то заинтересовался?
13
Мадрид, 13 июня 1914 года
В библиотеке стеллажи высотой более пяти метров были сконструированы в два яруса, – верхний и нижний, – разделенные посередине длинным балкончиком. Чтобы попасть на этот балкончик, нужно было подняться по деревянной винтовой лестнице. Линкольн пол-утра рыскал по стеллажам, внимательно осматривая некоторые книги. Его удивляло, как это Геркулес умудрился обзавестись таким количеством книг. Полтора десятка лет назад его друг прозябал в бедности в гаванских трущобах, а вот теперь, в Мадриде, он стал человеком с высоким социальным статусом, обладающим немалым состоянием.
Подобные мысли роились в голове Линкольна, пока он брал в руки то экземпляр "Фауста" Гете на немецком языке, то какое-нибудь из произведений Зигмунда Фрейда, недавно опубликованных на испанском. По правде говоря, читать Линкольн не любил, но все же приучил себя прочитывать научные труды, в которых выдвигались новые идеи в области проведения уголовных расследований. Ему почему-то подумалось, что у Геркулеса должны быть подобные книги, и ему, Линкольну, было бы интересно почитать книги, содержащие анализ противоправного поведения людей и его причин. Но сейчас он искал книги из тех, которые упомянул Рамон-и-Кахаль.
Дверь библиотеки приоткрылась, и в проеме показалась голова Алисы. Ее маленькая соломенная шляпка и рыжие волосы подчеркивали выразительность ее зеленых глаз. Линкольн так и замер, глядя на Алису с высоты лестницы.
– Сеньор Линкольн, мне кажется, вам лучше спуститься вниз.
– Ой, извините, мои мысли были далеко отсюда, – смущенно пробормотал чернокожий американец.
– Мажордом сказал, что Геркулес ушел.
– Боюсь, он и в самом деле ушел, сеньорита Манторелья.
– Не называйте меня сеньоритой Манторелья – вполне достаточно и просто Алисы.
– Извините меня еще раз, сеньорита Алиса.
– Не сеньорита Алиса, а просто Алиса, – настаивала женщина, вытаскивая из волос шпильки, которыми была закреплена ее шляпка, а затем села в кресло.
Линкольн стал неуклюже спускаться вниз с лестницы. С большим трудом ему удавалось скрывать влечение, которое он испытывал к этой женщине. После той первой встречи в оперном театре он не раз вспоминал о ней, однако даже представить не мог, что ему доведется оказаться с ней наедине.
– На Кубе мы с вами, похоже, ни разу не встречались.
– Боюсь, что нет.
– Я жила там до четырнадцати лет, а потом, после того как мы проиграли войну, нам пришлось все бросить и уехать в Испанию.
– Я вам сочувствую, Алиса, – вздохнул Линкольн.
– Человеку не дано предугадать, что с ним может произойти в жизни.
– Ну, по крайней мере, дела у вашего отца шли отнюдь не плохо.
– Вы ошибаетесь, Джордж. Я ведь могу называть вас Джорджем?
– Да, конечно.
– Первые несколько лет ему приходилось весьма туго. Многие экспатрианты приезжали в Мадрид в надежде получить какую-нибудь административную должность, однако на всех должностей не хватало. Годами я встречала на улицах искалеченных солдат, просящих милостыню. Невеселая это была картина.
– Войны всегда приводят к трагическим последствиям.
– Кроме того, вскоре после нашего приезда в Испанию моя мама заболела и умерла. Я теперь для своего отца-адмирала – единственное утешение.
– Ваш отец – выдающийся человек.
– Когда ему предложили возглавить полицию Мадрида, к нему снова вернулась его былая энергичность.
Линкольн сел в кресло напротив Алисы и украдкой окинул взглядом стройную фигуру своей собеседницы. В свои тридцать лет эта женщина выглядела как молодая девушка, почти подросток. Ее белая, нежная и гладкая кожа уже собиралась возле уголков глаз и губ в крохотные морщинки, однако в ее зеленых глазах еще пылал юный задор. Голос ее был ни высоким, ни низким. Линкольн подумал, что смог бы вот так сидеть напротив нее и слушать, как она говорит, всю оставшуюся жизнь. Он мысленно представил эту женщину в роли матери его детей, сидящей рядом с ним у камина в жилом доме где-нибудь в пригороде Нью-Йорка – города, где чернокожие мужчины, бывает, женятся на белокожих женщинах. Подобные смешанные браки, правда, не находят там всеобщего одобрения, однако в Нью-Йорке, в этом космополитическом центре Соединенных Штатов разрешено практически все.
– Вы меня слушаете, Джордж? – спросила Алиса, заметив, что американец смотрит куда-то в пустоту. Линкольн тут же посмотрел на Алису и улыбнулся. – Вам неинтересно слушать про мою ничем не примечательную жизнь?
– Нет, наоборот, я думал о том, что сейчас – один из самых приятных моментов моего пребывания в Испании.
– Правда?
– Когда я сюда приехал, все происходило как-то слишком быстро. Я еще не отошел от долгого путешествия, и у меня болела голова от тех усилий, которые я прилагал, чтобы переводить в уме на английский все, что я слышал на испанском.
– Вообще-то вы очень хорошо говорите по-испански.
– Благодарю за комплимент, однако лично мне кажется, что я говорю на испанском языке довольно скверно, – возразил Линкольн, откидываясь на спинку кресла.
– Да нет же, очень даже хорошо. Однако вы мне ничего не рассказываете о себе. Как вам жилось все эти годы? Вы женаты, у вас есть дети?
Лицо Линкольна стало таким серьезным и даже печальным, как будто Алиса вдруг разбередила его старую рану, которая недавно качала заживать. Несколько лет назад он просил руки одной девушки, и она дала согласие, но им так и не довелось стать мужем и женой: она умерла от туберкулеза несколько месяцев спустя.
– Я, похоже, чрезмерно любопытна. Пожалуйста, простите меня, – сказала Алиса, заметив, каким стало выражение лица ее собеседника.
– У меня нет ни жены, ни детей, Алиса, – вздохнул Линкольн.
– Извините меня.
– Вы не сказали ничего такого, за что вам следовало бы извиняться. У меня нет ни жены, ни детей, потому что я посвящаю всего себя работе.
– Вы, наверное, влюблены в свою профессию.
– Можно сказать и так. Расследование уголовных преступлений интересует меня намного больше, чем то, чем я занимался, когда работал в службе внешней разведки. По крайней мере, будучи офицером полиции, я знаю, на чьей стороне я нахожусь. Уж лучше я буду защищать закон, нежели нарушать его во имя своей страны и по заданию ее правительства.
– Отец рассказывал мне кое-что о тех злоключениях, через которые вам пришлось пройти, когда вы проводили расследование в Гаване.
– Больше всего меня интересует психология преступника. Почему некоторые люди нарушают закон? Что движет человеком, совершающим жуткое преступление?
– Но сейчас вы с Геркулесом расследуете не преступление, а, скорее, странные происшествия, – заметила Алиса.
– Ваш отец держит вас в курсе проводимого нами расследования?
Алиса опустила глаза и поправила прическу. Она, похоже, сболтнула лишнее. Поднявшись с кресла, она стала разглядывать стоящие на стеллажах книги.
– Нет, но мы ведь живем с ним в одном доме. Иногда он проводит совещания со своими полицейскими инспекторами дома, а еще он приносит домой документы, относящиеся к проводимым ими расследованиям.
– Вы шпионите за своим отцом?
– "Шпионите" – это нехорошее слово. Очень нехорошее. Я, скажем так, просто стараюсь быть в курсе тех опасностей, которым может подвергнуться человек в нашем городе.
Алиса улыбнулась и начала ходить туда-сюда по комнате. Проходя в очередной раз мимо окна, она остановилась и, повернувшись лицом к Линкольну, оперлась на подоконник.
– Надеюсь, вы не из тех, кто думает, что женщинам в дела такого рода вмешиваться не следует.
– Нет, я так не думаю, однако расследование уголовного преступления – это очень деликатное дело.
– Вы полагаете, что я хожу и рассказываю налево и направо о том, как проходят возглавляемые моим отцом расследования уголовных преступлений? – В голосе Алисы зазвучало раздражение.
– Вовсе нет, но ваше вмешательство может помешать нашему расследованию.
– Вам в вашем расследовании, возможно, не хватает женского подхода.
– Женского подхода? – опешил Линкольн.
– Мы, женщины, способны заметить то, чего вы, мужчины, не видите.
– Не понимаю, что вы имеете в виду.
– Мы обращаем внимание на детали, которые для вас обычно остаются незамеченными, – сказала Алиса, подходя чуть ближе к Линкольну.
– Какие детали?
– Я не хочу совать свой нос в проводимое вами расследование. Вы только что сказали, что если посторонний человек вмешивается в расследование, то это чревато негативными последствиями.
– Вы, наверное, шутите, – с недовольным видом сказал Линкольн, поднимаясь с кресла.
– Нет, я говорю серьезно. Хотите, я расскажу вам о том, что я обнаружила?
– И что же вы обнаружили? – угрюмо спросил Линкольн.
– Те трое мужчин вели себя очень и очень странно, верно?
– Да.
– Они вели себя так, как будто их накачали наркотиками или словно они сошли с ума.
– Скорее, словно они сошли с ума.
– Вы читали произведение Кальдерона де ла Барки "Жизнь есть сон"?
– Нет.
– В нем рассказывается, как некий король дал своему сыну наркотики, чтобы тот был похож на сумасшедшего.
– У тех трех профессоров не обнаружили признаков употребления ими наркотиков.
– А где полицейские эти признаки искали?
– В их одежде, в их домашних вещах, в их организме.
– В одном из отчетов промелькнула деталь, которая натолкнула меня на другое предположение.
– О чем это вы, Алиса?
– Во время инцидентов все трое находились в полумраке – как будто кто-то погасил масляные лампы. Вам ведь известно, что в том здании еще не установлено электрическое освещение.
– А какое это имеет отношение к тому, находились ли профессора под воздействием наркотиков или нет?
– Кто-то мог сделать что-нибудь с лампами так, чтобы, пока они горят, они выделяли газообразное вещество, от которого у профессоров помутнело в рассудке, а затем этот кто-то погасил лампы, чтобы они не оказали аналогичного воздействия на охранников и прочий персонал библиотеки.
– Это все неправдоподобно.
– Неужели вам так трудно проверить, не было ли каких-нибудь фокусов с лампами? Или вы так решительно отвергаете это предположение только потому, что его сделала женщина? – возмутилась Алиса.
– Вы, я вижу, в мое отсутствие времени зря не теряете, – донесся с порога голос.
– Геркулес? И долго ты здесь уже стоишь?
– Достаточно долго для того, чтобы услышать вашу дискуссию о наркотиках. Мне кажется нелепым думать, что кто-то напичкал профессоров наркотиками, если не обнаружено ни малейших следов.
– Вы правы, Геркулес, однако мы с вами вполне можем предположить, что на профессоров воздействовали не наркотиками, а газом.
– Газом? Во многих странах производят газы, предназначенные для использования в военных целях.
– Такого не может быть, Геркулес. Использовать подобные средства на войне – это бесчестно.
– Времена меняются, и единственное, что сейчас имеет значение на войне, – это победа любой ценой. Так что не будьте романтиком.
– Геркулес! Ты, я вижу, умеешь выслушать женщину, – проговорила Алиса, беря Геркулеса под руку.
– Твое предположение очень многое для меня прояснило. Мне приходили в голову мысли о том, что профессоров каким-то образом напичкали наркотиками. Однако при этом получалось две неувязочки. Во-первых, мы не обнаружили ни малейших следов наркотиков. Во-вторых, действие наркотиков рано или поздно заканчивается, а профессора очень уж долго не приходят в себя. Что же повлияло на них так сильно, что они больше не могут даже разговаривать?
– Не знаю, – пожал плечами Линкольн.
– Сейчас мы все выясним, Линкольн. Вы не могли бы достать мне во-о-он ту книгу? – попросил Геркулес, показывая на толстенную книгу в кожаном переплете.
Американец залез на лестницу и взял с полки книгу.
– Давайте предположим, что профессора не сошли с ума, а надышались газом, от которого их охватила такая мучительная боль, что они сами себя изувечили – кто вырвал себе глаза, а кто откусил язык. От этого газа у них, возможно, возникли ужасно неприятные – просто нестерпимые – ощущения в глазах и в горле.
– Но какой именно газ мог оказать подобное воздействие? – поинтересовалась Алиса.
– Сейчас узнаем, – ответил Геркулес, кладя книгу на специальный пюпитр.
Он листал книгу в течение нескольких минут, а Линкольн и Алиса молча наблюдали за ним.