Колите, сукины сыны,
Но дайте протокол!
Я даже на колени встал
И к тазу лбом прижался.
Я требовал и угрожал,
Молил и унижался.
Но туже затянули жгут,
Вон вижу я - спиртовку жгут.
Все рыжую чертовку ждут
С волосяным кнутом.
Где-где, а тут своё возьмут.
А я гадаю, старый шут,
Когда же раскалённый прут -
Сейчас или потом?
Калился шабаш и лысел,
Пот лился горячо.
Раздался звон, и ворон сел
На белое плечо.
И ворон крикнул: -Nevermore! -
Проворен он и прыток.
Напоминает - прямо в морг
Выходит зал для пыток.
Я слабо поднимаю хвост,
Хотя для них я глуп и прост:
- Эй! За пристрастный ваш допрос
Придётся отвечать.
Вы, как вас там по именам,
Вернулись к старым временам,
Но протокол допроса нам
Обязаны давать!
И я через плечо кошу
На писанину ту:
- Я это вам не подпишу,
Покуда не прочту.
Но чья-то жёлтая спина
Ответила бесстрастно:
- А ваша подпись не нужна.
Нам без неё всё ясно.
Сестрёнка, милая, не трусь!
Я не смолчу, я не утрусь,
От протокола отопрусь
При встрече с адвокатом.
Я ничего им не сказал,
Ни на кого не показал.
Скажите всем, кого я знал,-
Я им остался братом!
Он молвил, подведя черту:
Читай, мол, и остынь.
Я впился в писанину ту,
А там - одна латынь.
В глазах круги, в мозгу нули.
Проклятый страх, исчезни!
Они же просто завели Историю болезни.
II
На стене висели в рамках бородатые мужчины.
Все в очёчках на цепочках - по-народному, в пенсне.
Все они открыли что-то, все придумали вакцины,
Так что если я не умер - это всё по их вине.
Доктор молвил: - Вы больны.-
И меня заколотило,
Но сердечное светило
Ухмыльнулось со стены.
Здесь не камера - палата,
Здесь не нары, а скамья.
Не подследственный, ребята,
А исследуемый я.
И хотя я весь в недугах - мне не страшно почему-то.
Подмахну - давай, не глядя, - медицинский протокол.
Мне приятен Склифосовский - основатель института,
Мне знаком товарищ Боткин - он желтуху изобрел.
В положении моём
Лишь чудак права качает -
Доктор, если осерчает,
Так упрячет в жёлтый дом.
Всё зависит в доме оном
От тебя от самого:
Хочешь - можешь стать Будённым,
Хочешь - лошадью его.
У меня мозги за разум не заходят, верьте слову.
Задаю вопрос с намёком, то есть лезу на скандал:
- Если б Кащенко, к примеру, лёг лечиться к Пирогову,
Пирогов бы без причины резать Кащенку не стал…
Доктор мой - большой педант.
Сдержан он и осторожен:
- Да, вы правы, но возможен
И обратный вариант.
Вот палата на пять коек,
Вот профессор входит в дверь,
Тычет пальцем: "Параноик!" -
И поди его проверь.
Хорошо, что вас, светила, всех повесили на стенку.
Я за вами, дорогие, как за каменной стеной.
На Вишневского надеюсь, уповаю на Бурденку -
Подтвердят, что не душевно, а духовно я больной.
Род мой крепкий, весь в меня.
Правда, прадед был незрячий,
Крестный мой белогорячий,
Но ведь крестный - не родня.
Доктор, мы здесь с глазу на глаз,
Отвечай же мне, будь скор -
Или будет мне диагноз,
Или будет приговор?
Доктор мой, и санитары, и светила - все смутились,
Заоконное светило закатилось за спиной.
И очёчки на цепочке как бы влагой замутились.
У отца желтухи щёчки вдруг покрылись желтизной.
И нависло остриё,
В страхе съёжилась бумага,-
Доктор действовал на благо,
Жалко, благо не моё.
Но не лист - перо стальное
Грудь проткнуло, как стилет.
Мой диагноз - паранойя,
Это значит - пара лет.
III
Вдруг словно канули во мрак
Портреты и врачи.
Жар от меня струился, как
От доменной печи.
Я злую ловкость ощутил,
Пошёл как на таран,
И фельдшер еле защитил
Рентгеновский экран.
И горлом кровь, и не уймёшь, -
Залью хоть всю Россию.
И крик: "На стол его, под нож!
Наркоз, анестезию!"
Мне горло обложили льдом,
Спешат, рубаху рвут.
Я ухмыляюсь красным ртом,
Как на манеже шут.
Я сам себе кричу: "Трави!" -
И напрягаю грудь,-
В твоей запёкшейся крови
Увязнет кто-нибудь.
Я б мог, когда б не глаз да глаз,
Всю Землю окровавить.
Жаль, что успели медный таз
Не вовремя подставить.
Уже я свой не слышу крик,
Не узнаю сестру.
Вот сладкий газ в меня проник,
Как водка поутру.
И белый саван лёг на зал,
На лица докторов.
Но я им всё же доказал,
Что умственно здоров.
Слабею, дёргаюсь и вновь
Травлю, но иглы вводят
И льют искусственную кровь, -
Та горлом не выходит.
Хирург, пока не взял наркоз,
Ты голову нагни.
Я важных слов не произнёс,
Но на губах они.
Взрезайте, с богом, помолясь,
Тем более бойчей,
Что эти строки не про вас,
А про других врачей.
Я лёг на сгибе бытия,
На полдороге к бездне,
И вся история моя -
История болезни.
Очнулся я - на теле швы,
А в теле мало сил.
И все врачи со мной на "вы",
И я с врачами мил.
Нельзя вставать, нельзя ходить.
Молись, что пронесло!
Я здесь баклуш могу набить
Несчётное число.
Мне здесь пролёживать бока
Без всяческих общений.
Моя кишка тонка пока
Для острых ощущений.
Я был здоров, здоров как бык,
Как целых два быка.
Любому встречному в час пик
Я мог намять бока.
Идёшь, бывало, и поёшь,
Общаешься с людьми…
Вдруг - хвать! - на стол тебя, под нож.
Допелся, чёрт возьми!
- Не надо нервничать, мой друг, -
Врач стал чуть-чуть любезней, -
Почти у всех людей вокруг
Истории болезней.
Сам первый человек хандрил,
Он только это скрыл.
Да и Создатель болен был,
Когда наш мир творил.
Адам же Еве яду дал -
Принёс в кармане ей.
А искуситель-змей страдал
Гигантоманией.
Вы огорчаться не должны, -
Врач стал ещё любезней, -
Ведь вся история страны -
История болезни.
Всё человечество давно
Хронически больно.
Со дня творения оно
Болеть обречено.
У человечества всего -
То колики, то рези.
И вся история его -
История болезни.
Живёт больное всё быстрей,
Всё злей и бесполезней
И наслаждается своей
Историей болезни.
[1977–1978]
ОХОТА С ВЕРТОЛЁТОВ
(Конец охоты на волков)
Словно бритва, рассвет полоснул по глазам,
Отворились курки, как волшебный Сезам,
Появились стрелки, на помине легки,-
И взлетели стрекозы с протухшей реки,
И потеха пошла в две руки, в две руки.
Мы легли на живот и убрали клыки.
Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки,
Чуял волчии ямы подушками лап,
Тот, кого даже пуля догнать не могла б, -
Тоже в страхе взопрел - и прилёг, и ослаб.
Чтобы жизнь улыбалась волкам - не слыхал.
Зря мы любим её, однолюбы.
Вот у смерти - красивый широкий оскал
И здоровые, крепкие зубы.
Улыбнемся же волчьей ухмылкой врагу,
Псам еще не намылены холки.
Но - на татуированном кровью снегу
Наша роспись: мы больше не волки!
Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав,
К небесам удивлённые морды задрав:
Либо с неба возмездье на нас пролйлось,
Либо света конец и в мозгах перекос,
Только били нас в рост из железных стрекоз.
Кровью вымокли мы под свинцовым дождём -
И смирились, решив: всё равно не уйдем!
Животами горячими плавили снег.
Эту бойню затеял не Бог - человек!
Улетающих влёт, убегающих - в бег.
Свора псов, ты со стаей моей не вяжись -
В равной сваре за нами удача.
Волки мы! Хороша наша волчая жизнь.
Вы - собаки, и смерть вам - собачья!
Улыбнёмся же волчьей ухмылкой врагу,
Чтобы в корне пресечь кривотолки.
Но - на татуированном кровью снегу
Наша роспись: мы больше не волки!
К лесу! Там хоть немногих из вас сберегу!
К лесу, волки! Труднее убить на бегу!
Уносите же ноги, спасайте щенков!
Я мечусь на глазах полупьяных стрелков
И скликаю заблудшие души волков.
Те, кто жив, затаились на том берегу.
Что могу я один? Ничего не могу!
Отказали глаза, притупилось чутьё…
Где вы, волки, былое лесное зверьё,
Где же ты, желтоглазое племя моё?!
Я живу. Но теперь окружают меня
Звери, волчьих не знавшие кличей.
Это - псы, отдалённая наша родня,
Мы их раньше считали добычей.
Улыбаюсь я волчьей ухмылкой врагу,
Обнажаю гнилые осколки.
А на татуированном кровью снегу -
Тает роспись: мы больше не волки!
[1978]
* * *
Пожары над страной всё выше, жарче, веселей,
Их отблески плясали в два притопа, три прихлопа,
Но вот Судьба и Время пересели на коней,
А там - в галоп, под пули в лоб,
И мир ударило в озноб
От этого галопа.
Шальные пули злы, слепы и бестолковы,
А мы летели вскачь, они за нами - влёт.
Расковывались кони и горячие подковы
Роняли в пыль на счастье тем, кто их потом найдет.
Увёртливы поводья, словно угри,
И спутаны и волосы и мысли на бегу,
Но ветер дул и расплетал нам кудри
И распрямлял извилины в мозгу.
Ни бегство от огня, ни страх погони ни при чём,
А Время подскакало, и Фортуна улыбалась,
И сабли седоков скрестились с солнечным лучом,
Седок - поэт, а конь - Пегас,
Пожар померк, потом погас,
А скачка разгоралась.
Ещё не видел свет подобного аллюра!
Копыта били дробь, трезвонила капель,
Помешанная на крови слепая пуля-дура
Прозрела, поумнела вдруг и чаще била в цель.
И кто кого - азартней перепляса,
И кто скорее - в этой скачке опоздавших нет,
А ветер дул, с костей сдувая мясо
И радуя прохладою скелет.
Удача впереди и исцеление больным,
Впервые скачет Время напрямую - не по кругу.
Обещанное Завтра - будет горьким и хмельным.
Светло скакать, врага видать И друга тоже - благодать!
Судьба летит по лугу.
Доверчивую Смерть вкруг пальца обернули,
Замешкалась она, забыв махнуть косой.
Уже не догоняли нас и отставали пули.
Удастся ли умыться нам не кровью, а росой?!
Выл ветер все печальнее и глуше,
Навылет Время ранено, досталось и судьбе.
Ветра и кони - и тела и души
Убитых выносили на себе.
[1978]
О СУДЬБЕ
Куда ни втисну душу я, куда себя ни дену,
За мною пёс - судьба моя, беспомощна, больна.
Я гнал её каменьями, но жмётся пёс к колену,
Глядит - глаза безумные, и с языка слюна.
Морока мне с нею.
Я оком грустнею,
Я ликом тускнею,
Я чревом урчу,
Нутром коченею,
А горлом немею,
И жить не умею,
И петь не хочу.
Неужто старею?
Пойти к палачу -
Пусть вздёрнет на рею,
А я заплачу.
Я зарекался столько раз, что на судьбу я плюну,
Но жаль её, голодную, - ласкается, дрожит.
И стал я, по возможности, подкармливать фортуну, -
Она, когда насытится, всегда подолгу спит.
Тогда я - гуляю,
Петляю, вихляю
И ваньку валяю,
И небо копчу.
Но пса охраняю -
Сам вою, сам лаю,
Когда пожелаю,
О чём захочу.
Когда постарею,
Пойду к палачу -
Пусть вздёрнет скорее,
А я заплачу.
Бывают дни - я голову в такое пекло всуну,
Что и судьба попятится, испуганна, бледна.
Я как-то влил стакан вина для храбрости в фортуну,
С тех пор - ни дня без стакана. Ещё ворчит она:
"Закуски - ни корки!"
Мол, я бы в Нью-Йорке
Ходила бы в норке,
Носила б парчу…
Я - ноги в опорки,
Судьбу - на закорки,
И в гору, и с горки
Пьянчугу влачу.
Я не постарею.
Пойду к палачу -
Пусть вздёрнет на рею,
А я заплачу.
Однажды переперелил судьбе я ненароком -
Пошла, родимая, вразнос и изменила лик,
Хамила, безобразила и обернулась роком,
И, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык.
Мне тяжко под нею -
Уже я бледнею,
Уже сатанею,
Кричу на бегу:
"Не надо за шею!
Не надо за шею!!
Не надо за шею!!! -
Я петь не смогу!"
Судьбу, коль сумею,
Снесу к палачу -
Пусть вздёрнет на рею,
А я заплачу.
[1978]
* * *
Мне судьба - до последней черты, до креста
Спорить до хрипоты, а за ней - немота,
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что не то это вовсе, не тот и не та,
Что лабазники врут про ошибки Христа,
Что пока ещё в грунт не влежалась плита.
Триста лет под татарами - жизнь ещё та:
Маета трёхсотлетняя и нищета.
Но под властью татар жил Иван Калита,
И уж был не один, кто один против ста.
Вот намерений добрых и бунтов тщета -
Пугачёвщина, кровь и опять нищета.
Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта,
Повторю, даже в образе злого шута.
Но не стоит предмет, да и тема не та,
Суета всех сует - всё равно суета.
Только чашу испить не успеть на бегу,
Даже если разлить - всё равно не смогу,
'Или выплеснуть в наглую рожу врагу,-
Не ломаюсь, не лгу - не могу. Не могу!
На вертящемся гладком и скользком кругу
Равновесье держу, изгибаюсь в дугу.
Что же с чашею делать - разбить? Не могу!
Потерплю - и достойного подстерегу,
Передам - и не надо держаться в кругу.
И в кромешную тьму, и в неясную згу,
Другу передоверивши чашу, сбегу.
Смог ли он её выпить - узнать не смогу.
Я с сошедшими с круга пасусь на лугу,
Я о чаше невыпитой здесь ни гугу,-
Никому не скажу, при себе сберегу,
А сказать - и затопчут меня на лугу.
Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу!
Может, кто-то когда-то поставит свечу
Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
За весёлый манер, на котором шучу.
Даже если сулят золотую парчу
Или порчу грозят напустить, - не хочу!
На ослабленном нерве я не зазвучу -
Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу.
Лучше я загуляю, запью, заторчу,
Всё, что ночью кропаю, - в чаду растопчу,
Лучше голову песне своей откручу,
Но не буду скользить, словно пыль по лучу.
Если всё-таки чашу испить мне судьба,
Если музыка с песней не слишком груба,
Если вдруг докажу, даже с пеной у рта,
Я уйду и скажу, что не всё суета!
[1978]
РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ
Я умру, говорят,-
мы когда-то всегда умираем.
Съезжу на дармовых,
если в спину сподобят ножом,-
Убиенных щадят,
отпевают и балуют раем.
Не скажу про живых,
а покойников мы бережём.
В грязь ударю лицом,
завалюсь покрасивее набок,
И ударит душа
на ворованных клячах в галоп.
Вот и дело с концом,-
в райских кущах покушаю яблок.
Подойду не спеша -
вдруг апостол вернет, остолоп.
Чур меня самого!
Наважденье, знакомое что-то, -
Неродящий пустырь
и сплошное ничто - беспредел,
И среди ничего
возвышались литые ворота,
И этап-богатырь -
тысяч пять - на коленках сидел.
Как ржанёт коренник,-
я смирил его ласковым словом,
Да репей из мочал
еле выдрал и гриву заплёл.
Пётр-апостол, старик,
что-то долго возился с засовом,
И кряхтел, и ворчал,
и не смог отворить - и ушёл.
Тот огромный этап
не издал ни единого стона,
Лишь на корточки вдруг
с онемевших колен пересел.
Вон - следы пёсьих лап.
Да не рай это вовсе, а зона!
Всё вернулось на круг,
и Распятый над кругом висел.
Мы с конями глядим -
вот уж истинно зона всем зонам! -
Хлебный дух из ворот -
так надёжней, чем руки вязать.
Я пока невредим,
но и я нахлебался озоном,
Лепоты полон рот,
и ругательства трудно сказать.
Засучив рукава,
пролетели две тени в зелёном.
С криком- "В рельсу стучи!"
пропорхнули на крыльях бичи.
Там малина, братва,-
нас встречают малиновым звоном!
Нет, звенели ключи -
это к нам подбирали ключи.
Я подох на задах,
на руках на старушечьих дряблых,
Не к Мадонне прижат
Божий сын, а к стене, как холоп.
В дивных райских садах
просто прорва мороженых яблок,
Но сады сторожат,
и стреляют без промаха в лоб.
Херувимы кружат,
ангел окает с вышки - занятно!
Да не взыщет Христос,-
рву плоды ледяные с дерев.
Как я выстрелу рад -
ускакал я на землю обратно,
Вот и яблок принес,
их за пазухой телом согрев.
Я вторично умру -
если надо, мы вновь умираем.
Удалось, бог ты мой,
я не сам - вы мне пулю в живот.
Так сложилось в миру -
всех застреленных балуют раем.
А оттуда землёй -
бережёного бог бережёт.
В грязь ударю лицом,
завалюсь после выстрела набок.
Кони хочут овсу,
но пора закусить удила.
Вдоль обрыва, с кнутом,
по-над пропастью, пазуху яблок
Я тебе принесу -
ты меня и из рая ждала.
[1977–1978]