В дыму курений улыбался позолоченный мальчик, а бронзовые цапли на черепахах, как символы счастья и вечности, стояли перед алтарем. С того дня бонза больше не говорил с Лиемом об учении Будды. Он показал ему карту Вьетнама: "Это Родина. Вверху плодородная дельта Красной реки, на юге - мощное разветвление Меконга. Не правда ли, похоже на две корзины, наполненные рисом десятого месяца? А вот и "гань" - бамбуковое коромысло, на котором они висят. Это Долгий хребет - Чыонгшон. Но меч чужеземцев отсек корзины от коромысла. Для меня, для вьетнамца. Кохинхина - другая страна. Я не смею поехать в Сайгон без разрешения чужеземцев. А в Далате сидит император-марионетка, которого французы привезли из Парижа и вертят им как хотят. Разве такими были наши древние императоры? Изображение Бао Дая никогда не поставят в поминальном храме. Народ вычеркнет его из своей памяти". - "Рассказывают, что он прошел выучку у тэев?" - робко осведомился Лием. "Всякое учение достойно, - ответил бонза. - И тэи - такие же люди, как все. Не в том их вина, что они с запада. А в том, что завоеватели. Захватчики, которые столько раз вторгались к нам с севера, разве были лучше? Запомни, Лием, что люди, которые твердят о белой коже и о желтой коже, - или очень глупые, или враги. Нашей родине грозит новая беда, на этот раз с востока. Когда я слышу шепот о том, что вся буддистская Азия должна собраться под одной крышей, мне мерещатся убийцы, которые под видом друзей стремятся проникнуть в дом, чтобы, когда все уснут, перерезать хозяину горло".
"Как мне называть вас в своих почтительных думах?" - осведомился Лием. "Просто Танг. Как у каждого буддиста, у меня есть тайное имя, которое назовут только в заупокойной молитве, - сурово и равнодушно ответил монах. - Так что тебе за дело, старик, до звуков, выражающих пустоту, коли истинного имени ты знать не можешь? - он пристально посмотрел на Лиема, и тот смущенно отвел глаза. - Пока ты видишь меня, зачем тебе слово? Останешься один - забудь обо мне. Понадобишься - найду".
Лием неторопливо потягивает крутой дым черного лаосского табака, и в бамбуковом кальяне хрипло рокочет вода. Он смотрит на крестьян, которые по колено в воде трудятся на рисовом поле, и размышляет о судьбе человека. Дано ли ему вкусить плоды труда своего? Лием знает, что пришло время жесточайших тайфунов. Поэтому, как бы ни был обилен разлив и благоприятны приметы, никто не может сказать, каков будет урожай десятого месяца. С неистовой силой обрушится очередной тихоокеанский тайфун на побережье, зальет террасы потоками соленой воды, и ни один зеленый росток не уцелеет. Если крестьяне вовремя не укрепят дамбы или чуть запоздают с посадкой, они могут не только потерять урожай, но и надолго загубить поле. Получается, что человек, соединяющий землю с небом, всего лишь игрушка ветра. Недаром эмблема "ян-инь" соединяет противоположности жизни.
О чем бы ни подумал сегодня старый Лием, он постоянно возвращается мыслью к монаху из пагоды на горе. Да и чему тут удивляться, если этот самый монах находится сейчас на сампане? Пока Лием покуривает на свежем воздухе, а внучка стирает на мостках праздничную тунику - нарядный лимонного цвета аозай, монах сидит внизу и за чашкой чая беседует с приятелями. Лием, конечно, догадывается, о чем говорят в тесной, разделенной висячими циновками каюте. Не впервой принимает он у себя ученого гостя. Высокая честь! И его городских друзей он тоже уже хорошо знает. Один из них студент, другой - монтер из "Сентраль электрик". Он сам так сказал. Лием знает правила вежливости. Потому и сидит на корме, что не хочет мешать умным людям обсуждать их важные дела. Так оно спокойнее. И чужой врасплох не застанет, если забредет ненароком на старый сампан.
Прохладой и миром дышат вечереющие дали. Над мачтой, на которой бессильно повис выцветший буддийский флажок, уже чертит стремительные фигуры летучая мышь. Угомонились куры в банановом садике на берегу. На соседнем сампане, похрустывая болотной травой, довольно хрюкают черные поросята. Кто-то играет на однострунном дане, и протяжная мелодия, то вздрагивая, то угасая, долго плывет над зеркальной водой, в которой отразилась на миг низко пролетевшая цапля. Парикмахер Зиой перестал возиться в бассейне с лотосами и тоже залюбовался рекой. Сейчас она и в самом деле красная, вернее, темно-багровая, будто остывающее железо в горне. Не успеешь моргнуть, как станет темно. В свайных домах у берега уже горят золотые звездочки. Такая же крохотная керосиновая лампочка теплится перед Лиемом. Света она почти не дает, зато радует сердце и отгоняет демонов ночи. Над ней приятно согреть кусок сушеной каракатицы или просто прикурить сигарету.
- А почему бы вам, дедушка, не послушать городские новости? - спросил, улыбаясь, монтер, выглянув из люка. - Они и вас касаются.
- Кому нужен неграмотный старик? - махнул рукой Лием. - Не хочется вас стеснять.
- Вы нам совсем не помешаете, - все так же с улыбкой, но настойчиво возразил парень. - Белый Нефрит, - позвал он негромко. - Можно вас на минуточку?
Девушка закончила стирку и с готовностью поспешила на зов. Даже про белье забыла. Но на полдороге спохватилась и вернулась назад. Так с тазом на голове, стройная и смеющаяся, она взошла на сампан. Белый с горьким запахом цветок был приколот к ее волосам. "И впрямь как тайская царевна", - залюбовался старик.
- Вы звали меня, братец Дык?
- Побудьте, пожалуйста, тут, наверху, прекрасная Хоанг Тхи Кхюе, пока дедушка Лием будет пить чай.
"Они знают друг друга по имени, и он назвал ее прекрасной", - дрогнуло сердце у старого Лиема. Но он ничего не сказал и покорно спустился вслед за парнем в синей спецовке. Поклонившись гостям, он присел на циновку в самом темном углу, но монах жестом пригласил его подвинуться ближе. На низком столике горела лампа "летучая мышь", на глиняной подставке стоял жестяной чайник с носиком в виде дракона и крохотные старинные чашки. Лием доставал их только по торжественным случаям. В обычные дни они с внучкой пользовались половинками кокоса. Семена лотоса и приторно-сладкую массу в банановых листьях принесли гости.
Монах пришел в простой крестьянской одежде. Только по бритой голове можно было догадаться, что он посвятил себя богу. И еще глаза, увеличенные стеклами сильных очков, открывали самоуглубленное спокойствие ученого человека. Как хозяин и старший по возрасту, Лием, преодолевая смущение, наполнил чашки.
- Вы говорили, что отец девочки умер? - В доме Лиема монах держал себя иначе, чем в пагоде. Иной становилась форма обращения к хозяину, менялся и весь стиль речи.
- Мы так решили с внучкой. С того дня, как его отправили на Пулокондор, от него не было вестей. Я справлялся в полицейском управлении, и мне сказали там, что он, наверное, умер.
Монах обменялся со студентом быстрым взглядом.
- Значит, полной уверенности у вас нет? - поинтересовался студент.
Лием только улыбнулся в ответ. Странный вопрос. В чем может быть полностью уверен человек на земле?
- Взгляните на эту карточку. - Студент вынул из бумажника пожелтевшее, в сетке трещин, фото. Монтер услужливо придвинул лампу.
- Конечно, это он, - прошептал Лием, не выпуская из рук фотографию, на которой в полный рост был изображен крепкий мужчина с винтовкой.
- Ошибки быть не может? - на всякий случай осведомился студент.
- Он это. - Лием снисходительно пожал плечами. - На память я пока не жалуюсь, и зрение у меня не такое уж плохое. С тридцати шагов могу расщепить стрелу арбалета о лезвие ножа.
- Тогда мы можем поздравить вас с большой радостью! - хлопнул в ладоши студент.
- Разрешите, я сбегаю сказать Белому Нефриту! - нетерпеливо вскочил на ноги монтер, хрупкий подвижный юноша с несколько приплюснутым носом, что придавало лицу обиженное выражение.
- Погоди, Дык, - задержал его монах. - Лучше споткнуться ногой, чем языком. Пусть скажет папаша Лием. Неожиданная радость подобна слишком сильному солнцу. Девочку надо подготовить.
- Отдайте ей карточку, дедушка, - кивнул студент и положил на столик небольшой узелок. - Тут немного денег, товарищ Лыонг откладывал их по пиастру. Он просил вас купить Хоанг самый красивый наряд.
- Это и вправду большая радость! - Лием потрогал куцую бородку. - Не знаю, как вас благодарить. - Значит, жив… И свободен? Как же это? - он беспомощно опустил задрожавшие руки.
- Ему помогли бежать с Пулокондора, - пояснил студент.
- Так, значит? - старик одобрительно поцокал языком. - А люди говорили, что оттуда не убежишь. - Он осуждающе покачал головой. - От дракона рождается дракон, от болтуна - болтун.
- Пулокондор и вправду страшное место, - сказал монах. - Но нет тюрем, из которых нельзя было бы убежать.
- Как внучка обрадуется! - Лием сладко зажмурился. - Позвольте мне кликнуть ее? - он просительно улыбнулся монаху, потом перевел взгляд на студента. - Пошлю ее в лавочку. Праздник-то какой! Как говорится, пришел гость в дом, нет курицы - давай утку.
- Приветствие ценнее подноса с едой, - ответил ему пословицей монах. - Конечно, ступайте к девочке, папаша Лием. Но только предупредите, чтоб никому не говорила. Это опасно для всех.
- Я понимаю, - подумав, кивнул старик.
- И не надо устраивать никакого пира. Мы еще немного поговорим и тихо разойдемся.
- Значит, так, товарищи, - сказал студент, когда старик ушел. Необходимо точно выяснить, что обещали японцам французы… А мы все гадаем: отзовут Катру или нет!
- Так люди говорят, - пожал плечами монтер Дык.
- Люди! - передразнил студент. - Факты нужны… Конечно, один губернатор вполне стоит другого. Катру - беспощадный и крутой человек, притом убежденный антикоммунист, но он не из тех, кто будет выслуживаться перед японцами. Поэтому его отставка, если это не выдумки, очень плохой признак.
- Не нам сожалеть о нем! - упрямо нахмурился Дык. - Не успел Даладье запретить компартию во Франции, как твой Катру позакрывал все наши газеты и клубы.
- Он такой же мой, как и твой, - спокойно возразил студент, пригладив рукой коротко подстриженные волосы. - Скажу даже больше. Власти начали наступление на демократические организации еще до начала войны в Европе, не дожидаясь директив. Еще в августе прошлого года были произведены обыски и аресты в редакциях "Дай най", "Нгай мой", "Нгыоймой" и "Notre voix", а месяц спустя только в одном Сайгоне закрыли четырнадцать газет.
- Тогда о чем разговор? - Дык раздраженно выплеснул остывший чай в таз. - Кто, как не Катру, подписал указ о конфискации всего имущества партии и профсоюзов? Пускай катится, пока цел!
- Не горячись, юноша, - подал голос монах. - Как ни жесток, как ни отвратителен империализм, откровенный фашизм много хуже. И если на смену администрации Катру придут люди из японского кэмпэтай, для Вьетнама наступят поистине ужасные времена.
- Вот и я о том же! - студент мимолетной улыбкой поблагодарил за поддержку. - Надо как можно скорее узнать о намерениях врага, чтобы попытаться сорвать возможную провокацию. Теперь ты наконец понял? - он обернулся к Дыку.
- Я-то понял, - вздохнул монтер. - Только что мы можем? Тысячи товарищей гниют в тюрьмах! Да и полиция совсем остервенела. Ты хоть знаешь, что в Ханое открыли четырнадцать новых участков? А принудительный набор в армию? На строительство дорог, аэродромов они тоже забрали…
- Знаю, - прервал его студент. - При желании мог бы кое-что и добавить. Например, про деятельность тайной полиции в провинциях Тхайбинь и Ханам. Только мы тут не для дискуссий собрались. Тебе поручено конкретное дело. Если ты не считаешь себя способным его выполнить, то так и скажи. Мы найдем замену.
- А теперь ты горячишься, - вновь вмешался монах. - Скажи, Дык, - он ободряюще потрепал юношу по плечу, - больше ничего не удалось выяснить?
- Пока нет, - он огорченно закусил губу. - Никто, по-моему, ничего определенного не знает. Можно лишь гадать о том, с чем прибыл из метрополии этот офицер. Одно достоверно: он не фельдкурьер.
- Уже кое-что, - монах убавил свет в лампе. - Необходимо все же выяснить, что это за птица. Простого майора во дворец не позовут… А теперь пора расходиться, друзья.
- Ты в город, Дык? - спросил, вставая, студент. - Пойдем вместе.
- Вместе? - замялся Дык. - Но я хотел помочь дедушке Лиему…
- Тогда тебе действительно лучше задержаться, - предупредил недоуменный вопрос студента монах.
Один за другим поднялись они по скрипучему трапу и, простившись с хозяином, тихо сошли на берег.
- Вы плачете, Белый Нефрит? - тихо спросил Дык, когда рубашка студента, мелькнув голубоватым отблеском, исчезла за поворотом дороги. - Отдайте мне ваш цветок. Расстанетесь с последней капелькой горечи.
Глава 3
После отставки правительства барона Хиранумы, принятой накануне окончательного разгрома военной группировки у Халкин-Гола, сменились еще два кабинета: Абе и Ионаи. Дипломаты, аккредитованные в Токио, гадали, кто сформирует новое правительство. Это было важно, хотя, несмотря на противоречивые метания японской дипломатии, общий политический курс страны оставался стабильным.
Провозглашенный Хиранумой принцип "Хаккоиту" - "Восемь углов под одной крышей" - проводился в жизнь с неуклонной последовательностью. Наиболее полное выражение он получил в программе "движения трех А", с ее предельно откровенными лозунгами: "Япония - лидер Азии", "Япония - защитник Азии", "Япония - свет Азии".
В буддистских странах такая пропаганда принесла определенный успех, несмотря на непримиримые противоречия между тхеравадским буддизмом и учением дзен северной школы, которому следовали в Японии. После большого наступления в китайской провинции Гуанси, предпринятого с целью захвата Нанкина, японские войска перерезали стратегические дороги во французский Индокитай. В распоряжении китайцев оставались только Бирманская дорога и железнодорожный путь Ханой - Куньмин. С этого момента вторжение в Тонкин стало вопросом времени. Ровно через неделю после начала войны в Европе министр иностранных дел Арита позволил себе несколько откровенных заявлений по поводу дальнейшей судьбы Индокитая и нидерландской Индии.
Государственный секретарь США Кордэлл Хэлл раздраженно высказался о планах включения стран Юго-Восточной Азии в сферу японского влияния. Но отношения между Вашингтоном и Токио, особенно после денонсации торгового договора 1911 года, и без того были натянутыми. Поэтому успеха американский демарш не возымел. А вскоре последовало поражение Франции и Голландии, и заморские территории остались без надлежащего прикрытия. Всего через несколько дней после капитуляции в Компьенском лесу Япония подписала договор о дружбе с таиландским правительством Пибула Сонграма, обеспечив себе выход к западным границам Индокитая и на юг Бирмы.
Английский посол Крейги, отправивший в прошлом году на Даунинг-стрит ликующую депешу о том, что кабинет Хиранумы отверг идею комплота с Германией, направленного против Запада и СССР, и высказался только за союз против России, забил тревогу. Беспокойство посла было вполне обоснованно. Поскольку вишистское правительство превратилось в германского союзника, свой первый удар Япония могла нанести по британским владениям: Бирме, Сингапуру, Малайе.
В Лондоне, на который волна за волной накатывали эскадрильи геринговских "штукка-бомберов", затаив дыхание ждали телеграфного сообщения из Токио. Имя нового премьера могло пролить хоть какой-то свет на ближайшие намерения японцев.
Стояло изнурительно жаркое лето. Насыщенная парами отработанного бензина морось мутной завесой висела в воздухе. Иностранные журналисты привыкли за последние месяцы вставать с первыми лучами солнца, когда на рыночном причале открывалась оптовая продажа рыбы. Одни дежурили перед воротами резиденции премьера, другие осаждали подъезды МИДа или телеграфного агентства Домэй Цусин. Однако историческим утром 21 июля почти весь корпус прессы собрался на площади перед императорским дворцом. Темно зеленели верхушки деревьев за высокой, сложенной из крупного камня стеной. Сумрачно блестела вода во рву, окружавшем дворец. Пошел час дракона, седьмой час утра, когда распространился слух, что император - тэнно - пребывает ныне в храме Иссэ. Именно там, перед алтарем предков, он и назовет, согласно обычаю своей божественной прародительнице - солнечной Ама-терасу - имена новых министров. Журналисты поспешно бросились к своим машинам, хотя прекрасно знали, что подступы к храму заранее перекрыла гвардия и токко кэйсацу - особая полиция министерства внутренних дел. Офицеры со звездочками в петлицах неторопливо прохаживались перед неподвижно замершим строем. Нечего было и пытаться обратиться к ним с каким-нибудь вопросом. Зеленая карточка прессы не оказывала на военных никакого действия. Да и едва ли сами они знали, что творится там под загнутой по углам черепичной крышей с колокольчиками, тускло бронзовеющей сквозь листву. Воротами неизвестности высился деревянный торий перед входом в запретный парк. Никто ничего не знал. Не было даже уверенности в том, что тэнно находится в храме. Возможно, он уже покинул в данную минуту храм и отбыл во дворец или, напротив, еще не приехал.
Иностранцам редко удавалось лицезреть невысокого замкнутого человека, именем которого была освящена политика могущественной дальневосточной державы. Да и самим японцам подобное счастье выпадало, как правило, раз в году. Слышать же речь небесного правителя, его божественный "голос журавля" могли только члены императорской семьи и приближенные.
В строгом соответствии с рангом вступали высшие сановники империи под сень криптомерий. Очистившись водой священного колодца, которую пили из серебряного черпака, они подходили к высокой курильнице и нагоняли на себя густой можжевеловый дым. Синтоистские жрецы в черных шапках едва успевали бросать в бронзовое чрево связки зеленых палочек. Когда последний придворный вошел в душистый сумрак храма, тэнно молитвенно сложил руки перед резной божницей. Бьющие из бокового забранного узорной решеткой окна пыльные струи света золотили генеральские галуны, бахрому свисающих с потолка флагов, барабаны и гонги. Жгучими точками тлели курительные палочки на алтаре.
Спокойно прозвучал в благоговейной тишине негромкий голос журавля. Кабинет министров вновь поручалось сформировать принцу Коноэ. В молитвенном сосредоточенном поклоне выслушали императорское решение приближенные. Торжественное богослужение в храме Ясукунидзиндзя, где навеки остаются души погибших за Японию воинов, решено было провести на следующий день. Операторы из радиовещательной корпорации "НК" спешно кинулись развешивать микрофоны. Но задолго до назначенной церемонии шифровальщики заперлись в бронированных помещениях посольских особняков и развернули свои таблицы.
Посол Крейги с облегчением перевел дух.
Специальный посланник фюрера доктор Херфер бросил неприязненный взгляд на посла Ойгена Отта и смял в кулаке спешное донесение, переданное через первого секретаря посольства. Его миссия провалилась.