Содержание:
УРОКИ МАСТЕРА 1
ФИНИКИЙСКИЙ КОРАБЛЬ 13
ОГНИ НА КУРГАНАХ 36
СПАРТАК 96
РАССКАЗЫ 108
АНТИЧНЫЙ ЦИКЛ В. ЯНА 124
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ 128
Примечания 130
ВАСИЛИЙ ЯН
Том 1
УРОКИ МАСТЕРА
"Исторический роман, помимо того, что он должен быть исторически точен и увлекательно написан, прежде всего должен быть учителем героики, "правды и добродетели"", - сказано Василием Яном (1875–1954) в статье "Проблема исторического романа", опубликованной 15 мая 1943 года в газете "Литература и искусство". Читаешь сейчас эту небольшую, всего в колонку, статью, помещенную в соседстве с информацией "Писатели в дни войны", пламенным публицистическим словом Якуба Кол аса "Славяне борются", памятным плакатом военных лет "Воин Красной Армии, освободи!" - и кажется, будто пожелтевшие полосы газеты по-прежнему пахнут пороховым дымом. Ведь в те же самые майские дни 1943 года Советское Информбюро сообщало о боях под Новороссийском и Лисичанском, о действиях разведчиков на Волховском фронте и партизан Могилевской области, о кровавых злодеяниях фашистских оккупантов на Витебщине.
Оперативная сводка "От Советского Информбюро" и… "Проблема исторического романа" - как сочеталось одно с другим в дни, смыслом и пафосом которых стал лозунг "Все для фронта, все для победы!", не оставлявший ничему другому ни времени, ни места? Ответ на вопрос содержит сама статья Василия Яна: "Прошлое народов нашей родины, в частности, и, в первую очередь, великого русского народа, дает неисчерпаемый материал для множества исторических романов. Оно служит источником понимания и познания исторически сформировавшегося характера сегодняшнего советского человека. Вот почему, созданный в наше время и отвечающий самым строгим требованиям, исторический роман не отвлекает от современности, а, наоборот, помогает глубже и серьезнее понять наше настоящее. Он будет жить и увлекать современные и будущие поколения, помогая находить в героических подвигах предков достойные, незабываемые образцы для подражания".
Эта мысль, рожденная героической и трагедийной эпохой Великой Отечественной войны, несущая ее выразительную печать, созвучна в принципе постоянным раздумьям А. М. Горького о социальном, нравственном, эстетическом воспитании историей. "Знание прошлого необходимо для того, чтоб молодежь научилась думать исторически. Исторически думать - это значит понимать жизнь как процесс непрерывного воплощения трудовой энергии в производство всего того, что называется материальной культурой… Исторически думать- это значит понимать, как вслед за работой создания материальной культуры и на ее почве возникла и развивается умственная, интеллектуальная культура…" . Талантливым воплощением "исторической мысли" и привлекали Горького первые исторические романы, выходившие из-под пера мастеров и творцов молодой советской литературы. "Незаметно, между прочим. - писал он в статье 1930 года "О литературе", - у нас создан подлинный и высокохудожественный исторический роман… какого не было в литературе дореволюционной, и молодые наши художники слова получили хорошие образцы, на которых можно учиться писать о прошлом…" .
В ряду особо выделенных писательских имен - А. Толстой, А. Чапыгин, Ю. Тынянов, Г. Шторм - Василий Ян не назван. Не удивительно: к моменту публикации горьковской статьи он еще не заявил о себе как об историческом романисте. Первые его рассказы на историческую тему - "Письмо из скифского стана" и "Трюм и палуба" появились в 1929 году в журналах "Всемирный следопыт" и "Вокруг света", а первая историческая повесть - "Финикийский корабль" - будет напечатана в 1931 году. Но вскоре после Первого съезда советских писателей, то есть спустя всего несколько лет, Горький, ознакомившись с первым вариантом романа Василия Яна "Чингиз-хан", обратится к тогдашнему члену редколлегии издательской серии "Исторические романы", будущему академику И. И. Минцу: "Вот интересная книга. Мне она в общем-то понравилась… Но чувствую… в ней чего-то не хватает. Почитайте рукопись как историк. Отвечает ли она истории?.."
"Мне эта рукопись, - вспоминает И. И. Минц спустя полвека, - сразу понравилась, и я прочел ее быстро - за два дня. Она оказалась написанной ярко и вдохновенно. Читая се, сразу видишь перед глазами всю эпоху се героев. События далеких лет освещены с позиций марксистско-ленинского понимания истории, во многом созвучны современности, повесть пронизана чувством патриотизма. Стало ясно, что это - необходимая книга, заполняющая большой исторический пробел в нашей художественной литературе, ее надо печатать.
По поручению М. Горького несколько позже мы встретились с Василием Григорьевичем Янчевецким (В. Яном) и долго беседовали, очень дружески, о его рукописи. Я сделал несколько замечаний и рекомендаций по ее содержанию, сводящихся главным образом к тому, чтобы усилить показ насилия и жертв завоевателя; говорил же К. Маркс о том, что "после прохода монголов трава не росла", и вместе с тем опрокинуть бытовавшее мнение, будто бы монголы проходили через покоряемые страны без всякого сопротивления, как нож сквозь масло. Горький согласился с моими замечаниями. "Грядет новый Чингиз-хан- Гитлер, - говорил Алексей Максимович, - и надо показать ужас его нашествия… важность и возможность ему сопротивляться…"
Так к немолодому, перешагнувшему уже 60-летний рубеж писателю пришло широкое общенародное признание. Его закрепила Государственная, в то время Сталинская, премия первой степени, присужденная за роман "Чингиз-хан" 12 апреля 1942 года. "Можно только приветствовать, - писала в тот день "Правда" в передовой статье, - появление таких произведений, которые на исторических примерах воспитывают художественные вкусы и учат бороться за независимость, честь и свободу своей родины так, как боролись славные наши предки…". Роман "Чингиз-хан", продолжал в том же номере "Правды" А. Фадеев, "по широте охвата события, по обилию материала, по зрелому мастерству - одно из наиболее выдающихся и своеобразных явлений советской литературы последних лет…".
То был писательский триумф Василия Яна. От литературных дебютов, состоявшихся на рубеже веков, его отделяли четыре десятка лет, напряженно прожитых в грозовых вихрях бурных, переломных событий народной истории, до предела заполненных неустанными духовными и творческими исканиями. Об этом повествуют и сам Василий Ян в автобиографическом очерке "Скитания и творчество" (1952), и его сын М. В. Янчевецкий, биограф писателя и исследователь его наследия, в книге "Писатель-историк В. Ян" (М., "Детская литература", 1977). Один лишь хроникальный перечень извлеченных из них фактов и сведений производит на редкость внушительное впечатление: даже в эпоху крутых исторических поворотов немногим людям достается биография, столь событийно насыщенная "переменой мест".
Конец 70-х - начало 80-х годов прошлого века - Киев, где Василий Янчевецкий родился, и Петербург, где прошло раннее детство. 80-е - начало 90-х годов - пора ученичества сначала в рижской, затем в ревельской (таллинской) гимназиях. 90-е годы - годы студенчества на филологическом факультете Петербургского университета. И не благопристойная, на радость близким, карьера чиновника по окончании учебы, а беспокойные годы странствий, или, как скажет о них писатель впоследствии, "хождения по Руси"…
"Осенью 1898 года в холодный и дождливый день я отправился в путь. В овчинном крестьянском полушубке и высоких смазных сапогах, с брезентовой котомкой за плечами и посохом в руке я смешался с толпой пешеходов.
Я шел в деревню потому, что меня тянуло бродить среди толпы, сблизиться с народом, великим, загадочным, таящим в себе неизмеримые силы и которому, я считал, вес мы, интеллигенты, должны служить. Для меня, как и для большинства интеллигенции той поры, под "народом" подразумевались преимущественно крестьяне, составлявшие подавляющую часть населения страны.
Останавливаясь в деревнях, я наблюдал ежедневный крестьянский быт, и мне самому хотелось испытать, понять заботы, радости и печали трудового народа, хотелось заглянуть в то, что называется "душой народа"! Ночевал на постоялых дворах, в крестьянских убогих избах, слушал рассказы мужиков об их бродяжничестве в поисках работы, предания и сказки бабушек, девичьи песни. Встречал я радушный приют у сельских учителей, тайно кипевших радикальными и революционными убеждениями, в землянках лесорубов, шалашах звероловов-охотников. У всех я видел под скромной "сермяжной" полунищенской внешностью большие думы, великодушные сердца, упорство, стремление вырваться из мучительных тисков нужды".
О том, как далеко простирались и как были разнообразны географические маршруты странствий, рассказывает, как бы продолжая отца. М. В. Янчевецкий. Будущий писатель "бродил по России, где пешком, где подсаживаясь на попутную телегу или в лодку.
Где только он не побывал: на берегу озера Ильмень, в Новгороде, в рыбацких поселках и крестьянских селах, в глухих лесах и пыльных степях, у сектантов возле озера Селигер и в деревнях Ржева и Смоленщины, в "народной школе" А. С. Рачинского у села Татева и в "воскресных школах" для крестьянских девушек Тульской губернии, в "Иконописной школе" при Троице-Сергиевой лавре, и в женском "братстве", организованном работницами Большой Ярославской мануфактуры.
Из Симбирска, пройдя берегом Волги до Казани, он тянул вместе с бурлаками тяжелую баржу с "астраханским товаром", а оттуда степью прошел к старинному городу Малмыжу… Записи о своих наблюдениях с дороги он посылал в Петербург и Ревель: часть их была напечатана в "С.-П. ведомостях" и "Ревельских известиях".
Побывал он и в Старом Мултане, в Удмуртии, городке, известном "Мултанским делом" , жил в деревне Кузнерки, где записывал песни и народные предания и был там даже зачислен деревенскими суеверными бабами в "чудородцы", "антихристовы работнички", несущие "конец света". Всюду он видел нужду, тяжелую мужицкую долю, неграмотность, невежество и особенно тяжкие картины частого недорода и неурожая в деревне, нищавшей и вымиравшей от голода и болезней.
Побывал он и в разных местах Украины; на связке плотов спустился по Днепру, от Орши до Киева и до Екатеринослава (ныне Днепропетровск), был в Кременчуге, и в шахтах Криворожья, и на Полтавщине. Тогда же на пути в Казань, на "Владимирке", тракте Москва - Владимир, по которому гнали каторжан в Сибирь, он услышал от переселенцев, медленно тянувшихся по тракту обозами в сторону Урала, народную крестьянскую легенду о будто бы существующей где-то далеко на востоке, в Сибири, привольной и непаханой тучной земле - "Зеленом клине", куда стремились измученные нуждой, бросившие истощенные клочки неурожайной земли русские переселенцы.
При поездке в Вологду и на Онежское озеро по Мариинскому каналу (впоследствии здесь построен Беломорско-Балтийский канал) к ссыльному другу - студенту В. Ветринскому (Чешихину), "пешеход" в Свири едва не стал жертвой бандитской шайки, заманивавшей, грабившей и убивавшей проезжих, и спасся чудом, отплыв на караване барж с "красным товаром". Там В. Ян познакомился со старым отставным "морским волком" - старшиной каравана, поведавшим о многих своих удивительных плаваниях вокруг света. "Жизнь- это большое "колесо с крючком"… Бывает, что крючок подойдет к тебе совсем близко, и если за него ухватиться, то колесо подымет так высоко, что оттуда, сверху, откроется вид на весь мир. Хватайся за крючок, и ты увидишь то, чего в другой раз увидеть не придется…" Мой отец впоследствии часто вспоминал эти слова старшины, говоря об удивительных поворотах своей судьбы…" .
В жизни В. Г. Янчевецкого на протяжении первого полувека они следовали один за другим. Конец 1899-го - начало 1900 года он проводит в поездках по Англии как корреспондент газет "Новое время" и "Ревельские известия". По возвращении из Англии отправляется в Асхабад (нынешний Ашхабад), где служит в канцелярии начальника Закаспийской области. Это "вызвало далеко идущие последствия, наложившие отпечаток на всю мою жизнь и творчество. Так я из "пешехода" превратился во "всадника"…", - не без самоиронии вспоминал он впоследствии свой первый приезд в "казавшийся… сказочным городок-крепость на границе пустыни и диких гор", где "долго чувствовал себя как в стране, похожей на мир из романов Фенимора Купера и Майн Рида. И первое, о чем я страстно мечтал, - это иметь дивного верхового коня, самому ухаживать за ним и странствовать на нем в далеких поездках по пустыням и горным ущельям". Исполнение мечты не пришлось откладывать надолго.
Поселившись в Асхабаде, Василий Янчевецкий сблизился с военными и чиновниками, которые, разделяя демократические настроения и убеждения, основали "Закаспийский кружок любителей археологии, Общество исследователей Закаспия, Общество востоковедения, городскую библиотеку и музей. Эти люди преподавали, лечили, строили, изучали Туркмению, ее язык, фольклор, литературу, искусство, архитектуру и историю древнего туркменского народа". В их кругу он тоже "стал изучать Среднюю Азию, Туркмению и сопредельные страны и писать о них свои впечатления, очерки, статьи, рассказы, печатаясь в обеих местных газетах, а также в петербургской печати… Посещал я городские библиотеку и музей, собрания членов обществ востоковедения и археологии, исследования Закаспийского края и другие собрания, но особенно я пытался завести дружбу с туркменами - аборигенами страны, изучал туркменский язык, а бывая в туркменских кочевьях, беседовал с их жителями". Сильнее и больше всего будущего писателя "манили бирюзовые дали, таинственные персидские горы, мечты о скитаниях по Азии". Повинуясь этому зову древних караванных путей и необжитых пустынных просторов, он совершил множество служебных, инспекторских и экспедиционных поездок вдоль персидской и афганской границ, в Мерв (нынешние Мары), Хивинское ханство и Бухарский эмират, в Самарканд, Ташкент, Фергану, на полуостров Мангышлак, нефтяные промыслы Каспия и острова-лепрозории. Не однажды пересекал, причем по разным нехоженым маршрутам, Каракумскую пустыню, которая навсегда поразила воображение с того первого раза, когда открылась в окно поезда взору, жадному до новых впечатлений.
Под конец своего первого пребывания в Средней Азии непоседливый чиновник, неугомонный журналист-путешественник присоединился к экспедиции американского геолога Хэнтингтона и вместе с нею прошел через Персию до границ Индии. На этом пути его поджидала экзотическая встреча "в кочевье Машуджи - одного из племен народа Люти, где живут одни женщины, и поэтому мужчинам, а тем более кяфирам (неверным), тут нечего делать".
Новую веху судьбы открыла перед Василием Янчевецким русско-японская война. Покинув Среднюю Азию, он едет через Сибирь и Дальний Восток в Китай и Маньчжурию, где вплоть до конца войны исполняет обязанности военного корреспондента Санкт-Петербургского телеграфного агентства (СПТА). Затем снова служба в Ташкенте, а с начала 1907 года - Петербург, где он работает и печатается в газете "Россия", преподает латынь в гимназии (среди его тогдашних воспитанников - будущие советские писатели Всеволод Вишневский, Всеволод Рождественский, Евгений Федоров), издает для учащихся дешевый еженедельный журнал "Ученик". И, верный себе, своему неискоренимому пристрастию к ближним и дальним странствиям, совершает не столь продолжительные, как раньше, но по-прежнему увлекательные и зачастую рискованные поездки по странам Ближнего Востока и на Крайний Север, в Сербию и снова в Персию…
В преддверии первой мировой войны 1912–1914 гг. Василий Янчевецкий, будучи корреспондентом СПТА в Турции и на Балканах, находится в Константинополе, а непосредственно в войну - в Бухаресте и Яссах как представитель Петроградского телеграфного агентства в Румынии и на Балканах. "После Октябрьской социалистической революции и начала гражданской войны в России, - свидетельствует М. В. Янчевецкий, - мой отец в Яссах получил несколько предложений от иностранных телеграфных агентств служить у них с последующим отъездом за границу. По тем временам это были все выгодные предложения, но отец отказался от них. Он не хотел покидать Россию, которую любил превыше всего" .