Когда боль от кашля унялась, мысли его вернулись к одеялу. Мне надо согреться. Ему понадобились все силы, чтобы поднять голову. Одеяло лежало в двадцати футах. Перекатившись с бока на живот, он выкинул перед собой левую руку. Затем Гласс согнул левую ногу, и, подтянувшись, оттолкнулся. Подтягиваясь здоровой рукой и ногой, он полз по поляне. Двадцать футов показались двадцатью милями, и трижды он остановился передохнуть. Каждый вздох с хрипом вырывался из горла, и Гласс вновь почувствовал ноющую боль в развороченной спине. Когда одеяло оказалось в пределах досягаемости, он потянулся к нему. Хью натянул его на плечи, прильнув к толстой и тёплой шерсти одеяла гудзонова залива . И потерял сознание.
Всё долгое утро тело Гласса сражалось с воспалёнными ранами. Он то впадал в забытье, то вновь приходил в себя, витая где-то между этими состояниями, рассматривая окружавшее его, как отдельные страницы книги, рассеянные осколки истории, не имеющие начала и конца, бессвязные. Придя в сознание, он отчаянно желал вновь заснуть, только чтобы облегчить свои страдания. Но в те мгновения, когда он выходил из забытья, его преследовала навязчивая, ужасающая мысль, что он может и не проснуться. Вот так приходит смерть?
Гласс не знал, сколько времени пролежал, когда появилась змея. Со смесью ужаса и восхищения Хью наблюдал, как она неторопливо выползла из леса на поляну. В её движениях присутствовала осторожность; змея остановилась на поляне, её язык заскользил, ощупывая воздух. Но несмотря на это, в повадках змеи проглядывал хищник, уверенно выслеживающий добычу. Змея вновь поползла вперед, её медленные извивающиеся движения внезапно ускорились, придав ей необычайное проворство. Она нацелилась на него.
Гласс хотел было откатиться в сторону, но в движениях змеи было нечто роковое. Затуманенный разум Гласса помнил о совете не двигаться при встрече со змеёй. Он замер, отчасти загипнотизированный, отчасти по собственной воле. Змея подползла на расстояние в несколько футов от его лица и застыла. Гласс смотрел, пытаясь перенять немигающий взор гадины. Но не мог с ней тягаться. Чёрные глаза змеи были так же беспощадны, как и чёрная смерть. Он завороженно следил, как змея свернулась в клубок, её тело напряглось с единственной целью - метнуться вперед и напасть. Её язык непрерывно скользил, осязая, ощупывая воздух. В середине клубка начал покачиваться из стороны в сторону хвост, гремя как метроном, отсчитывающий последние мгновения перед смертью.
Первый выпад змеи оказался столь стремительным, что Гласс не успел увернуться. Он в ужасе смотрел, как голова гремучей змеи метнулась вперед с открытой пастью, обнажив клыки с сочащимся ядом. Зубы вонзились Глассу в предплечье. Он вскричал от боли, когда гадина вцепилась в него, тряхнул рукой, но зубы держались, и змея раскачивалась в воздухе вместе с рукой. Наконец змея упала, её длинное тело свалилось прямо перед Глассом. Прежде чем тот смог откатиться, змея вновь свернулась кольцом и атаковала. В этот раз Гласс не смог закричать. Гадина погрузила зубы ему в горло.
Гласс открыл глаза. Солнце стояло прямо над ним; только из такого положения его лучи проникали на поляну. Гласс осторожно перекатился на бок, чтобы спрятаться от палящих лучей. В десяти футах от него вытянувшись лежала змея. Час тому назад она проглотила зайчонка. Теперь огромный бугор исказил размеры змеи, пока заяц медленно опускался в её желудок.
Гласс в страхе посмотрел на свою руку. Там не было следов укуса. Он осторожно коснулся шеи, почти ожидая найти прицепившуюся змею. Ничего. Он с облегчением осознал, что змея,- по-крайней мере, змеиные укусы - были просто приснившимся кошмаром. Он опять бросил взгляд на застывшую змею, переваривавшую свою добычу.
Хью отвел руку от горла. Он почувствовал плотный налёт солёной испарины от обильного потоотделения, хотя его кожа была прохладной. Лихорадка отступила. Вода! Тело изнывало от жажды. Он пополз к ручью. Растерзанное горло позволяло делать лишь самые короткие глотки. Даже они причиняли боль, хотя ледяная вода бодрила, придавала сил и очищала.
Знаменательная жизнь Хью Гласса началась вполне заурядно, с рождения первенцем в семье Виктории и Уильяма Глассов, английского каменщика в Филадельфии. К концу столетия Филадельфия переживала бум, и строители не находили недостатка в работе. Уильям Гласс так и не стал богачом, но вполне комфортно обеспечивал своих пятерых детей. Как истинный каменщик, Уильям считал родительский долг основой всего. Главную цель своей жизни он видел в том, чтобы дать детям образование.
Когда Хью проявил недюжинные способности к учебе, Уильям посоветовал ему подумать о карьере законника. Но Хью совсем не проявлял интереса к белым парикам и заплесневелым книгам. У него была своя страсть - география.
На той же улице, где жила семья Глассов, находилась контора судоходной компании "Роусторн и Сыновья". В вестибюле своего здания они выставили огромный глобус, один из немногих в Филадельфии. Каждый день, возвращаясь из школы, Гласс сворачивал в контору, вертел глобус вдоль оси, пальцами исследуя океаны и горы. Стены помещения украшали цветные карты, изображавшие важнейшие торговые пути. Тоненькие линии пересекали океан, соединяя Филадельфию с великими портами мира. Хью нравилось мечтать о местах и людях на концах этих тонких линий - от Бостона до Барселоны, от Константинополя до Китая.
Не желая сильно ограничивать сына, Уилльям предложил Хью стать картографом. Но для Хью простое составление карт выглядело делом слишком пассивным. Увлечение Хью крылось не в абстрактном изображении мест, но в них самих, во всех обширных областях, отмеченных как терра инкогнита. Картографы тех времен населяли эти неизведанные местности изображениями самых причудливых и устрашающих монстров. Хью часто гадал, существуют ли в действительности эти чудовища, или они просто творение пера картографа. Он спросил отца, но тот ответил: "Не знаю". Отец хотел припугнуть Хью, подтолкнув его к более практичному занятию. Но замысел его провалился. В тринадцать лет Хью вознамерился стать капитаном корабля.
В 1802 году, когда Хью исполнилось шестнадцать, Уильям, опасавшийся, что мальчик может сбежать в море, сдался желанию сына. Уильям был знаком с голландским капитаном фрегата компании "Роусторна и Сыновья" и попросил взять Хью на борт юнгой. Капитан, Йозиас ван Артцен, не имел сыновей. Он всерьёз взялся за Хью и в течение десяти лет обучал его корабельному мастерству. Ко тому времени, когда в 1812 году капитан умер, Хью дорос до должности первого помощника.
Война 1812-го года прервала привычную торговлю "Роусторна и Сыновей" с Британией. Компания быстро переключилась на новое и прибыльное дело - прорыв блокады. Войну Хью провёл, уворачиваясь от британских военных кораблей на своем быстром фрегате, перевозя сахар и ром из Карибского моря к, охваченному войной, американскому побережью. После окончания войны в 1815 году "Роусторн и Сыновья" сохранили карибское предприятие, а Хью стал капитаном небольшого грузового судна.
На тридцать первом году своей жизни Хью повстречал Элизабет ван Артцен, девятнадцатилетнюю племянницу своего наставника-капитана. В День Независимости "Роусторн и Сыновья" устроила праздник с групповыми танцами и кубинским ромом. Сам танец не располагал к общению, но вылился в дюжину отрывочных, головокружительных и волнительных обменов репликами. Гласс заметил в Элизабет нечто особенное, неотразимую уверенность в себе. Хью Гласс был сражен.
На следующий день он нанёс ей визит, и так каждый раз, когда причаливал в Филадельфии. Элизабет была образована, повидала свет, и с легкостью поддерживала разговор про дальние страны и их жителей. Они могли беседовать не договаривая; каждый способен был закончить мысль за другого, с легкостью смешили друг друга своими рассказами. Время, проведённое вдали от Филадельфии, превратилось в пытку. Блеск рассвета напоминал Глассу о её глазах, освещённые луной паруса - её молочно-белую кожу.
Ярким майским днем 1818-го года, Гласс вернулся в Филадельфию с маленькой вельветовой коробочкой в нагрудном кармане сюртука. Внутри находилась блестящая жемчужина на тонкой золотой цепочке. Гласс преподнёс подарок Элизабет и попросил её руки. Свадьбу они запланировали на лето.
Спустя неделю Гласс отплыл на Кубу. Там он застрял в порту Гаваны, ожидая разрешения разногласий по поводу задержавшейся партии в сотню бочонков рома. Месяц спустя в Гавану прибыл другой корабль компании. С собой он привёз письмо от матери Гласса с известием о кончине отца. Мать молила его, не мешкая, отплыть в Филадельфию.
Гласс понимал, что разрешение разногласий по доставке рома может затянуться не на один месяц. За это время он мог доплыть до Филадельфии, уладить дела в имении отца и вернуться на Кубу. Если юридические разногласия разрешатся быстрее, то его первый помощник может отвести судно в Филадельфию. Гласс купил место на "Боните Морене", испанском торговом судне, направлявшемся в Балтимор.
Но как оказалось, испанскому купцу не было суждено добраться до укреплений форта МакГенри. А Глассу не суждено больше увидеть Филадельфию. Спустя день после отплытия из Гаваны на горизонте показался корабль без флага. Капитан "Бониты Морены" попытался сбежать, но неповоротливое судно не могло тягаться с резвым пиратским куттером. Куттер поравнялся с торговцем и дал залп картечью из пяти пушек. С пятью мертвыми моряками на руках, капитан спустил флаг.
Капитан ожидал, что, сдавшись, получит пощаду. Он её не получил. Двадцать пиратов взошли на борт "Бониты Морены". Главарь, мулат с золотым зубом и цепью, приблизился к капитану, который чинно стоял на квартердеке.
Выхватив из-за пояса пистолет, мулат прострелил капитану голову. Экипаж и пассажиры стояли потрясенные в ожидании уготованной им участи. Среди них стоял и Хью Гласс, разглядывая буканьеров и их корабль. Они говорили на смеси креольского, французского и английских языков. Гласс вполне справедливо подозревал, что они были баратарскими пиратами - пехотой разрастающегося синдиката пирата Жана Лафита .
До начала войны 1812 года Жан Лафит долгое время был чумой Карибского моря. Американцы не обращали на него почти никакого внимания, так как его жертвами в основном становились британцы. В 1814 году Лафит обнаружил законную управу на ненавистных ему англичан. Сэр Эдвард Пекенхэм и шесть тысяч ветеранов Ватерлоо осадили Новый Орлеан. Главнокомандующий американской армией, генерал Эндрю Джексон , обнаружил численное превосходство врага - пять к одному.
Когда Лафит предложил услуги своих баратарианцев, Джексон не спрашивал рекомендательных писем. Лафит и его люди доблестно сражались в сражении при Новом Орлеане. На фоне восторга после победы американского оружия, Джексон ходатайствовал о полном прощении прошлых преступлений Лафита, на что президент Мэдисон быстро согласился.
Лафит не намеревался оставлять избранную им профессию, но быстро смекнул все выгоды покровительства. В то время Мексика находилась в состоянии войны с Испанией. На острове Гальвестон Лафит основал поселение, названное им Кампече, и предложил свои услуги Мехико. Мексиканцы наняли Лафита и его небольшой флот, дав разрешение нападать на любой испанский корабль. Лафит же, в свою очередь, получил лицензию на грабёж.
Безжалостная сторона этого договора теперь развернулась во всей красе перед глазами Хью Гласса. Когда два члена экипажа вышли вперед, чтобы помочь смертельно раненному капитану, их тоже застрелили. Трёх находившихся на борту женщин, включая древнюю вдову, перевели на борт куттера, где их с приветственными криками встретили ухмыляющиеся пираты. Пока один отряд пиратов спустился в трюм осмотреть груз, другая группа взялась за детальный осмотр экипажа и пассажиров. Двое почтенных мужчин и тучный банкир были раздеты догола и сброшены за борт.
Мулат говорил на смеси испанского с французским. Он встал перед захваченным экипажем, разъясняя стоящий перед ними выбор. Любой человек, отрекшийся от Испании, мог перейти на службу к Жану Лафиту. Любой несогласный присоединится к капитану. Дюжина оставшихся в живых матросов выбрала Лафита. Половину перевели на куттер, другая присоединилась к пиратам на "Боните Морене".
Хотя Гласс почти не говорил на испанском, он понял смысл ультиматума мулата. Когда мулат подошел к нему, держа в руке пистолет, Гласс ткнул пальцем в грудь и произнес одно слово на французском: "Marin". Моряк.
Мулат в молчании оценивающе посмотрел на его. Уголок его рта растянулся в ухмылке, когда он произнес: - A bon? Okay monsieur le marin, hissez le foc . Поставьте кливер.
Гласс отчаянно копался уголках своего слабого французского. Он понятия не имел, что значило " hissez le foc". Хотя вполне отчетливо понимал, как высоки ставки, связанные с успешным прохождением испытания мулата. Предположив, что испытание включает себя его состоятельность как моряка, он уверенно прошел на нос корабля, коснувшись кливера, который приводит судно к ветру.
- Bien fait monsieur le marin , - произнес мулат. Стоял август 1819 года. Хью Гласс стал пиратом.
Гласс вновь посмотрел на просвет между деревьями, куда убежали Фицджеральд с Бриджером. Он заскрипел зубами при воспоминании об их поступке и в очередной раз почувствовал неодолимое желание броситься за ними в погоню. Но на этот раз он чувствовал и слабость. В первый раз за всё время после нападения медведя его разум был ясен. Вместе с ясностью пришло тревожное осознание своего положения.
С большим трепетом Гласс принялся осматривать свои раны. Правой рукой он коснулся краев скальпа. Он поймал расплывчатое отражение своего лица в лужице родника и заметил, что медведь едва не скальпировал его. Хью никогда не был тщеславным, и нынешнее состояние его внешности его почти не взволновало. Если он выживет, то шрамы могут даже принести ему определенное уважение среди приятелей.
Что действительно его заботило, так это горло. Не имея возможности толком осмотреть рану, разве что в расплывчатом отражении родника, он осторожно касался её пальцами. Компресс Бриджера отвалился, когда он днем ранее ползком преодолел небольшое расстояние. Гласс коснулся швов и и порадовался, что капитан Генри обладает элементарными навыками хирурга. Он смутно помнил, что капитан корпел над ним после нападения медведя, хотя детали и хронологический порядок оставались в тумане.
Склонив шею к воде, он смог разглядеть метки когтей, тянувшиеся от плеча к горлу. Медведь глубоко прошелся сквозь мышцы грудной клетки и предплечья. Живица Бриджера затянула раны. Они выглядели сравнительно чистыми, хотя острая мышечная боль не позволяла ему поднять правую руку. Живица навела на мысли о Бриджере. Он вспомнил, что мальчик обрабатывал раны. Но отнюдь не образ ухаживающего за ним Бриджера засел в сознании.
Вместо этого он видел Бриджера оглядывающимся на краю поляны с украденным ножом в руке.
Взглянув на змею, Гласс подумал: "Господи, все бы отдал за свой нож." Гадина пока не шевелилась. Он подавил мысли о Фицджеральде и Бриджере. Не сейчас.
Гласс посмотрел на правую ногу. Колотые раны на бедре тоже были смазаны смолой Бриджера. И также выглядели чистыми. Он осторожно вытянул ногу. Она одеревенела, как у трупа. Хью проверил ногу, слегка перенеся вес и затем надавив на неё. От ран незамедлительно нахлынула мучительная боль. Ясно, что ноге не вынести его веса.
Напоследок Гласс левой рукой исследовал глубокие порезы на спине. Его пальцы нащупали пять параллельных порезов. Он коснулся вязкой мешанины живицы, швов и струпьев. Когда он взглянул на руку, то увидел на ней свежую кровь. Порезы начинались от ягодиц и становились глубже к спине. Самая глубокая рана находилась между лопатками, куда рука не могла достать.
Закончив самоосмотр, Гласс пришел к нескольким бесстрастным выводам - он беспомощен. Если индейцы или хищники его обнаружат, он не сможет оказать им сопротивления. Он не может дальше оставаться на поляне. Он не был уверен в том, сколько дней провел в лагере, но понимал, что скрытый родник должен быть отлично известен всех индейцам в округе. Гласс не понимал, почему его не обнаружили вчера, но знал, что его удача может на этом закончиться.
Несмотря на угрозу нападения индейцев, Гласс не намеревался удаляться от Гранда. Это признанный источник воды, еды и способ ориентации. Тем не менее, перед ним стоял один решающий вопрос - вниз или вверх по течению? Как ни хотелось Глассу незамедлительно броситься в погоню за предателями, он понимал, что подобный шаг - безумие. Он один и безоружен во враждебной местности. Он ослаб от лихорадки и голода. Он не может ходить.
Как ни мучительна была мысль об отступлении, даже временном, Гласс понимал, что иного выбора не существует. Торговый пост Форт-Бразо находился в трехсот пятидесяти милях вниз по течению, у слияния Уйат-Ривер с Миссури. Если он сумеет туда добраться, то сможет запастись провизией и тогда уже всерьез взяться за преследование.