- Черный.
- Как орел.
- И как крест.
Неттельбек кивнул.
- Хорошо. Идемте со мной.
Они вышли из будки стражников. Неттельбека сопровождала пятерка мрачных типов, одежда которых выдавала наличие твердых предметов за пазухами.
- Куда мы идем? - спросил Бенджамен, ведя коня за узду.
- В небольшой дом за Кирхофс Шанце. Можете там ночевать и располагаться так долго, как захотите.
- Если капитан Сторман меня ожидает, то завтра на рассвете я уплыву, - ответил Бенджамен.
- Ожидает. "Чайка" стоит на якоре неподалеку от устья реки, под защитой пушек форта Мюнде. Еще сегодня ночью вы получите свежий провиант.
- Мне хотелось бы немедленно встретиться со Сторманом.
- Я уже послал за ним, герр О'Лири. Ваша операция удалась?
- Удалась.
- Это хорошо, хотя нам это вряд ли поможет. Наша армия отступает, в ней полно изменников и дезертиров. Вскоре Кольберг будет в осаде, разве что русские…
- Герр Неттельбек, - перебил его Батхерст, - если удалась и операция моих партнеров в Познани, то русские вам могут и не понадобиться, потому что никакой осады Кольберга не будет. Гарантировать этого я не могу, но такое возможно. Только не спрашивайте, в чем тут дело.
В полночь, уже поев и отдохнув, Бенджамен переговорил с капитаном и собирался лечь в чистенькой, но низкой комнате дома, искушающей давно забытым теплом и периной, когда Том доложил, что похищенный пришел в себя. Бенджамен тут же отправился в чулан, где на развернутом ковре сидел помятый Бонапарт. Какое-то время они молча глядели друг на друга.
- Приветствую ваше императорское величество, - с уважением сказал Батхерст. - Вы проиграли эту партию, сир, что является событием исключительным, и мне льстит, что это я вызвал его, а мне известно, что до сих пор вы никому не проигрывали, и что те, кто до сей поры занимали место в сундуке, тоже никогда не проигрывали.
Ему ответило молчание и какое-то ласковое спокойствие в усталых глазах монарха. Бенджамен почувствовал себя не в своей тарелке и, не зная, что еще сказать, спросил:
- Может вы голодны, сир?
Наполеон кивнул.
- Сейчас вам принесут поесть и подушку. Прошу выспаться, поскольку вас ожидает дальнее путешествие по морю.
Бенджамен вышел из чулана и наткнулся на младшего Диаса.
- Иди к Тому, - приказал он, - пускай возьмет у хозяйки еду, питье и принесет сюда.
- Я сам принесу, сеньор.
- Хорошо, но поспеши.
- И это самый настоящий Наполеон, правда, сеньор?
- Правда, парень.
- Настоящий император?
- Настоящий.
- И мы его похитили?
- Да, сынок, нам удалось. Ты тоже в этом участвовал и вел себя храбро.
- Да ну, чего там! Я ничего и не сделал, сеньор. Когда подрасту, я хочу быть таким как вы, сеньор!
- Беги за едой, парень, а то император умрет с голоду.
- А я всегда представлял, сеньор, что император такой здоровенный, как гора, и все его боятся. А когда мы его переодевали, он в подштанниках был такой смешной, ну совсем как до того, монах.
- Потому что они очень похожи. Ладно, иди уже.
- Уже иду, сеньор. В жизни не видел двух настолько похожих людей, даже бородавка за ухом у них на том же месте, хи-хи-хи!
Мальчишка побежал через сени, но на полдороги его догнал крик Батхерста:
- Верниииись!!!
Хуан замер на месте. Повернулся он медленно, на подгибающихся ногах, испуганный этим криком, в котором было что-то отчаянное, чего он никогда до сих пор не слышал от своего идола.
- Слушаю… слушаю, сеньор… Что-то случилось?
Батхерст оттер со лба капельки ледяного пота и спросил:
- О какой это бородавке ты говорил, парень?!
- Ну, за ухом, кажется, левым… И у того была такая же самая, сеньор. Я заметил в лесу, когда мы его переодевали.
- Божжжеееее!..
Батхерст согнулся, словно его ударили в солнечное сплетение и сполз по стене. Дергая волосы, он стонал:
- Божжже! Божжже…
- Сеньор! - испуганно вскрикнул Хуан. - Сеньор, да что с вами?! Мануэль… на помощь!
Том, Сий и старший Диас прибежали с оружием и увидели держащегося за голову Батхерста, шатающегося от стены к стене, давящегося мрачным скрежещущим смехом безумца. Бенджамен водил глазами по потолку и хохотал как сумасшедший беспрерывно, казалось, ему некогда даже воздуха набрать в легкие, как будто кто-то запустил чудовищный "перпетуум мобиле" смеха. Сий подскочил к нему, схватил обеими руками и резко тряхнул пару раз, и смех неожиданно прервался, уступая тяжелому дыханию. Во взгляде Батхерста появилось нечто осмысленное.
- Что случилось, сэр? - спросил моряк.
- Ничего… ничего не случилось… уже все. Идите спать… Хуан, ты принеси все-таки еду!.. Все… все… уже ничего!..
С места они сдвинулись, когда Батхерст подогнал их криком:
- Ну, чего ждете?!.. Идите к чертовой матери, пока я вам головы не отвернул! Все!..
Они ушли, поглядывая друг на друга с мрачным беспокойством. Бенджамен остался один. Он уперся в стену, глядя прямо перед собой, словно слепец, и молчал. Снаружи и внутри его была абсолютная пустота. Ноги превратились в свинцовые трубы, и он чувствовал себя сонным, вялым, обессиленным. Бенджамен понимал, что сломался, во что никогда бы не поверил, только это все доходило до него издалека, через туман спутавшихся образов и слов. Он чувствовал себя настолько измученным, будто три дня таскал камни. Неожиданно все утратило смысл… Стольких людей он погубил только лишь для того, чтобы дать себя обмануть как ребенка! Все его декларации, будто не цель для него главное, но только сама игра, ее ритм и движение, ее напряжение и мистика, что только это является важным - вдруг сделались глупыми и ненастоящими. Нужно было проиграть, чтобы до него дошло, что на самом деле важна была только цель, она одна могла принести ему удовлетворение и наполнить радостью победы. Но он вынул из колоды не ту карту и своей цели не достиг. И теперь вся мистика игры расплавилась в бессмысленности, отвращении, горечи и беспомощном бешенстве зазнавшегося импотента. Проиграл! И что с того, что проиграл в красивой игре, если игрой этой дирижировал кто-то другой, и кто-то другой создавал эту красоту? Красоту победы, поскольку красив только триумф. И с этим он уже ничего не мог поделать, ничего нельзя переиграть, и никакими, даже самыми умными словами ничего уже не изменить. Он проиграл в игре, в которой реванш не был предусмотрен. Проиграл!!!
Бенджамен закрыл глаза и услышал, как Гамлет говорит Розенкранцу и Гильденстерну:
"…Мне так не по себе, что этот цветник мирозданья, земля, кажется мне бесплодною скалою, а этот необъятный шатер воздуха с неприступно вознесшейся твердью, этот, видите ли, царственный свод, выложенный золотою искрой, на мой взгляд - просто-напросто скопленье вонючих и вредных паров…"
Его посетила безумная мысль: вернуться, найти того, кто стал причиной его поражения, кем бы тот ни был: маршалом или шефом французской контрразведки, Шульмайстером или Богом, и отплатить! Идиотизм, самоубийство, еще более бессмысленное, чем это поражение… "Что, смерти боишься, - с издевкой произнес он про себя, - проклятый, обманутый дурак!" Шекспир был прав. Быть - вот чего хочешь, когда проигрываешь. Всего лишь быть, как зверь! Он снова порылся в памяти:
Кто бы согласился
Кряхтя под ношей жизненной плестись,
Когда б не неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться.
Так всех нас в трусов превращает мысль.
Так блекнет цвет решимости природной
При тусклом свете бледного ума,
И замыслы с размахом и почином
Меняют путь и терпят неуспех
У самой цели…
Он обращался к самому себе словами, напитанными едкой горечью: Литтлфорд говорил, будто ты удачливый глупец. Ты поверил в то, что правдой является первое, но теперь осталось лишь второе! А ты даже не можешь принять проигрыша, как он, не моргнув глазом. Устраиваешь жалкий цирк перед своими людьми! Паяц! Паяц с Гамлетом на языке! Успокойся, соберись, хватит скулить!
Постепенно Бенджамен успокаивался. Пришел Хуан с подносом, полным еды. Он взял его из рук мальчишки и открыл дверь в чулан. Стоя на пороге, сказал:
- Вставайте, отче, пойдем ко мне.
Батхерст, не говоря ни слова, ждал, пока монах закончит есть, всматриваясь в его лицо с таким любопытством, словно увидал его впервые. Филиппин едва нарушил содержимое тарелок, вытер лоб и губы салфеткой, и с тем же невозмутимым спокойствием, с каким-то пугающим в его ситуации расположением духа поудобнее уселся и ждал. Бенджамен приготовил несколько вопросов, но сейчас, когда их следовало задать, они куда-то пропали, и потому он лишь сказал:
- Ты выиграл, монах.
- Не я, сын мой, выиграла справедливость, являющаяся служанкой Провидения. Я же был обычным предметом, орудием этой служанки.
- Врешь! Ты был орудием французов. С каких это пор Франция означает справедливость?
Монах не отвечал. Бенджамен подошел поближе и спросил:
- Ты не боишься смерти?
- А с чего бы мне ее бояться? Рождения я тоже не боялся. Почему человек должен бояться приговора Спасителя?
- Ну да! Ты мечтаешь стать мучеником! - съязвил Батхерст.
- Нет, сын мой, во мне нет столько гордыни.
- Кто нас предал? Ты?
- Я.
- Зачем ты это сделал?
- Чтобы не предать самого себя.
Бенджамену вспомнились слова Юзефа: "… иногда необходимо совершить малое предательство, чтобы спастись от большего". Он спросил:
- Ты имел в виду Польшу, которой французы, якобы, несут свободу? Те самые, которые обгадили ваш монастырь? Ты же сам говорил, что это плохие люди. Сам сказал: армия сатаны…
- То были не французы, сын мой, а баварцы. Но дело даже не в том. Плохих людей много, я и сам не из хороших. Гораздо хуже те, которые желают убивать невинных младенцев ради собственной выгоды. Человек, который нанял меня для сотрудничества с вами, угрожал убить мою племянницу, если я не стану вас слушать. Так как же я мог быть вам верен?
Бенджамен с ненавистью подумал о глупости Кэстлри и д'Антрагю.
- С какого времени ты играл против нас? - спросил он. - С момента моего прибытия в монастырь?…
- Намного раньше, сын мой.
- И за сколько же тебя купили французы?
- Никто меня не покупал. Я сам пришел к ним и позволил использовать против вас.
- Ага, вот почему ты спас меня в Гостыне, я был вам нужен. Но, ради Бога, почему? Ведь я был в ваших руках, меня арестовали.
Монах лишь развел руками, свидетельствуя собственное неведение.
- Это не мои дела, сын мой, но, возможно, все объяснит письмо, которое передали для тебя.
- Письмо? От кого?
- От господина Шульмайстера. Он просил передать его до того, как ты меня убьешь.
Ошеломленный этими словами, Батхерст, бессознательно, повторил последнюю фразу:
- До того, как я тебя убью… Где это письмо?
- Здесь, оно зашито в воротнике сорочки.
Воротник распороли ножом для разделки мяса, и Бенджамен развернул листок, плотно заполненный мелкими, старательно написанными строчками. Часть букв размыла влага, скорее всего, когда на воротник попал снег, но все можно было прочитать без особого труда:
"Приветствую тебя, англичанин. Не знаю твоего имени, но мне известна раса, которую ты представляешь, поскольку я сам принадлежу к ней. И это позволяет мне обращаться к тебе на "ты". Мы уже виделись. Помнишь то утро, когда ты возвратился из Гостыня? Мы разминулись во дворе, на мне была меховая шуба и смешная польская шапка, спасающая от мороза.
Поражения не стыдись. Все мы когда-нибудь проигрываем; разве может быть иначе среди таких как мы поэтов тайны? Поэт, как должно быть тебе известно, это человек, который постоянно вовлечен в заговоры, особенно - против самого себя, и тем самым он обречен. Как твой Гамлет. Такой приговор ничем не отменить, месяцем раньше, месяцем позже…
Ты проиграл на шахматной доске, и это тоже естественно, ибо в шахматах, как и в любой игре, как правило, кто-то проигрывает. Уже не столь естественно, что ты воспользовался шахматной машиной. Ты сделал это, чтобы обмануть меня, но при этом сам себя обвел вокруг пальца. Признаюсь, мне это доставило удовольствие, поскольку было забавно. Говорят, что ты цитируешь "Гамлета" на память? Помнишь, что он сказал королеве-матери: Забавно будет, если сам подрывник взлетит на воздух". Но в этой игре речь шла не о моем удовлетворении, и даже не о голове императора, хотя его безопасность является моей обязанностью, более того, призванием. Я не мог допустить и не допущу того, чтобы его свергли!
А теперь ты узнаешь, как проиграл. Ты хотел подсунуть мне монаха вместо монарха, пешку вместо короля. Своеобразный гамбит. Но я эту задумку перевернул - ты отдал короля за пешку. Последнюю ночь Наполеон был в твоих руках. Знаю, что это было безумием, но мне никаким способом не удалось преодолеть упрямство императора. Он вбил себе в голову, что лично примет участие в этой игре, хотя у меня под рукой было два двойника. Он поменялся местами с монахом сразу же после аудиенции, не без труда, поскольку мне нужно было отвлечь внимание двух изменников, следивших за орденским братом. Так что в пятницу вечером в Шамотулы приехал император, а в субботу утром, в сопровождении эскорта - твой монах, которого ты принял за Наполеона. Это был мой гамбит, англичанин. Я подставил под бой пешку, чтобы в результате забрать короля. Королевский гамбит. Может, ты назовешь это лучше?
Не удивляйся тому, что я не приказал тебя арестовать. Если бы я так поступил, то проиграл бы. Ты был моей самой сильной фигурой на шахматной доске, фигурой бесценной, с помощью которой я мог достичь своей основной цели - расшифровать организацию. Сейчас, когда я это пишу, мне еще не известны ее возможности, сила и влияние; я знаю мало, всего лишь какие-то слухи. Мне известно лишь то, что организация существует и действует. Но теперь, когда ты это читаешь, она моя! Благодаря тебе! Вот уже несколько месяцев все свои усилия я посвятил ее разработке, но все это было напрасно! И тут ты падаешь с неба и открываешь двери, через которые я пройду на другую сторону по коврику. Когда ты будешь читать эти строки, знай: я уже прошел!
Первым следом был д'Антрагю, гордец и дурак - как вообще вы можете использовать таких людей?! Нет, вас он не предал, просто, он не знает искусства конспирации. Твой любимый Шекспир писал: "Лис, когда он желает украсть ягненка, не лает". За д'Антрагю в Дрездене давно уже следил наш человек, который понял, что нечто готовится. Я начал догадываться, что это, когда д'Антрагю насел на монаха, угрожая ему. Это было ошибкой. Монах пришел к нам, и я начал ждать тебя, я мечтал о тебе, ты мне был ужасно нужен. Начиная с Гостыня, ты уже находился под постоянным наблюдением. Случайный арест в монастыре мог нам все испортить, но еще до того, как я успел принять меры, монах проявил достойную похвалы инициативу и освободил тебя. Случай этот был нам весьма полезен, поскольку, в результате ты поверил, будто монах ваш друг. Но на этом замечательном свете как правило, тот из наших врагов самый опасный, кто становится нашим другом. Или ты об этом не знал?
После подмены я тоже не мог тебя арестовать, поскольку спугнул бы каналий, которые устроили заговор в ближайшем окружении императора. Для меня будет наслаждением присутствовать на их казни…"
Бенджамен отложил письмо и закрыл глаза. Он мог представить себе эту сцену: в Познань возвращается фальшивый Наполеон, извещенное о подмене командование филадельфов раскрывается, желая приступить к действиям, и вдруг с изумлением узнает, что перед ними император настоящий! Чьи-то руки ложатся им на плечи, заговорщиков связывают, бросают в подвал, а там пытками извлекают самую тайную правду, имена, псевдонимы, схему организации - все. И это он, Батхерст, послужил Шульмайстеру ключом для того, чтобы открыть эти двери. Где же конец унижениям от этого поражения?! Он вернулся к чтению:
"Среди всего прочего, именно поэтому ты уедешь свободным. Конечно, я мог послать погоню и убить тебя без особого шума, где-нибудь в лесу или по дороге. Но я даже не пытался сделать это, и даже не потому, что об этом просил отец Стефан. Это романтик, фанатичный католик. Он увидел у тебя медальон с Девой Марией. Этим ты его подкупил. Но я бы не послушал его, если бы хотел тебя убить. Но не захотел, поскольку ты подкупил и меня. За тебя одного я отдал бы многих своих людей. Опять же, членов семьи не убивают. Такие как ты и я рождаются раз в столетие и образуют нечто вроде клана, который сам сеет смерть, но члены которого обязаны щадить друг друга, чтобы вид преждевременно не погиб. Но, несмотря на это, прошу, не переходи мне дорогу во второй раз, поскольку тогда мне пришлось бы тебя убить, или ты должен был бы убить меня, что мне тоже было бы неприятно.
И, наконец, последняя вещь, ради которой я это письмо и пишу. Игра закончена, так какой смысл убивать дальше? Если ты это уже сделал, тогда я тебя презираю и беру назад все то, что написал о тебе. Видимо, я ошибся, а ты вовсе не член клана. Но если ты так не поступил, а, думаю, что нет, ведь монах должен показать тебе это письмо до того, как ты пожелаешь ему мстить, тогда сдержись. Ты проиграл, но сражался красиво и мудро, так что не надо уничтожать эту красоту. Хотя бы затем, чтобы когда-то забрать в могилу хорошие воспоминания, ведь что другое можно туда взять?