Дранков. Я понимаю твою позицию – но я её не принимаю. У меня другая позиция! В тоталитарной стране все социальные институты тоталитарны! Вы можете менять гербы, флаги, названия улиц, но пока вы не начнёте выдавливать из себя не только раба, но и господина – ничего не изменится! Варвары!
Соловьёва. Про что ты теперь лекцию собираешься читать?
Дранков. И в тебе есть это варварство! Ты всё и всех хочешь контролировать. И меня тоже! Последний раз повторяю: не смей мне указывать, что и кому я должен говорить!
Соловьёва. Вот залезешь наверх, в свой аул, – и говори там! Акын!
Дранков. Акын? Арнольд, вы хотите меня слушать?
Брагин. Шура, да я сейчас потребую сюда блокнот и буду за вами записывать.
Соловьёва(Брагину). Он вам всё сказал. Хватит. (Ольге.) Вот ваши туфли. (Брагину.) Так. С вами мы уже прощались, всех вам благ. (Дранкову.) Пошли. Милые дерутся – только тешатся.
Дранков. Где тут "милые"?! У него же лицо в крови! Хотя бы помоги ему.
Соловьёва подходит к Брагину ближе.
Соловьёва. Я просто "скорой помощью" работаю сегодня!
Дранков. Ну не всё же вам, душенька, за деньги практиковать.
Соловьёва(Дранкову). Ты по полной программе сегодня выступаешь?
Брагин. Елена Анатольевна, опять я в ваших руках.
Соловьёва. По-моему вам уже сделали новую пластику.
Дранков(смотрит на Брагина, Ольге). Судя по его лицу, вы быстро пришли в себя.
Ольга. Пришла. Ещё ко мне какие вопросы?
Соловьёва. Ничего, пусть он терпит! (Дранкову.) Дай перекись. (Брагину.) Поднимите лицо.
Дранков(помогает Соловьёвой). Я не понимаю: ты, врач, хочешь меня убедить, что рукоприкладство, которое я считаю абсолютно недопустимо для мужчин, может быть позволено женщине?
Соловьёва. Чего ты мне это говоришь? Я пока тебя не била.
Дранков. Пока? Ты сказала пока?!
Брагин. Елена Анатольевна, Шура, там на плите горячая мамалыга стоит просит: отнесите меня к Елене Анатольевне.
Соловьёва. Не уговаривайте – меня уже здесь нет!
Обработав рану, отходит от Брагина. Убирает медикаменты в сумку.
Дранков(Ольге). Не помню, как вас… Дашенька… вам придётся за это отвечать.
Ольга. Оставьте меня в покое!
Дранков. Я врач, и в покое я вас не оставлю. Я отправлю вас в тюрьму.
Брагин. Шура, всё нормально, я её муж! Муж – она жена.
Дранков. И что? Значит, мужа можно уродовать? Вы с ума, что ли, все сошли?! Арнольд, мне тут сказали, что вы живёте не в России?
Брагин. Я иногда ночую в Румынии.
Дранков. Немедленно обратитесь в посольство Румынии, пусть румыны окажут вам помощь по дипломатическим каналам. Я не думаю, что в Румынии женщина позволяет себе так увечить мужчину.
Брагин. Знакомься, Оля, это мои друзья.
Ольга. Такие же друзья у тебя, как и ты!
Брагин. Это ты зря. Они большие, уважаемые люди.
Дранков(Ольге). Я, милочка, сейчас пишу книгу, называется "О сексе, и не только". Я там обязательно опишу ваш тип, по аналогии с героем румынского эпоса. И назову этот тип "дракулой". Если бы я был стоматологом, я бы попросил вас пошире открыть рот, чтобы зафиксировать клыки. Книгу я вам подарю.
Ольга. Я такие книги не читаю.
Дранков. Напрасно. Книжка может вам помочь.
Ольга. Что от меня хочет этот ненормальный старик?
Дранков. Я – старик. Но кто меня стариком сделал? Вы, женщины! В библейские времена мужчины жили минимум по пятьсот лет и в триста – производили потомство, но вы женщины сократили нашу жизнь, сжали её до предела. Я ещё молодой человек по библейским стандартам, ребёнок!
Соловьёва. Шура, закругляйся.
Ольга. Шура?
Дранков. Да! Шура меня зовут!
Ольга. Вы в детство впали, Шура, чтобы прожить триста лет? Вам и пятьсот мало будет.
Дранков(Соловьёвой). Нет, ты это слышала?! (Распаляясь.) Я сейчас не помню, у нас в государстве ещё есть возможность инициативы снизу?
Соловьёва. Ты кого спрашиваешь?
Дранков. Вам, Елена Анатольевна, больше знакома инициатива сверху, вы же большая начальница! Арнольд, они нас придавили к земле! В нашей стране существует День согласия и примирения, надо заменить его на День развода, как Юрьев день. Мужья – это же крепостные! Пусть хотя бы раз в году перебегают от одной помещицы к другой, и не будет подобных побоищ. Надо как-то помочь мужчинам.
Соловьёва(Дранкову). Ты не старик, успокойся. Оля, я не хочу защищать этого человека, – он мне гражданский муж, и мы с ним только что расстались. Это происходит не в первый раз, он от меня, как минимум, раза три в день уходит, – так что сами понимаете. Но за этим "стариком" ещё девки бегают, его обижать не надо!
Ольга. Куда деться от вас! Куда-а!
Идёт к двери. Брагин не даёт ей уйти.
Брагин. Подожди, разговор не закончен. Сядь! (Усадил её.) Ты же сама хотела всё решить. Вот мы всё сейчас и решим. Надо будет – я исчезну… сдохну. Живи с кем хочешь, с Богом, с чёртом… Сама выбирай! Шура, простите её! Она хорошая, добрая… всегда весёлая была и матерком могла запустить – нормальная женщина. Хотя, действительно, с характером. Олька, она в прошлом начальник участка – вокруг одни мужики, оружейники… Шура, вы про палаты спрашивали. Есть ещё оружейная палата… Ижевск – не Иваново. В Иваново сидят ткачихи вышивают, а это – Ижевск! У нас с Ольгой, по ижевским меркам, разговор получился вполне интеллигентный. В Ижевске, если оружейник подгуляет, жена с базукой может выйти и голову ему снести.
Дранков. Не нахожу слов! Я лечил многих женщин, все считали, что причина их несчастий – мужья! Современные женщины уже воспринимают мужа как пищевую добавку, в лучшем случае как энергетический напиток – он должен быть всегда рядом, под рукой.
Соловьёва. А муж – это антидепрессант! Как у меня депрессия – Шура тут как тут, и такое завернёт что-нибудь – я про себя забываю. Он скучать мне не даёт. Оля, с твоим ведь тоже не соскучишься.
Ольга(Брагину). С этими людьми мне решать нечего.
Соловьёва. Ольга, послушай, что я тебе скажу. Не надо так, зачем такая агрессия? Я твоего мужа спасала, его убить должны были. И я боюсь, что он сейчас себя неправильно ведёт. Это Москва, тут через день стрельба. В общем, не хочу накаркать бед у, хоть я и ворона, он приезжает к те бе рискуя жизнью. Ты что, не понимаешь, что ему здесь нельзя быть рядом с тобой? А ты фарс какой-то устраиваешь! Да тебе теперь самой срочно надо ехать в Ларнаку – и ко мне на стол! И улетать вам обоим нужно отсюда первым же рейсом.
Ольга. Это вы, бесы, летаете – а я по земле хожу. (Встаёт.)
Соловьёва. А ну-ка в руки себя возьми! Этот человек твой муж! Он, конечно, скот, но они же не понимают что творят. Сядь, Ольга! Шура, и ты сядь! И утихни. Сядьте все! Слушайте, что я вам скажу. Без этих ваших эмоций, без цыганщины вашей! Современные люди! Не дикари же вы из табора! Включите, наконец, мозги! Шура, ты заткнись! Ольга, подожди!
Звонок её телефона.
Сейчас! Сидите! (По телефону.) Да… А что ты мне звонишь? У вас теперь другая начальница… И что? Освободится – доложишь ей.
Слушает.
Дранков(тихо). Да, Арнольд… Трудно нам, передвижникам, очень трудно.
Соловьёва(Дранкову). Молчи, я сказала.
Дранков. О живописи можно нам поговорить?
Соловьёва(в трубку). Ну что ещё? Кто это тебе сказал?
Отходит с телефоном.
Брагин. О живописи… Шура, мы с партнёром летали в Нью-Йорк. Он с женой, взял и я Ольгу. Все тогда искали, куда деньги прятать, американцы ещё не борзели, как сейчас, и партнёр решил было гнать туда. Конец девяностых – все ещё наивными были… А я этот город не очень люблю: постоянно надо задирать голову, как будто-то я гном… Шура, я налью вам?
Дранков. Налейте. Только так, чтобы моя мадам…
Брагин(наливает). Оля, выпьешь?
Ольга. Что тебе нужно от меня?
Брагин. Ты послушай. Помнишь, мы с тобой в музее там были? Я тебе не рассказывал…
Ольга. О чём ещё ты мне можешь рассказать?!
Дранков. Подождите, дорогая. Вам ведь сейчас предлагают примирение. Ну услышьте же человека. (Быстро выпил.) И потом это интересная, важная для всех россиян тема – живопись.
Брагин. Значит, мы с Ольгой пошли в Метрополитен музей…
Дранков. Какой там Тициан! Боже мой! Дашенька, вам нравится Тициан?
Ольга молчит.
Вы ведь, конечно, знакомы с картинами Тициана?
Брагин. Она знакома. Ольга у нас отвечала в семье за культуру, куда бы мы ни приезжали – обязательно музей.
Дранков. Лялька у меня такая же. Она с кубанских степей, восполняет отсутствие достойного воспитания. А я музейный человек с детства. Чем меня можно удивить после Эрмитажа?! В Метрополитен, кстати, чудесное кафе. Там, я помню, девушки сидят на полу и тоже рисуют, и так легонько карандашики покусывают. Ну мне этого и достаточно – остальное я уже дорисую сам… Там ещё продают винишко в мензурках. Такие чекушечки… Дашенька, а вы помните чекушки?
Брагин. Кто же их не помнит! Значит, гида нам русского заказали… Какой-то беглый искусствовед. Начал он нудеть в ухо. Я сказал, пойду покурю и вернусь… (Ольге.) Не помнишь?
Ольга молчит.
Пошёл на выход и по пути попадаю в какой-то зал, и там, среди полотен с голыми тётками, вижу портрет. Мужской. В овальной такой раме. И меня как к полу гвоздями прибило: откуда-то я этого мужика на портрете знаю! И не просто знаю, а он мне чем-то близок – вроде как портрет моего отца висит. Понимаете? Я этого человека тысячи раз видел и знаю! Я как бы хорошо к нему отношусь… люблю его… Смотрю на портрет, смотрю и спрашиваю себя: где же я его видел? Знаю, что точно в России…
Дранков. В Русском музее? В Третьяковке?
Брагин. Нет. Думаю: откуда я знаю это лицо?! Что за человек нарисован, что он значит в моей судьбе? И не только в моей! Шура, вы его тоже знаете. И не хуже меня.
Дранков. Кто?
Брагин. У вас есть сто долларов?
Дранков(растерян). Сто? (Оглянулся, тихо.) У меня в семье в смысле денег режим…
Брагин достаёт купюру, не заметив, как подошла Соловьёва.
Брагин. Вот сто долларов. Посмотрите на неё!
Соловьёва. Это что? Вы что ему суёте? (Дранкову.) Не смей!
Дранков. При чём здесь я?!
Соловьёва(Брагину). Я сказала, сейчас же уберите деньги!
Дранков. Да, подожди, Лялька! Мы говорим о живописи. (Брагину.) Продолжайте.
Брагин. Я подхожу к портрету, читаю табличку: какой-то французский художник. И вдруг слышу, кто-то у меня ржёт за спиной и русская речь. Оборачиваюсь. Стоят наши соколы, и один вот так вот держит стодолларовую купюру…
Дранков. О боже! Президент Франклин?! Как я вас понимаю! Да, да, да! Он и есть мистический отец наш. Сколько раз я видел это сакральное изображение, запихивал, как вор, в портфель, когда пациенты мне совали гонорар!.. Лялька складировала свои пачки по чердакам…
Соловьёва. Так, всё! Закончили разговор! (У неё звонит телефон.) О господи! (В трубку.) Что ещё?
Слушает, отходит.
Дранков(ей вслед). Лялька, ты понимаешь, о чём этот человек говорит? Дашенька! Этот Франклин стал частью каждого из нас, он в память, в кровь нашу вошёл. Он – наше… главное доверенное лицо… Стыдно, стыдно как!
Брагин. Оль, вернулся я, нашёл тебя, думал сейчас рассмешу. Шура, подхожу, а у неё глаза сияют…
Дранков. Боже мой! Конечно – перед ней Тициан.
Брагин. И не стал рассказывать, подумал, опять я ей начну про эти доллары… Я налью?
Дранков. Естественно. (Поднимает бокал.) Друзья мои! За Тициана!
Брагин И за этого… Шура, опять забыл, как имя этого юноши на площади?
Дранков. Давид.
Брагин. Дави-и-д! Симпатичный малый. У меня когда-то была мысль заказать его копию и вместо памятника Ленину поставить на площади у нас в Ижевске, с автоматом. У него рука так, у плеча.
Дранков. Вас не поддержали?
Брагин. Мнения разделились. Женщины были за, мужчины – против. Сами понимаете, Ижевск – город суровый, мужиков больше. Поэтому Ленин там стоит до сих пор.
Дранков. У женщин была возможность компромисса – снять с Ленина штаны… За Давида!
Ольга. Что делать? Господи, что делать?!
Соловьёва(вернулась, по телефону). Понятно. Ты услышал, что я сказала? Ваш босс не я, а Татьяна Львовна, со всем идите к ней. (Выключила телефон.) Оля, ты с Господом в церкви поговоришь, а сейчас успокойся.
Дранков. Да-да, в церкви! У нас сейчас главные святоши кто?..
Соловьёва. Всё, Шура! Оставь её в покое. У тебя такая манера – впиваешься в человека как клещ.
Ольга(Брагину). Опять ты меня тянешь в свои бандитские дела.
Соловьёва. Да какой он бандит?! Ольга, ты бандитов не видела.
Ольга. Видела.
Плачет.
Соловьёва. Понимаю… понимаю тебя. Конечно тебе тяжело. Меня тоже и бросали и предавали, все мои мужья втихаря бегали по любовницам. И вот только этот, мой блаженный Шура, мне всё про себя говорит. И я ему говорю. Нет больше тайн, вранья, этой черноты… Грешные оба! Трудно прощать. Но когда тебя прощают, и самой хочется простить. Нельзя же жить одной злобой! Я прежних своих мужей презираю, потому что они простить мне не могли того, что я сама себя сделала. И мстили мне по-собачьи – находили сучек помоложе, и этим они надо мной возвышались. Хотели мне отомстить, и мстили. А я рисковала жизнью… Ты знаешь, что такое частная клиника в девяностые годы? Я сама мишенью была, поэтому я мужа твоего понимаю. Я жила той страшной жизнью, а мои мужья любили про ту жизнь поговорить. А всю кровь, грязь, низость всю человеческую оставляли мне. Ты пойми, Оля, повторяю: из-за тебя жизнью рискуют! Чего тебе ещё надо? Он от тебя не откажется. И никому теперь не отдаст, потому что ты, видите ли, глаз положила на другого… на этого румына. Да, они у нас такие. Но других нет. Решай – жить ему или нет! Вон из-за тебя он просит вернуть ему прежнее лицо, а этого делать нельзя – его сразу убьют. Я считаю, что затея эта – глупость, мужская фанаберия. Поэтому чёрт с ним, с прежним лицом, пусть остаётся румыном. Я вам любые лица сделаю – румына, китайца, армянина… Живите на две страны. Мы с Шурой на три живём… Оля, мужчины с войны возвращались совсем без лица, горели в танках, – их узнать нельзя было. Женщины их принимали. А сколько сейчас новых калек мыкается, совсем мальчишки, – и находят пару. Такие есть девочки! Я столько могу тебе про них рассказать! Не все здесь бесы, есть и люди. Ты мне скажешь, солдатики эти – инвалиды войны? У тебя муж тоже инвалид войны, за эту проклятую государственную собственность. Это тяжелая война, и эта война у нас длится уже двадцать лет… и не видно ей конца. Перековеркано столько человеческих жизней! Мы врачи с Шурой, мы всё это видим с другой стороны. И если мы выпиваем с ним, как сегодня, так это не от лёгкой жизни. Так что ты побесись, конечно, как женщина, помучай его – а как иначе! – но как жена ты его тоже пойми… и прости.
Молчание.
Дранков. Вы действительно инвалид войны, Арнольд?
Брагин. Выходит что так, Шура.
Соловьёва. Какой он тебе Арнольд! Ты можешь запомнить: он Николай, Коля.
Ольга. Он Андрей!
Соловьёва. Ой, я уже тоже поплыла… от этого вина. Надо и мне коньяка выпить… Андрей, извините.
Брагин. Да я и на Колю согласен. (Наливает ей). Шура, и вам капельку? А?
Дранков. Нет, благодарю. (Соловьёвой.) Видишь, я себя вполне контролирую. (Ольге.) Дарья… не знаю вашего отчества…
Брагин. Она Ольга Илларионовна.
Дранков. Прекрасное имя и отчество. Я запомню. Кажется, я во всём разобрался: у вашего мужа произошла потеря лица. Я правильно вас понял, Арнольд?
Брагин. Всё так, Шура! Всё так!
Дранков. И что? Да у нас, Оленька, это как весеннее ослабление организма, как банальная простуда – это не диагноз даже. Лицо потеряли все. Я тоже. И наша Елена Анатольевна потеряла. Я боюсь смотреть на твои ранние фотографии, Лялька, – это хроника из цикла "Кто убил любимую". Какое лицо у тебя было смешное… прелестное!..
Соловьёва. Ну о твоём лице, Шура, говорить не стану, пощажу молодёжь.
Дранков(Ольге). А сказать я хотел вам вот что. Вы ведь любите его, вам только кажется, что ненавидите. Вы сейчас сильнее его и, видимо, всегда были сильнее. А он, думаю, хотел вам доказать, что он мужчина. Увы, женщины уже давно сильнее нас, что, по-моему, печально… Но признайтесь самой себе: любить вы хотите больше, чем ненавидеть?
Ольга(неожиданно, Дранкову). Простите меня… ради Бога простите! Я на колени встану…
Пытается встать на колени. Дранков поднимает её.
Дранков. Что вы, что вы!..
Ольга. Правы! Во всём правы: я себя не помнила!
Дранков. А этого нельзя, милая! Женские тюрьмы полны такими женщинами… У одной ревность, у другой любовь…