Он ввел юмор и в ту тему, которая в его время вообще не поднималась," а у него открыто прозвучала и в "Баньке по-белому", и в "Райских яблоках". Жутковатый там юмор, но, однако, несомненный. "А на левой груди - профиль Сталина, а на правой - Маринка анфас". И это - не будем ханжами - смешно. Как говорит народ, что грешно, то смешно. В самые страшные стихи о побеге из мест заключения тоже введен юмор - как страшноватый оскал, как стальной блеск той улыбки бывшего зека, о которой Твардовский писал в поэме "За далью - даль".
Шуткой - вольной, яростной - в народе издавна принято подавлять страх, побеждать его. В эпоху множественных страхов Высоцкий извлекал из себя и из своей огромной, массовой аудитории эту великую способность - смеяться над тем, что страшно.
Подтрунивание над собой - традиционная интонация русских солдатских песен. (В чистом виде она воспроизведена в одной из песен к "Иван-да-Марье".) В этом смысле Высоцкий - поэт глубоко традиционный.
И язык, и смех Высоцкого не являются, строго говоря, фольклорными.
Это искусство поэта-профессионала. Но, вступая в стихию вольной беседы (такова наиболее употребимая им поэтическая форма), откровенного скоморошества и балагурства, он чувствовал себя абсолютно естественно, будто в этой стихии и родился. Неизвестно, сколько книг о фольклоре было им прочитано. Но любой специалист, прислушавшись к гулу его поэтической ярмарки, уловит там многие речевые жанры площади - голоса зазывал-шар-латанов, прибаутки балаганных "дедов", юмористические проклятия, обращенные к публике и к себе. Словом, тот культ смеха, который уходит в глубь народной жизни и сохраняется там веками.
Две стихии народного мышления - плачевая (женская) и смеховая (мужская) органично соседствуют, то сливаясь, то разъединяясь, как реки, в его творчестве. Одна - это Марьюшка, это та, где "над похоронкой заходятся бабы в тылу", где жена нужна, "чтобы пала на гроб". Другая - та, где автор представляет и хор, и солиста, где царит мужское многоголосие.
Позволю себе сказать, что перед нами - редкий пример фольклорного сознания у современного поэта. В этом разгадка ничем не укрощенной "вольности суждений площади" и простонародной речи, без спроса вступившей в песенную поэзию, а теперь подлежащей рассмотрению как элемент уже общенародной культуры. Настроение, интонация, обороты мысли - тут все от народного ума, который, как говорил Гоголь, "строго взвешенным и крепким словом так разом… и определит дело, так и означит, в чем его истинное существо".
Слово Высоцкого открыто, распахнуто к людям, не зашифровано. Оно лишено интеллектуальной усложненности. Но в нем природное изящество и своя стать. Поэт охотно и часто играет словами, рифмами (в исполнении - мелодическими ритмами). Эта игра тоже более всего продиктована веселой свободой общения - и со словом, и с аудиторией. Поэзия Высоцкого прямодушна. С простотой, которая в быту лишь ребенку прощается, поэт говорил то, что думал сам и что думали (но не говорили, молчали) многие. Но эта простота, эта как бы немудреная природа содержит в себе свои загадки. Думаю, что внимательный читатель разглядит их именно в печатном виде стиха.
Слово Высоцкого успокаивается на бумаге, в книге. Оно дает себя рассмотреть в разных связях - со звуком, со смыслом, с другими словами-соседями. Наверняка кому-то будет мешать память о голосе актера - этот голос неизбежно озвучивает многие тексты. Песни Высоцкого у всех на слуху, это так. И стихи, лишенные богатства актерских интонаций, вполне вероятно, кого-то разочаруют. Но у меня после долгого общения с рукописями поэта возникло, следует признаться, и новое качество восприятия. Возможно, оно появится и у заинтересованного читателя книги.
То, что в живом авторском исполнении выплескивалось как подчиняющий слушателей единый эмоциональный порыв, при чтении нередко открывает свое достаточно сложное строение, как бы раскладывается на множество эмоциональных движений, объединенных движением к главной цели, которая, в свою очередь, вовсе не предстает столь уж простой и сразу доступной. Будь то "Кони привередливые", "Баллада о брошенном корабле", "Штормит весь вечер…" или тем более "Гербарий" - это достаточно сложная стилистика, не поддающаяся мгновенному разгадыванию. Тут читателя следует призвать к медленному чтению, к неторопливости.
Гораздо проще дело обстоит с ранними стихами. Они действительно просты, иногда почти примитивны, ибо следуют достаточно простой социальной психологии. Чьей? А вот это уже серьезный вопрос.
В повести А. Приставкина "Ночевала тучка золотая" есть строки, в которых неожиданно находится ответ. Рассказывая о детском доме, в котором полторы тысячи подростков, как бы сбереженных в 1944 году от войны, брошены, однако, в разворошенное войной и предвоенными бурями огромное пространство, простирающееся от Подмосковья до Северного Кавказа, автор описывает вечера, когда, сбившись в стайки, эти дети-сироты заводили песни. Заводили "разухабистые, уличные, блатные, рыночные (жалостливые), сибирско-ссыльные, бытовые, одесско-воровские (жестоко-сентиментальные), хулиганские, каторжные (из дореволюционных) и некоторые из кино…". Вот, собственно, довольно полный перечень источников тех ранних песен Высоцкого, которые критика стыдливо именует "дворовыми", "приблатненными" или более грозно - "блатными". Перечень и, одновременно, в контексте содержания всей повести о массовом человеческом сиротстве и неприкаянности - указатель социального оправдания этого песенного фольклора. Лицемерием было бы произносить еще какие-то "защитительные" речи, поэзия в них не нуждается, а в ранних стихах Высоцкого она, поэзия, нашла своеобразный приют. Потому показалось неверным лишать данную книгу того, с чего Высоцкий начал. Не думаю, что эти ранние тексты правильно называть "стилизацией" - автор не подделывается под чужие формы и известный жаргон. Он говорит не от своего лица и ищет чужому лицу его органическое выражение. Очевидна множественность этих лиц, распространенность типов, - но ведь так оно и было. Действительно, эти персонажи жили в неупорядоченном законами мире, многих прав были лишены, а само представление о правах и обязанностях было искажено. Но права быть, то есть жить, переживать, выражать себя в слове или в песне, - этого права человек не может быть лишен, и Высоцкий это твердо знал.
У него самого было военное детство и послевоенное невеселое отрочество. От звуков и настроений того времени он никогда не отмахивался, помнил их прекрасно. Он говорил, что ранние песни дали его голосу "раскрепощенность", и это немаловажно. Постоянно звучит в них мотив свободы - то мнимой, временной, то подлинной, угадываемой как идеал. "У меня гитара есть - расступитесь, стены!" - в наивной форме выражено и счастливое обладание такой собственностью (возможно, единственной), как гитара, и вера в некую свою волшебную силу, которая раздвигает уготованное тесное пространство. Право же, нет смысла как-либо "очищать" то начало, которое Высоцкому органично как поэтическое начало и по-своему чисто и закономерно. И видится какая-то связь между этим юношеским "расступитесь, стены!" и тем постоянным желанием "раздвинуть горизонты", которое стало знаком, метой поэтической зрелости. Тут и связь есть, но и стремительное движение очевидно, и рост мастерства, и определенность художественного самосознания. Любопытно еще и вот что - ранние тексты нередко представляют некий "случай из жизни", ситуацию, определенный анекдотический или "роковой" сюжет. Но ведь и "Горизонт", и "Чужая колея", и "Иноходец", и даже "Две судьбы" - это тоже "случай", пружинно-сжатая, а потом развернутая ситуация. Это краткий сюжет, история (правдоподобная или фантастическая), сквозь которую прорастает мощная метафора, как правило, философского толка. Такой же "случай", расширяемый, распираемый метафорой, - знаменитая "Охота на волков", одно из вершинных и программных произведений. Тут не скажешь, что стихи успокаиваются на странице книги. Текст скорее рвется, срывается с листа - в бег, в стремительное и неукротимое движение. Долгое время песня считалась чуть ли не крамольной, потому что слишком уж грозным звуком нарушала всеобщее молчание. Сейчас, однако, думаешь еще и о другом. О том, как разные поэты совсем в разные времена, сопрягая себя с явлением природного мира, отстаивали свою свободу.
Пусть для сердца тягуче колко,
Это песня звериных трав!..
Так охотники травят волка,
Зажимая в тиски облав.
О, привет тебе, зверь мой любимый!
Ты не даром даешься ножу…
И т. д. Это Есенин 22-го года. У Есенина поведение волка - ответное действие природы на то, что "шею деревни" сдавили "каменные руки шоссе", и вряд ли убедительны сегодня рассуждения о защите поэтом "патриархального уклада", милого его сердцу. Есенин решается в финальной строфе на прямое сравнение себя со зверем, который может броситься на охотника, ценой жизни отказавшись быть покорной жертвой:
Как и ты - я всегда наготове,
И хоть слышу победный рожок,
Но отпробует вражеской крови
Мой последний, смертельный прыжок…
Волк у Высоцкого от мести уходит. И мысль в стихе иная, хотя ситуация аналогична. Автор буквально влезает в шкуру зверя, чтобы через поэтический образ передать свой излюбленный мотив - отчаяния и преодоления. С молоком матери волчата всосали запрет: "нельзя за флажки". Этот запрет - условность, рабство, генетически укорененное, но его надо вырвать из себя во что бы то ни стало. Уйти за флажки - это чья-то коллективная негласная просьба, чье-то веление, которое нельзя не выполнить, ибо оно выполняется для других, и итог победы остается многим.
Один из постоянных мотивов Высоцкого - преодоление отчаяния. Осмысление - и преодоление. В ранних стихах - бездумный выплеск, разухабистость, жалостно-уличные интонации. С годами то же состояние становится все более осмысленным, требует и находит многие формы поэтического анализа, приобретает серьезное общественно-социальное содержание.
"Отчаивать" по В. Далю означает "безнадежить, лишать последней веры и надежды". Опять же по В. Далю "отчаянный человек" - тот, которому все нипочем, решительный до крайности, исступленный. А "отчаянное дело" - не только "безнадежное, пропащее", но и крайнее, опасное, грозное. Указанные смысловые полюсы слова "отчаяние" - крайние точки одного из главных мотивов, который буквально пронизывает творчество Высоцкого, - укореняется в самом начале, а потом растет, ветвится, создает вокруг себя определенную и постоянную атмосферу.
Непременным слагаемым этой атмосферы является действие. И тут отступают все обвинения в пессимизме. Вот уж чего избежал Высоцкий, чему был абсолютно чужд, так это апатии. И это во времена, когда именно апатия, как серьезнейшая болезнь, возникла в обществе и во многом парализовала его энергию. Стало массовым равнодушие. Во все сферы - личные и общественные - проникла аморфность. Отсутствие инициативы стало нормой. Привычка к безликости укоренилась и накопила вражду ко всякой яркой личности. Таким складывалось психологическое наследие тяжких лет безверия и молчания. Сильнейший действенный заряд поэзии и личности Высоцкого сопротивлялся этому. Самое тяжелое, самое страшное состояние души у него ищет выхода в действии. Это действие иногда неправдоподобно, иррационально, фантастично, но всегда исполнено яростной силы. На эту силу, таящуюся в человеке, до конца им самим не познанную, указывает поэт. Это один из самых постоянных незримых его жестов, хотя он по природе совсем не моралист и никаких указующих перстов не терпит.
Довольно рано он обдумывал свой реальный конец, предел сил и предел жизни. Гораздо раньше, чем были написаны такие трагические стихи, как "Две просьбы", "Мне судьба - до последней черты, до креста…", "Райские яблоки". Удивительно, но "Кони привередливые" созданы были в 72-м году, а "Памятник" - в 73-м. "Когда я отпою и отыграю…" - тогда же. Человек обдумывал не смерть даже, но свое поведение, свое действие в присутствии смерти, а в "Памятнике" - и после нее. Не состояние, не настроение, а именно поведение. И это поведение действенно, динамично. Поэт бросает смерти вызов. Он не предается мысли о бессмертии поэзии, о собственных заслугах и т. п. У него свой взгляд на то, что такое главная победа художника. Она требует нечеловеческих, неправдоподобных усилий - их, собственно, и перечисляет автор. Он будто планирует, изучает и фиксирует их необходимую последовательность. "Посажен на литую цепь почета" - это чужое действие. Оно насильственно и потому враждебно, хотя и являет собой знак признания. С этой "золотой цепью" Высоцкий совершает то, что в стихах с ней вполне сделать можно. "Перегрызу… порву…" - только так. И- "выбегу!". Куда можно выбежать, уже "отпев и отыграв"? Конечно же - "в грозу"! Именно гроза, ее раскаты и потоки становятся олицетворением жизни, воли и - бессмертия.
Картина, нарисованная в "Памятнике", еще более невероятна. Мысль Высоцкого вовсе не упирается в заботу о посмертной славе. Он знает: тот, кто думает о всякого рода "памятниках", уходит от живой жизни. Его же движение всегда противоположно - в жизнь, в грозу, в борьбу. Он знает, что всенародно признан, но так же всенародно он рвется из гранита, бунтует против сужения и выпрямления, которые предвидит, но категорически не приемлет. "Памятник" - почти заклинание, но и пророчество, и завещание, взывающее к справедливости и опять-таки - к действию. В стихах действует он один, фантастическим усилием воли встает так, что "осыпались камни" и "шарахнулись толпы в проулки", нарушает заведенный порядок всеобщего молитвенного созерцания:
Не сумел я, как было угодно -
Шито-крыто:
Я, напротив, ушел всенародно
Из гранита.
Это, по существу, единственное его постоянное желание: "быть живым, живым и только". И не "до конца", а остаться живым после того, что является концом реальной жизни.
Надо полагать, что наш долг перед поэтом - вспомнить это его желание. Во всяком случае, не делать того, что Высоцкому чуждо, - не лакировать его облик, дать жить его слову, его стихам, как явлению, из реальной почвы возникшему и продолжающему жить.
Сказанное имеет прямое отношение к тому, как подготавливалась к изданию эта книга. О некоторых условиях и правилах, поставленных перед собой составителем и редакторами, необходимо сказать потому, что литературное наследие в данном случае имеет необычный облик и необычную судьбу.
Разные поэты очень по-разному осуществляли себя Скажем, про Пастернака известно, что он свой творческий путь обычно мерил книгами, а не отдельными стихотворениями. Именно книга стихов складывалась, создавалась им как нечто целое, как компактное единство и, одновременно, веха творческого пути. У других такое значение нередко имели первые сборники - поэт как бы заявлял о себе книгой, а потом обстоятельства жизни диктовали ту или иную периодичность публикаций.
Высоцкий не подготовил к изданию книги своих стихов. Он, как верно отметила Б. Ахмадулина, вообще не пережил того особого момента, который переживает всякий печатающийся поэт, - момента отстранения и новой связи с собственным, теперь уже типографски набранным текстом.
Беловой вариант стиха, который в форме песни был обращен к людям, чаще всего жил в горле. В зависимости от аудитории, настроения, от взятого в данный момент камертонного звука, некоторые стихи варьировались, меняли свою окраску, слова и смысловые нюансы. Сохранившиеся черновики отражают тщательную, упорную и весьма своеобразную работу над словом - Высоцкий нередко отдавал предпочтение шероховатой выразительности устной речи, оставляя в стороне более гладкий, литературно более "сделанный" вариант. Он искал способ жизни своим стихам сообразно сложившемуся образу собственной профессиональной жизни. Другого выхода к людям он не получил.
Таким образом, надеюсь, понятна вся сложность и необычность работы над этой книгой. Подготавливая ее к изданию, мы шли прежде всего от рукописей Высоцкого - тех, которыми располагали. В некоторых из них (беловых) достаточно отчетливо выражена авторская воля. Ее своеобразие следовало учитывать при подготовке к печати всех текстов.
Книга не дает простора многовариантности. Собиратели песен Высоцкого, в чьих домах хранятся не только фонотеки, но и самодеятельные печатные сборники, могут долго спорить - какой вариант текста лучше, более ранний или более поздний, и т. д. Подобные споры велись и среди тех, кто над книгой работал, - но в конце концов потребовалось завершить их определенностью выбора. Приходилось брать на себя то, что, по нашему ощущению, наиболее выразительно передает авторскую мысль и чувство.
Пространство книги имеет границы и диктует свои законы. Прежде всего это отбор, а потом и принцип расположения стихов. Нам кажется, что в "Избранное" вошли действительно лучшие произведения Высоцкого. Возможно, кто-то из пристрастных поклонников поэта с этим не согласится.
Что касается строения книги, при всех трудностях и оговорках показалось самым правильным остановиться на хронологическом принципе. Трудность заключалась в том, что Высоцкий никогда не ставил дат на своих рукописях. Потому ли, что имел в виду длительность живой - в исполнении - работы над текстом, проверку и обработку, - мы не знаем. И все же, вопреки этой авторской особенности, показалось необходимым проделать эту работу - выяснить и зафиксировать даты написания стихов. Как правило, опираться при этом можно было на первое открытое исполнение. Хронологический принцип строения книги, думается, дает возможность судить о том, каким было становление и развитие поэта.
Как ни странно, большую, чем обычно, трудность составила пунктуация. Дело даже не в том, что поэтам дозволено нарушать ее правила, тем более что эти современные правила подвижны. Перед нами опять-таки особый случай: тончайшая интонационная нюансировка Высоцкого-исполнителя решительно не совпадает с его явным равнодушием к знакам препинания, которые подобные нюансы на бумаге отражают. Досаду или удовольствие испытал бы он сам, если бы сам и готовил свою книгу к печати? В любом случае это было бы некое новое для него ощущение обязательной дисциплины.
А про тех, кто работал сегодня над этим сборником, можно сказать, что их не покидало чувство волнения и ответственности. Вполне может быть, это не избавило книгу от ошибок, но так или иначе к читателям выходит наиболее объемное и выверенное по рукописям издание стихов Владимира Высоцкого.
Примечания
1
Написано к спектаклю "10 дней, которые потрясли мир".
2
Цикл песен к фильму.
3
Написано для фильма по сценарию Леонида Леонова.
4
Написано для дискоспектакля по сказке Л. Кэрролла.
5
Цикл баллад для фильма.
6
Цикл песен для фильма.
7
Кличка собаки.
8
Написано для фильма "Зеленый фургон".
9
Последнее стихотворение В. Высоцкого. Авторские варианты: 6-я строка: "Я чист и прост, хоть я не от сохи";
10-я строка: "Я жив, 12 лет тобой храним";
12-я строка: "Мне будет чем ответить перед Ним".