Самоубийца - Эрдман Николай Робертович 9 стр.

Действие пятое

Кладбище. Возле кучи земли свежевырытая яма.

Явление первое

Александр Петрович, Аристарх Доминикович, Виктор Викторович.

Александр Петрович. Вот отсюда, отсюда смотрите, товари­щи. Как вам нравится?

Аристарх Доминикович. Я считаю, что место довольно при­личное.

Александр Петрович. Да уж что говорить, Аристарх Доми­никович, как себе выбирал.

Аристарх Доминикович. Между прочим, я все собираюсь спросить: приглашенья разосланы?

Александр Петрович. Всем разосланы.

Виктор Викторович. Нет, не всем.

Аристарх Доминикович. Как – не всем?

Виктор Викторович. Мы совсем позабыли о Феде Питунине. Нужно было ему приглашенье послать.

Аристарх Доминикович. Так о чем же вы думали?

Виктор Викторович. Я, к несчастью, не видел его два дня, не до этого было, Аристарх Доминикович.

Аристарх Доминикович. Ну не так это важно, в конце концов.

Виктор Викторович. Что же важно, по-вашему?

Аристарх Доминикович. Самое важное – чтобы заго­ворило общественное мнение.

Явление второе

Мимо могилы проходят две старухи.

Первая. Ах, я дурочка старая.

Вторая. Что такое?

Первая. Как же я пропустила, скажите пожалуйста, свежую вырыли.

Вторая. Нет, я утром заметила; я как в церковь трепала еще – заметила.

Первая. Кто же это преставился?

Вторая. Наш приходский мужчина один преставился. Серафимы Ильиничны зять, Подсекальников.

Первая. Как же я пропустила, скажите пожалуйста.

Вторая. Двое суток в часовне у нас простоял. Я намедни ходила смотрела с Панкратьевной.

Первая. И Панкратьевна видела?

Вторая. Уж мы плакали, плакали…

Первая. Как же я пропустила, скажите пожалуйста. А с чего он преставился?

Вторая. Сам себя порешил.

Первая. Ах ты, ужас какой. Как же я пропустила, скажите пожа­луйста. Да с чего ж он себя порешил, Борисьевна?

Вторая. С чего? Это ясно с чего.

Первая. Это верно, что ясно. Скажите пожалуйста. Так, так, так.

Уходят.

Аристарх Доминикович. Общественное мнение заговорило. Идем.

Уходят.

Явление третье

Проходят еще две старушки.

Первая. Не весело стало у нас на кладбище, нет, не весело. И гу­лянье не то, и покойников интересных нету.

Вторая. В наше время покойники что дрова – жгут их, матушка.

Первая. Потому что о будущем не заботятся, вот и жгут. А придет воскресение, воскресать-то и нечем. Ох, ох, ох, ах, ах, ах, а уж дело-то сделано.

Вторая. Вот тогда посмеемся над ними, Панкратьевна.

Проходят.

Явление четвертое

Вбегает Клеопатра Максимовна, таща за руку Олега Леонидовича.

Клеопатра Максимовна. Вот.

Олег Леонидович. Что – вот?

Клеопатра Максимовна. Здесь.

Олег Леонидович. Что здесь?

Клеопатра Максимовна. Здесь его похоронят.

Олег Леонидович. Кого похоронят?

Клеопатра Максимовна. Олег, я признаюсь тебе… я убий­ца. Я убийца, Олег. Олег, обнимите меня, мне страшно.

Олег Леонидович. Будет вам, Клеопатра Максимовна, пол­ноте.

Клеопатра Максимовна. Олег, вы какой-то такой, вы особен­ный, вы меня не осудите. Олег, я убила его.

Олег Леонидович. Кого?

Клеопатра Максимовна. Подсекальникова. Олег, он хотел мое тело, он хотел меня всю, но я говорила: "Нет". И вот он лишил себя жизни из-за меня. Олег, я убийца! Мне страшно, Олег. Везите меня к себе.

Олег Леонидович. Лучше я вас домой отвезу, Клеопатра Максимовна.

Клеопатра Максимовна. Олег, я признаюсь тебе: моя мама была цыганкой. Ее тело лишало ума, как гром. С пятнадцати лет я стала вылитой матерью. Помню, в Тифлисе я поехала на извозчике покупать себе туфли, и что же ты думаешь, при­казчик сапожного магазина не сумел совладать с собой и так укусил меня за ногу, что меня увезли в больницу. С тех пор я ненавижу мужчин. Потом меня полюбил иностранец. Он хо­тел одевать меня во все заграничное, но я говорила: "Нет!" Тогда меня стал обожать коммунист. Мой бог, как он меня обожал. Он сажал меня на колени и говорил: "Капочка, я от­крою перед тобой весь мир, едем в Алупку". Но я говорила: "Нет!" И он проклял меня и вышел из партии. Потом меня захотел один летчик. Но я рассмеялась ему в лицо. Тогда он поднялся над городом и плакал на воздухе, пока не разбился. И вот теперь Подсекальников. Женщины падали перед ним как мухи, Раиса грызла от страсти стаканы и дежурила возле его дверей, но он хотел только меня. Он хотел мое тело, он хотел меня всю, но я говорила: "Нет!" Вдруг – трах, и юноши не стало. С тех пор я возненавидела свое тело, оно пугает меня, я не могу оставаться с ним. Олег, возьмите его себе!

Олег Леонидович. Видите ли… Клеопатра Максимовна… Дело в том…

Отец Елпидий (за сценой). И сотвори ему вечную память!

Клеопатра Максимовна. Боже мой. Это он. Ой, мне плохо. Держите меня, Олег. Крепче, крепче. Олег, я слабею. Это выше меня. Олег, я не в силах противоборствовать. Я буду сейчас вырываться на похороны. Олег, ты не должен меня отпускать. Крепче, крепче. Пустите меня, пустите. Хорошо, я поеду.

Олег Леонидович. Куда?

Клеопатра Максимовна. К вам.

Хор (за сценой). Вечная память.

Олег Леонидович. Видите ли, Клеопатра Максимовна, только вы не поймите превратно мои слова, но сегодня мне несколь­ко… неудобно. Дело в том…

Клеопатра Максимовна. Все понятно. Молчи. У тебя Раи­са. Олег, я раскрою тебе глаза. Олег, я клянусь тебе перед этой могилой, что Раиса обманщица. Все ее тело построено на фу-фу. Каждое утро она подкладывает ноги под шкаф и делает упражнения животом. А я… Моя мама была цыганка. Я росла и цвела без обмана, как дерево. Олег, увезите меня к себе.

Олег Леонидович. Уверяю вас, Клеопатра Максимовна, что се­годня мне несколько неудобно.

Хор (за сценой). Вечная память.

Клеопатра Максимовна. В таком случае, Олег Леонидо­вич, я знаю, что мне остается сделать. Прощайте! (Убе­гает.)

Олег Леонидович. Клеопатра Максимовна! Капа! Капочка! (Бросается за ней.)

Хор (за сценой). Вечная память, вечная память, вечная память.

Явление пятое

Гроб. Похоронная процессия. Отец Елпидий, дьякон, пев­чие, Мария Лукьяновна, Серафима Ильинична, Маргарита Ивановна с кутьей, Аристарх Доминикович, Александр Петрович, Виктор Викторо­вич, Пугачев,

Егорушка, Раиса Филипповна, жильцы, проститутки, старухи, гуляющая публика, любопытные, факельщики.

Хор. Вечная память, вечная память.

Аристарх Доминикович. Осторожнее, осторожнее.

Александр Петрович. Гражданин, не пихайте вдову, пожа­луйста.

Маргарита Ивановна. Тише, тише кутью.

Егорушка. Да куда же вы лезете?

Первая старушка. Молодой человек, пропустите бабушку.

Егорушка. Вы покойника бабушка?

Первая старушка. Нет, я так.

Егорушка. Ну, тогда вы и здесь постоите, не барыня.

Пугачев. Опускайте.

Александр Петрович. Поставили.

Виктор Викторович. Кто у нас выступает от имени масс?

Аристарх Доминикович. Вот. Егор Тимофеевич.

Виктор Викторович. Начинайте, Егорушка.

Егорушка. Я боюсь.

Александр Петрович. Да чего ж вы боитесь, Егор Тимофее­вич, ведь надгробное слово не так уже страшно.

Егорушка. Как же слово не страшно. Слово не воробей, выпу­стишь – не поймаешь, так вот, значит, выпустишь – не пой­маешь, а за это тебя поймают и не выпустят.

Аристарх Доминикович. Но ведь мы же условились.

Егорушка. Все равно я отказываюсь. И потом, я не знаю, с чего начинать.

Виктор Викторович. У меня есть для вас замечательное на­чало. Вы начните, Егор Тимофеевич, так: "Не все спокойно в королевстве Датском".

Егорушка. Кто сказал?

Виктор Викторович. Марцелл.

Егорушка. Что ж вы раньше молчали? Чудак вы эдакий. (Бежит к насыпи.) Дайте место оратору. (Взбегает на насыпь.) Граждане, разрешите мне поделиться с вами радостной но­востью. Минуту тому назад до нас дошли сведения от това­рища Марцелла, что в королевстве Датском не все спокойно. Поздравляю вас. Между прочим, этого надо было ожи­дать. Прогнившая система капитализма проявила себя. Кто там дергает?

Виктор Викторович. Что вы порете? Я же вам для начала сказал, понимаете? Вы должны были сразу на покойника перейти.

Егорушка. Не волнуйте оратора. Перейдем. Итак, товарищи, в Да­нии неспокойно, тем не менее умер один из нас. Но утритесь, товарищи, и смело шагайте вперед, в ногу с покойником. Но вернемся, товарищи, к Дании. Вы опять меня дергаете. Дания – это…

Аристарх Доминикович, Александр Петрович и Виктор Викторович стаскивают Егорушку с насыпи.

Голоса. Что случилось?

– В чем дело?

Александр Петрович. Дорогие друзья. Предыдущий товарищ почувствовал себя плохо. Больше он говорить не может. Слиш­ком свежа эта рана, слишком тяжка потеря – слезы душат его.

Мария Лукьяновна. Ну зачем я живу, ну скажите мне, граж­дане.

Маргарита Ивановна. После, после, потише, Мария Лукьянов­на, не мешайте писателю.

Виктор Викторович.

Что хочешь пей, как хочешь сквернословь,

Он заплатил за всех назначенную цену.

Вся жизнь его была похожа на любовь,

А наша жизнь теперь похожа на измену.

Как было радостно, как было хорошо

Лежать в траве и лазить по сугробам.

Но с этих пор, куда бы я ни шел,

Мне кажется, что я иду за гробом.

Где нет пути – там смерть прекрасный путь.

Бывают дни, когда он виден многим.

Но сколько тысяч вздумало свернуть

С своей единственной и правильной дороги.

Он не свернул, тому порукой кровь.

Он заплатил за всех назначенную цену.

Вся жизнь его была похожа на любовь,

А наша жизнь похожа на измену.

Раиса Филипповна. Очень тонко подмечено.

Егорушка. А-а-а! Я, товарищи, тоже хочу прочитать. Дайте мне.

Александр Петрович. Что вы, что вы! Держите его!

Егорушка. Не трогайте. (Взбегает на кучу.) Я сейчас прочитаю стихи на смерть с вовлечением массы в действие. Вы, Мария Лукьяновна, обернитесь сюда и следите за ручкою. Я как руч­кой махну, вы скажете "кто". Так вот: "кто". Понимаете? При­готовились. Начали. Стих на смерть моего сочинения, с вов­лечением массы в действие.

Из толпы. Тихо…Тс…

Егорушка.

Когда бы он на свете жил

И в учреждении служил,

Он был бы лучшим из начальников. (Машет рукой.)

Мария Лукьяновна (сквозь слезы). Кто?

Егорушка. Семен Семеныч Подсекальников.

Виктор Викторович. Аристарх Доминикович, говорите ско­рей. Нужно выправить впечатление.

Аристарх Доминикович. Умер Сеня. Скончался Семен Под­секальников. Я считаю, что смерть Подсекальникова – это первый тревожный сигнал, говорящий о бедствии русской ин­теллигенции. Только первый сигнал, не забудьте, товарищи, одна ласточка… не делает весны. Нынче он, завтра я. Да, то­варищи, завтра я. Берегите интеллигенцию. Я взываю к вам, граждане, берегите ее. Поднимите свой голос в ее защиту и воскликните все, как один человек…

Явление шестое

Вбегает Клеопатра Максимовна. За ней – Олег Лео­нидович.

Олег Леонидович. Капа! Капочка!

Раиса Филипповна. Люша!

Олег Леонидович. Раиса Филипповна!

Клеопатра Максимовна. Пропустите, пустите меня к нему!

Голоса. Ктой-то?

– Что с ней?

– Должно быть, родная.

– Сумасшедшая!

Клеопатра Максимовна. Я пришла не прощаться с тобой, а здороваться.

Из толпы. Так и есть, сумасшедшая.

Клеопатра Максимовна. Ты лишил себя жизни из-за меня, и я знаю, что мне остается сделать.

Из толпы. Нет, выходит, нормальная.

Мария Лукьяновна. Извиняюсь, но вы обознались, наверное, это муж мой, сударыня.

Клеопатра Максимовна. Что вы знаете? Он хотел мое тело, он хотел меня всю, но я говорила "нет".

Раиса Филипповна. Врет она, это я говорила "нет".

Клеопатра Максимовна. Он вас даже не спрашивал.

Раиса Филипповна. Вас он спрашивал.

Клеопатра Максимовна. Он хотел мое тело…

Раиса Филипповна. Тоже тело, подумаешь.

Аристарх Доминикович. Тише, тише, товарищи. Здесь не личная драма, Раиса Филипповна, здесь тревожный сиг­нал, – что вы, сами не знаете? Окруженная недоверием и не­доброжелательством, русская интеллигенция…

Виктор Викторович. Ничего подобного. Покойник играл на геликоне. Он был близок к искусству. Он горел, он хотел…

Клеопатра Максимовна. Он хотел мое тело. Тело! Тело!

Пугачев. Мяса, граждане, мяса. Дорогие товарищи, я мясник. Не могу торговать я в такую эпоху. Сил моих нету. Я уж клялся, божился и книги показывал. Нет мне веры, товарищи. Вот на­род и стреляется.

Отец Елпидий. Вера есть. Верить негде у нас, православные. Церкви Божии запечатывают.

Пугачев. Что там церкви, когда магазин запечатали.

Аристарх Доминикович. Из-за этого не стреляются. Я был другом покойного. Вы спросите у близких – из-за чего.

Серафима Ильинична. Из-за ливерной колбасы, Аристарх Доминикович.

Пугачев. Из-за ливерной. Правильно. Дорогие товарищи, я мясник…

Раиса Филипповна. Это низкая ревность, Олег Леонидович. Он стрелялся из-за меня.

Клеопатра Максимовна. Тело, тело…

Отец Елпидий. Религии…

Пугачев. Мясо…

Аристарх Доминикович. Товарищи…

Пугачев. Колбаса…

Виктор Викторович. Идеалы…

Аристарх Доминикович. Интеллигенция…

Мария Лукьяновна. Сеня! Сеня!

Серафима Ильинична. Забыли покойника, граждане.

Отец Елпидий. И сотвори ему вечную память.

Хор(поет). Вечная память, вечная память.

Все опускаются на колени, кроме Егорушки. Виктор Викто­рович уходит.

Маргарита Ивановна. Почему вы, Егор Тимофеич, не мо­литесь?

Егорушка. В современное время молиться грех.

Отец Елпидий. Ну, прощайтесь с покойником.

Аристарх Доминикович (опускаясь на колени). Прости, Семен. (Целует Подсекальникова в лоб.)

Семен Семенович (обнимая Аристарха Доминиковича). Про­сти и ты меня, Аристарх. (Целует его.)

Аристарх Доминикович. А-а-а! (Бросается в толпу.)

Все. Караул!

Семен Семенович (вылезая из гроба). Простите и вы меня, дорогие присутствующие.

Мария Лукьяновна. Сеня! Сенечка!

Семен Семенович. Маргарита Ивановна! (Бросается к ней.)

Маргарита Ивановна (с кутьей в руках). Чур меня, сатана! Что ты хочешь?

Семен Семенович. Рису, рису мне, Маргарита Ивановна, дай­те рису. (Вырывает кутью.) Товарищи, я хочу есть. (Ест.) Ночь, и еще ночь, и еще день пролежал я в этом гробу. И толь­ко один раз удалось мне выбраться из часовни и купить себе пару булок. Товарищи, я хочу есть. Но больше, чем есть, я хочу жить.

Аристарх Доминикович. Но позвольте… как жить?

Семен Семенович. Как угодно, но жить. Когда курице отру­бают голову, она бегает по двору с отрубленной головой, пусть как курица, пусть с отрубленной головой, только жить. Товарищи, я не хочу умирать: ни за вас, ни за них, ни за класс, ни за человечество, ни за Марию Лукьяновну. В жизни вы мо­жете быть мне родными, любимыми, близкими. Даже самы­ми близкими. Но перед лицом смерти что же может быть бли­же, любимей, родней своей руки, своей ноги, своего живота. Я влюблен в свой живот, товарищи. Я безумно влюблен в свой живот, товарищи.

Клеопатра Максимовна. Ну, и этот туда же, за Раисой Филипповной.

Семен Семенович. Я влюблен в свои руки и ноги, товарищи. Ах вы, ножки мои дорогие.

Отец Елпидий. Что же это такое, Мария Лукьяновна?

Аристарх Доминикович. Вы мерзавец. Вы трус, гражданин Подсекальников! То, что вы говорили сейчас, – отвратитель­но. Нужно помнить, что общее выше личного, – в этом суть всей общественности.