РОЗА И ПЧЕЛА
(Басня)
В саду, цветами испещренном,
В густой траве, в углу уединенном
Прелестная из роз цвела;
Цвела спокойно, но - довольна не была!
Кто завистью не болен?
Кто участью своей доволен?
Она цвела в глуши; но что ж в глуши цвести?
Легко ль красавице снести?
Никто ее не видит и не хвалит;
И роза всех подруг себя несчастней ставит,
Которые в красивых цветниках
У всех в глазах
Цвели, благоухали,
Всех взоры, похвалы невольно привлекали.
"Что может быть печальнее того?
Невидима никем, не видя никого,
В безвестности живу, и в скуке умираю,
И тщетно всякий день на жребий свой пеняю", -
Роптала роза так. Услыша речь сию,
Сказала ей пчела: "Напрасно ты вздыхаешь,
Винишь судьбу свою;
Ты счастливее их, на опыте узнаешь".
Что ж? так и сделалось! Все розы в цветниках
За то, что были на глазах,
Все скорой смертью заплатили.
Тех солнечны лучи спалили,
Те пострадали от гостей,
Которые в жестокости своей
Уродовали их - хоть ими любовались:
Один сорвет цветок,
Другой изломит стебелек,
А третий изомнет листок -
И, словом, розы те, которые остались,
Такой имели жалкий, скучный вид,
Что всякий уж на них с холодностью глядит,
А наша розочка, в углу уединенном,
Древ тенью осененном,
Росой до полдня освеженном,
Была любимицей и резвых мотыльков
И легких ветерков;
Они и день и ночь ее не оставляли,
От зноя в полдень прохлаждали,
А ночью на ее листочках отдыхали.
Так долго, долго жизнь вела,
Спокойна, весела и счастлива была
Затем, что в уголку незнаема цвела.
8-я САТИРА БУАЛО "НА ЧЕЛОВЕКА"
<I>
Из тварей всех, в земле и на земле живущих,
И зрячих и слепых, безгласных и поющих,
Которые ползут и ходят на ногах,
Летают в воздухе и плавают в водах,
От Лимы до Москвы, от Темзы до Терека -
Нет твари ни одной глупее человека.
"Как, - спросят вдруг меня, - червяк, и муравей,
И насекомое, чуть зримо для очей,
Едва ль живущее, - умнее человека?"
Так точно. Разве ум зависит наш от века?
Я вижу, изумлен, смущен, профессор мой,
Качаешь ты своей ученой головой.
"В природе человек верховный повелитель, -
Ты говоришь, - весь мир его страстям служитель.
Ему леса, луга, и горы, и моря,
И все животные в нем признают царя,
И разум свыше дан ему лишь в достоянье".
Профессор мой, ты прав: рассудком обладанье
Единый человек стяжал в природе всей,
И потому-то он из тварей всех глупей.
"Такие выходки в сатире лишь годятся
И могут рассмешить, кто хочет рассмеяться, -
Ты говоришь, - но мне их должно доказать,
Взойди на кафедру, изволь мне отвечать".
Что мудрость! - власть ума над чувствами, страстями,
Спокойствие души, испытанной бедами,
Неизменяемость чувств, мыслей, правил, дел.
Кто ж менее людей сей дар благий имел?
Все лето муравей проводит за трудами,
Наполнить закром свой старается плодами:
Когда ж дохнет борей, повеет зимний хлад,
Спокойный муравей запасами богат,
Смеется под землей метелей зимних вою
И ест, что собрано им летнею порою.
Видал ли муравья, скажи, профессор мой,
Весной ленивого, прилежного - зимой?
А человек? Сие разумное творенье
Когда о будущем имеет попеченье?
В дни лета красного свой не исправя кров,
Не он ли, голоден, зимой дрожит без дров?
И в мыслях, и в делах, и в чувствах до могилы
Непостоянен он, как ветер легкокрылый!
Его рассудок - раб, игралище страстей,
Бессилен вырваться из чувственных сетей;
А сердце слабое - челнок на океане
Средь бурь, без кормчего, сомнения в тумане.
Он вмиг и добр и зол, и весел и сердит;
Что хвалит поутру, то к вечеру бранит:
Как мотылек летит с цветка к другому цвету,
Кружится человек, меняя цель, по свету.
В желаниях отчет не может дать себе
И - за худой успех пеняет злой судьбе.
"Как? мне? сковать мой век супружества цепями
С кокеткой, женщиной? стать наряду с глупцами?
Быть притчей в обществе, насмешкам жертвой злым?" -
Так говорил наш граф приятелям своим;
Но месяц не прошел, и вот уж две недели,
Как брачное ярмо на хвастуна надели.
Примерным мужем став, уверен всей душой,
Что обладает он вернейшею женой,
Что, к удивлению всего земного круга!..
Родилась для него примерная супруга.
Таков-то человек: не верен он себе,
Сегодня лучший друг, а завтра - враг тебе;
Переменяет мысль, желания по моде,
И плачет, и поет, и пляшет - по погоде.
Что легкомыслен он и ветрен, знаешь сам;
Он предан собственным обманчивым мечтам,
Ты знаешь, и - зовешь его царем творенья!
Но кто ж, ты говоришь, имеет в том сомненье?
Я сомневаюсь, да! и льщусь вам доказать:
Извольте выслушать. Не станем разбирать:
Когда бы ты в лесу с медведем повстречался,
Который бы из вас скорее испугался
И по указам ли нубийских пастухов
Терзают Ливию стада барканских львов?
А спросим - этот царь над тварию земною,
Сколь многих он владык имеет над собою?
Гнев, скупость и любовь, тщеславие и страх
Содержат ум его, как узника в цепях!
Едва покойный сон глаза его смыкает,
Как скупость говорит: - Вставай, уже светает, -
Оставь меня. - Вставай! Пора, сбирайся в путь. -
Хоть час один… - Нет, нет, готов в минуту будь. -
Помилуй, да куда? - В Ямайку плыть за ромом,
Потом в Японию за амброй и фарфором. -
К чему богатства мне? Я потерял им счет. -
Глупец! богатства кто излишними зовет?
Приобретая их, и знать не должно меры,
Ни жизни не щадить, ни совести, ни веры:
На голых спать досках, почти не есть, не пить,
За денежку себя позволить удавить. -
Но для чего, скажи, такое сбереженье?-
Не знаешь? Для того, чтоб все твое именье.
На диво промотал наследник пышный твой
И занял бы столиц внимание собой… -
Что делать? - Плыть скорей, матросы уж готовы…
<II>
Все скажут: человек один из всех скотов
Живет средь общества обширных городов;
Он ввел приличия, полезные обряды,
Любезность нравов, вкус, веселости, наряды;
Поставил над собой законы и царей,
Завел полицию, судилища, судей…
Конечно, нет в лесах полиции устава,
И неизвестна там судебная расправа;
Для дел бессовестных - нет совестных судов,
Лисиц-секретарей, исправников-волков;
Не размежеваны бесспорные владенья,
Нет межевых контор запутывать именья;
Не ездит земский суд с указом на разбой,
Чтоб собственность отнять законною рукой.
Нет формы и суда, и нет формальных споров;
Нет исков, нет тюрьмы, нет стряпчих, прокуроров;
Нет департаментов ни горных, ни лесных,
Приказной саранчи не слыхано у них;
Невинных барышей - нет и по винной части,
.
Но между зайцами видал ли кто воров?
Но волки грабят ли когда-нибудь волков?
Бывало ль, замыслов своих для исполненья
Другими жертвуя - себя для возвышенья,
Чтоб тигр Гиркании крамолой возмущал,
Чтобы медведь когда с медведем воевал?
И лев противу льва, отец противу сына
Сражался ли когда за выбор властелина?
И лютый зверь свой вид в другом животном чтит
И ярость, зря себе подобного, смирит!
Как братья твари все живут между собою;
Ни злата, ни честей не мучатся алчбою,
Ни гнусной завистью; у них нет тяжеб, ссор;
Друг друга не теснят, и всякому простор;
А мы? за горсть травы - прошенье исковое;
Безделки стоит вещь, а мы заплатим втрое.
Да что - к безделке сей придравшись, наконец
Отнимут, чем владел и дед твой и отец.
Кто нажил взятками кровавое именье,
Тот в славе, в почестях и у людей в почтенье;
Служить - уж значит красть; а кто не мыслит так -
По мненью общему, конечно, тот дурак;
А мы, разумные, в неистовстве разврата
Щадим ли ближнего, иль друга, или брата?
Пороки гнусные себе мы ставим в честь.
Тот славится, что мог он много пить и есть;
Тот картами своих друзей был разоритель;
Тот честных жен, девиц счастливый обольститель;
А этот дуэлист, славнее всех других:
На поединках он зарезал семерых;
Но мало! человек с чертовским ухищреньем
Не занят ли всегда подобным истребленьем?
Он порох изобрел, железо изострил;
Вдруг тысячи губить науку сотворил.
<III>
"Потише, говоришь, к чему так горячиться?
Имеем страсти мы, в том всякий согласится,
Подобно иногда волнению морей;
Но добродетели малейшие людей
Вознаграждают их все слабости, пороки.
Скажи: не их ли ум и смелый и высокий
Измерил небеса, нашел пути планет,
На утлом челноке кругом объехал свет,
Обширным знанием объемля и пучины,
Проник природы ход, явления, причины?
Ужели мы и сим не превзошли скотов?
Цветут ли, как у нас, в глуши твоих лесов
И академии и университеты,
И выпускают ли ученых факультеты
Поэтов, химиков, юристов, докторов?"
Нет, доктор ни один не отравлял лесов
Своей убийственной и дерзкою наукой,
И без болезней жизнь зверей - тому порукой:
Не мучатся они над путаницей прав;
Природы таинства, природы не познав,
Проникнуть не хотят; и в гордости свободной
Не силятся они забыть язык природной.
Пустыми бреднями, набором пышных слов
Не затмевается врожденный свет умов…
Но это в сторону. Оставя древних мненья,
Что наши знания едва ль не заблужденья,
Я сам спрошу тебя: в наш просвещенный век
Где ж по учености ценится человек?..
"Когда желаешь быть в больших чинах, в почтенье
(Родитель говорит сынку нравоученье,
Который выходить из детских начал лет),
Последуй мне во всем, прими ты мой совет.
Во-первых: книги брось и школьное ученье;
Науки сущий вздор, знай только умноженье;
В нем заключается премудрость всех наук.
Спеши не торопясь, всего не можно вдруг;
Но всякий день и час - приобретать старайся.
Бессильного - дави, пред сильным - пресмыкайся.
На помощь призови: обманы, подлость, ложь,
Прижимки, воровство, подлоги и грабеж.
Богатство наживать - все средства благородны.
Честные бедняки к чему на свете годны?
Поверь, мой сын, когда ты будешь богачом,
Толпою набегут ученые в твой дом,
Хоть не бывали ввек они с тобой знакомы:
Артисты, физики, поэты, астрономы
Превознесут тебя напыщенной хвалой
И к Цезарю причтут ближайшею родней.
Тебе припишутся огромные творенья;
Ты будешь фаросом наук и просвещенья!
Знаток изящного, хоть сам тому не рад,
И грамоте не знав, ты будешь Меценат!
Богач имеет все: познания, свободу,
Чины, любезность, ум, достоинства, породу;
Он знатными - почтен, прелестными - любим;
Честь строгая - как воск растает перед ним;
Свет полон для него друзьями и родными -
Все отпирается ключами золотыми.
Богатство - дурноте даст прелесть красоты,
А бедность - красоте ужасные черты!.."
Вот так-то облечен родительскою властью,
Сыночку батюшка путь открывает к счастью,
Которого всегда скорей достигнет тот,
Кто пальцам на руках едва ли знает счет!
Итак, трудись теперь, профессор мой почтенный!
Копти над книгами, и день и ночь согбенный,
Пролей на знания людские новый свет,
Пиши творения высокие, поэт,
И жди - чтоб мелочей какой-нибудь издатель,
Любимцев публики бессовестный ласкатель,
Который разуметь язык недавно стал -
Подкупленным пером тебя везде марал;
Конечно, для него довольно и презренья…
Холодность публики - вот камень преткновенья,
Вот бич учености, талантов и трудов!
Положим, перенесть ты и его готов:
Переплетя свои творения сафьяном,
С поклоном явишься пред счастливым болваном,
Который, на тебя с презреньем посмотря,
Движеньем головы едва благодаря
И даже ласковым не удостоя словом,
Заговорит с другим - о балансере новом…
Вот тут-то в бешенство придет нрав тихий твой,
И согласишься ты на мой совет благой,
Хоть будет он тогда немного и не в пору:
Проститься с музами и сесть скорей в контору
К банкиру иль к кому из знатных…
<IV>
Осел, не к пению природой сотворенный,
Определению покорствует смиренно
И диким голосом не гонит из лесов
Прелестныя весны пленительных певцов.
Осел без разума, а действует, как должно;
Мы им озарены и вечно судим ложно;
Противу склонностей природных восстаем,
И потому успеть не можем мы ни в чем;
В поступках наших нет ни цели, ни причины:
Иль глупо искренни, иль носим век личины;
Иль хвалим без ума, иль без толку браним;
Сегодня выстроим, а завтра разорим.
Лев, тигр или медведь, хотя без просвещенья,
Страшатся ль собственной мечты воображенья?
Имеют ли в году несчастливые дни,
Числа тринадцати боятся ли они?
От встреч дурных не ждут несчастного успеха,
И понедельник им в делах их не помеха;
Видал ли кто в лесах, чтоб полусгнивший пень,
Колени преклоня, боготворил олень,
Когда кто из зверей как бога обожал
Обтесанный болван иль сплавленный металл?
А мы каких скотов в числе богов не чтили?
Мы кошек, обезьян, быков боготворили.
Народы славные на нильских берегах
Пред крокодилами не падали ль во прах?
"К чему, - ты скажешь мне, - столь гнусные примеры?
Лжебоги египтян, постыдные их веры?
Ты хочешь доказать набором дерзких слов,
Что человек глупей бессмысленных скотов,
Что будто бы осел - профессора умнее…
Осел, который всех животных уж глупее,
Которого одно названье значит брань…
Ты можешь рассуждать, браниться перестань".
Напрасно ты осла так много унижаешь
И имя честное его за брань считаешь;
Хотя смеемся мы большим его ушам,
Но если б как-нибудь заговорил он сам?
Смотря на наши все дурачества, пороки -
Какие бы он мог наговорить уроки!
Когда ж бы заглянул еще в столицу к нам,
Чего б, профессор мой, он не увидел там?
Глядя на пестрые, смешные одеянья,
Услыша плач, и смех, и песни, и рыданья,
И громы музыки, и пенье похорон,
Ученье, и пальбу, и колокольный звон,
Услыша, как в глаза один другого хвалит
И третьему его ж - поносит и бесславит,
Увидя меж купцов не торг, а плутовство,
В одежде нищенской обман и воровство,
Увидя скачущих к больным, со смертью рядом,
Убийц морить людей позволенным обрядом?
За ними же купцы с атласом и парчой,
И нищие, <и поп>, и мастер гробовой;
Увидя, как ведут к суду воришку - воры
Выслушивать воров важнейших приговоры;
Увидя грабежи и частных и квартальных,
Денной разбой в судах, в палатах у приказных -
Осел от ужаса не мог найти бы слов.
По справедливости вдруг ставши мизантропом,
Сказал бы нам, как он говаривал с Езопом:
"Благодарю творца, что я в числе скотов!
Божусь, что человек глупее нас, ослов!"
ПОСЛАНИЕ К БРАТУ
(Об охоте)
Предвестник осени туманной,
Седой зимы суровый сын,
Печальный гость, никем не жданный,
Губитель красоты долин!
Дохнул мороз - и пожелтели
Одежды рощей и лугов;
Повеял ветер - полетели
Листы увядшие лесов;
Но мы с тобою, брат мой милый,
Мы любим осени приход,
И самый вид ее унылый,
Для нас исполненный красот,
Какую-то имеет сладость!
Не знаю, как ее назвать?..
Она… не веселит, как радость,
Не заставляет горевать,
Она… есть тайна сердца… Полно
Неизъяснимость объяснять;
Без нас любителей довольно
О тайнах сердца толковать!..
* * *
Охота, милый друг, охота
Зовет нас прелестью своей
В леса поблекшие, в болота,
На серебристый пух степей.
Уж гуси, журавли стадами
Летают в хлебные поля;
Бесчисленных станиц рядами
Покрыта кажется земля.
И вот подъемлются, как тучи,
Плывут к обширным озерам,
Их криком стонет брег зыбучий…
И как он слышен по зарям!
Пруда заливы уток полны;
Одев живой их пеленой,
Они вздымаются, как волны,
Под ними скрытою волной.
Вертятся стаи курахтанов,
Пролетных разных куличков;
Среди осенних лишь туманов
Мы видим их вокруг прудов.
Бекас и гаршнеп, разжиревши,
Забыли быстрый свой полет
И, к кочкам в камышах присевши,
Таятся плотно средь болот.
Товарищ их, летать ленивый,
Погоныш, вечный скороход,
С болотной курицей красивой
В корнях кустов, в топях живет.
Но дупель, вальдшнеп - честь и слава,
Один - болот, другой - лесов,
Искусных егерей забава,
Предмет охотничьих трудов -
Переменили на отлете
Житья всегдашнего места;
Уж дупель в поле, не в болоте,
А вальдшнеп пересел в куста.
Перепела с коростелями,
Как будто обернувшись в жир,
Под травянистыми межами
Себе находят сытный пир.
Собравшись стрепета стадами,
По дням таятся в залежах,
А в ночь свистящими рядами
Летят гостить на озимях.
По ковылю степей волнистых
Станицы бродят тудаков
Иль роются в местах нечистых
Башкирских старых кочевьев.
Расправив черные косицы,
Глухарь по утренним зарям, -
Нет осторожнее сей птицы, -
Садится сосен по верхам.
И, наконец, друг неизменный,
Стрельбы добыча круглый год,
Наш тетерев простой, почтенный,
Собравшись в стаи, нас зовет.
Черкнет заря - и как охотно
Валят на хлеб со всех сторон,
Насытились - и беззаботно
На ветвях дремлют до полдён!
И на деревьях обнаженных
Далеко видит острый взор,
Как будто кочек обожженных,
Угрюмых косачей собор!
Надежино, 1823 г. Сентябрь.