"Друзья! – сказал я им, – настал нам день блаженный,
Наш замысл довершить великий и священный;
К спасенью Рима Бог нас силою облек,
И счастью всех претит единый человек…
…
Искать ли случая? Но завтра он готов:
Он в Капитолии чтит жертвами богов,
И сам падет, от нас на жертву принесенный
Пред Вечным Судией спасению вселенной.
Кто охранит его? Там наши все друзья;
Сосуд и фимиам ему вручаю я.
Да будет знаком вам, когда я сей рукою
Не фимиам – кинжал глазам его открою…
Эстетические и политические взгляды Катенина близки к левому крылу русского романтизма – примат гражданского содержания над интимно-психологическим, интерес к проблемам историзма и народности. Катенин – решительный противник романтического субъективизма, манерности, слащавости и вялости поэтического языка писателей-карамзинистов. В 1815 году он начинает полемику с В. А. Жуковским, публикуя баллады "Наташа", "Убийца", "Леший". В 1816 году, вступая в прямое соперничество с "Людмилой" Жуковского, Катенин пишет балладу "Ольга" – вольный перевод "Леноры" Г. А. Бюргера. Выступая против перифрастического стиля и утонченного психологизма Жуковского, Катенин стремится к точности в передаче "простонародного" быта в этнографических описаниях и в языке, к психологически достоверной речевой характеристике героев. В полемике с мистицизмом баллады Жуковского Катенин намеренно, в простонародном духе огрубляет изображение нечистой силы, встреченной Ольгой на пути с мертвым женихом:
Казни столп; над ним за тучей
Брезжит трепетно луна;
Чьей-то сволочи летучей
Пляска вкруг его видна.
"Кто там! сволочь! вся за мною!
Вслед бегите все толпою,
Чтоб под пляску вашу мне
Веселей прилечь к жене".
В балладе "Убийца" и сам сюжет, и поэтический слог у Катенина в ряде моментов предвосхищает поэзию Н. А. Некрасова:
В селе Зажитном двор широкий,
Тесовая изба,
Светлица и терём высокий,
Беленая труба.
Катенинская "Ольга" положила начало литературной полемике: с резкой критикой на нее выступил Н. И. Гнедич, осудивший "простонародные баллады Катенина за "грубость" языка и "жесткий слог" ("Сын Отечества". – 1816. – № 27). За Катенина вступился Грибоедов, отметивший речевое новаторство поэта в передаче русского национального колорита ("Сын Отечества". – 1816. – № 30). А потом и Кюхельбекер в статье "Взгляд на текущую словесность" (1820) из всей новейшей поэзии выделил баллады Катенина за "попытку сблизить наше нерусское стихотворство с богатою поэзиею народных песен, сказок, преданий – с поэзиею русских нравов и обычаев". В противоположность "вялому и бессильному" языку элегической поэзии он требовал использования всех языковых средств, пригодных для создания впечатления силы, напряженности, "разительности" стиха, в том числе и славянизмов. Слог поэта, считал он, хорош тогда, когда "ознаменован истинным вдохновением, и по сему самому мощен, живописен, разителен". Таким образом, Катенин имел все основания считать себя в своих балладах победителем Жуковского.
В произведениях высокого, героического звучания Катенин стремится преодолеть идущую от классицизма и просветительства традицию абстрактной, "чистой" гражданственности, существующей как бы вне времени и пространства. Он конкретизирует гражданскую тему на материале историческом в поэме "Мстислав Мстиславич". В ней идет речь о неудавшейся для русских полков битве с татарами. Действие поэмы переносится в XIII век. Катенин пытается воссоздать в ней тип культуры того времени, опираясь на "Слово о полку Игореве" и на фольклор. В поэму вводится национальный колорит: песенные и былинные мотивы, белые лебеди, белокрылые ладьи на синем море, ракитов куст на холме:
В той равнине холм высокий,
На холме ракитов куст.
Отдыхает одинокий
Витязь там; стрелами пуст,
Тул отброшен бесполезный;
Конь лежит, в груди стрела;
Решето стал щит железный,
Меч – зубчатая пила.
Но порой в словах древнего героя Мстислава Мстиславича звучат речи, близкие и по форме, и по содержанию вольнолюбивой гражданской лирике декабризма:
Но чем бы ни решались битвы,
Моя надежда все крепка:
Услышит наши Бог молитвы,
И нас спасет Его рука.
Он русским даст терпенья силу,
Они дождутся красных дней…
По-прежнему Катенин активно переводит французских драматургов-классицистов (трагедии Ж. Расина "Эсфирь" и П. Корнеля "Сид") и ставит их на петербургской сцене. Но в своем осмыслении художественного наследия французских классиков он выступает как литератор, отстаивающий принципы романтического историзма и вносящий в свои вольные переводы соответствующие детали "местного колорита". "Его античность уже не соответствует идеалу классицизма. Это народно-героическая, демократическая античность, такая же, как и Средневековье, пора грубых и суровых нравов" (Я. Л. Левкович). "Чем ближе поэт новый наш, обрабатывая предмет древний или чуждый, подойдет к свойству, быту и краске изображаемого им места, времени, народа и лица, тем превосходнее будет его произведение", – утверждает Катенин в своем теоретическом труде "Размышления и разборы".
Совместно с Грибоедовым он пишет в это время комедию "Студент", продолжая начатую балладами творческую полемику с поэтами-карамзинистами, а также обогащает репертуар петербургского театра переводами-переделками французских комедий нравов: "Нечаянный заклад, или Без ключа дверь не отопрешь" (переделка комедии М.-Ж. Седена), "Сплетни" (Ж.-Б.-Л. Грессе). Катенин близок к А. А. Шаховскому в комедийном жанре, но не разделяет его театральной эстетики, склоняясь к глубокой психологической разработке сценических характеров. С 1818 года он занимается с актерами В. А. Каратыгиным и А. М. Колосовой, создавая свою актерскую школу, отмеченную глубоким психологизмом.
В правительственных кругах Катенин имеет репутацию "большого вольнодумца", на службе ведет себя с вызывающей независимостью. За это уволен в отставку в сентябре 1820 года, в ноябре 1822 года за "шиканье" в театре по личному распоряжению императора выслан из Петербурга в родовую усадьбу Шаёво (1822-1825).
Здесь он томится в одиночестве, занимается переводом "Романсов о Сиде. Из Гердера", ведет переписку с другом Н. И. Бахтиным и актрисой Колосовой. Летом 1825 года Катенин возвращается в Петербург, выводит на сцену свои переделки с французских комедий "Говорить правду, потерять дружбу" (П. Мариво), "Обман в пользу любви" (П. Мариво), "Недоверчивый, или Елена и Клерваль" (Ш. Колле). 3 февраля 1827 года ставит собственную трагедию "Андромаха" (отдельное изд. – СПб., 1827) – "лучшее произведение нашей Мельпомены по силе чувств, по духу истинно трагическому" (А. С. Пушкин). Но на театральной сцене она успеха не имеет.
В 1827-1832 годах Катенин вновь живет в деревне, работает над исторической комедией "Вражда и любовь", пишет оригинальную балладу "Старая быль", скрыто полемическую по отношению к общественной позиции Пушкина конца 1820-х ("Стансы"), продолжает цикл литературно-критических статей "Размышления и разборы", публикуя их в "Литературной газете" Дельвига. Пушкин высоко оценивает дарование Катенина-критика. В "Размышлениях и разборах" дается энциклопедический очерк истории европейских литератур от античности до XVIII века. Катенин выступает здесь уже как решительный противник романтизма вообще и разделения поэзии на классическую и романтическую в частности. В ряде его суждений предчувствуется мысль о новом художественном методе, снимающем крайности классицизма и романтизма. Катенин – сторонник рационального отношения писателя к своему произведению. Поэзия для него не свободное вдохновение, а ремесленный труд, основанный на знании творцом незыблемых законов художественности, "вечных правил": "Правило есть краткое изложение истины, рассудком замеченной и опытом подтвержденной".
В 1833 году Катенин возвращается в Петербург, вместе с Пушкиным и Загоскиным избирается членом Российской академии по Отделению русского языка и словесности. Работает над переводом "Ада" Данте, исторических хроник Шекспира, "Одиссеи" Гомера. Пишет оригинальную богатырскую поэму-сказку "Княжна Милуша" (СПб., 1834), а также лучшее свое произведение из народной жизни – "русскую быль" "Инвалид Горев" ("Библиотека для чтения". – 1836. – Т. 17), предвосхищающую народные поэмы Н. А. Некрасова.
В сентябре 1833 года по материальным причинам он вновь поступает на службу в Эриванский карабинерный полк Отдельного кавказского корпуса, участвует в военных экспедициях, в 1836 году назначается комендантом крепости Кизляр, но в 1838-м вступает в конфликт с начальством, выходит в отставку в чине генерал-майора и окончательно поселяется в Шаёве.
Здесь он ведет жизнь одинокого отшельника-чудака. Младшим современникам его творчество и взгляды представляются анахронизмом (см. Катенин-Коптин в романе Писемского "Люди сороковых годов"). Даже Пушкин, высоко ценивший Катенина, писал о нем П. А. Вяземскому в 1820 году: "Он опоздал родиться – и своим характером, и образом мыслей весь принадлежит 18 столетию".
9 мая 1853 года экипаж, в котором ехал Катенин, разбили лошади, и спустя две недели он умер, отказавшись от исповеди и причастия. Похоронили его в селе Бореево Чухломского уезда, а в 1955 году прах поэта перенесли в Чухлому. На могильной плите, по завещанию Катенина, сделана сочиненная им надпись греческим гекзаметром: "Павел, сын Александров, из роду Катениных. Честно / Отжил свой век, служил Отечеству верой и правдой, / В Кульме бился на смерть, но судьба его пощадила; / Зла не творил никому и мене добра, чем хотелось".
Глинка Федор Николаевич (1786-1880)
Другим декабристом раннего периода был Федор Николаевич Глинка. В "Союзе благоденствия" он стал вдохновителем и организатором литературной политики. Подобно Катенину, он по своим литературным пристрастиям тяготел к "Беседе…" и ориентировался на поэзию высокого государственного и патриотического содержания. Одновременно с Катениным он пытался создать на европейском, а не на античном материале трагедию высокого гражданского содержания – "Вельзен, или Освобожденная Голландия". В основе ее – мысль о незаконных царях, "скрепивших смертию кровавое правленье", и царях законных, освободивших Отечество от рабских оков. Местный колорит в трагедии отсутствует: действие происходит в некоей стране, борющейся с тираном:
Страна, лишенная законов и свободы,
Не царство – но тюрьма: в ней пленники народы…
В "Союзе благоденствия" Глинка – сторонник народного просвещения. Крутые меры ему претили и оставались в какой-то туманной дали. Главной задачей современности он считал воспитание честного гражданина, достойного сына Отечества и борьбу с неправосудием, казнокрадством, жестокостью помещиков. Возглавляя "Вольное общество любителей российской словесности", Глинка пытался дать образцы поэзии, отвечающие требованиям "Зеленой книги". Особый интерес он питал к поэзии духовной, пропагандирующей нравственные идеалы и понятия, доступные и понятные русскому православному народу. В 1826 году он издал два итоговых сборника своей поэзии – "Опыты священной поэзии" и "Опыты аллегорий, или иносказательных описаний, в стихах и в прозе". В первой книге Глинка развивает традицию псалмической поэзии, включая в нее элементы элегического стиля. Поэтому в его псалмах нет запутанного синтаксиса, слог их, несмотря на обилие славянизмов, ясен и прост. Подкупает в псалмах особое, доверительно-дружеское общение автора с Богом (см.: Я. Л. Левкович).
И. А. Крылов иронизировал: "Глинка с Богом запанибрата, он Бога в кумовья к себе позовет". Вот, например, строфы из псалма 77, названного Глинкой "Горе и благодать":
Господь как будто почивал,
А на земле грехи кипели,
Оковы и мечи звенели
И сильный слабого терзал.
Не стало дел, ни прав священных,
Молчал обиженный Закон;
И востекал от притесненных
Глухой, протяжный, тяжкий стон.
Как дым, прошло сиянье славы,
Сокрылась кроткая любовь;
И человеков род лукавый
Был вид повапленных гробов!
Простились люди с тишиною,
Везде мятеж и грустный мрак,
И глад с кровавою войною
На трупах пировал свой брак;
Стихии грозно свирепели,
И мир чего-то ожидал…
Господь как будто почивал,
А на земле грехи кипели!
В стихотворении "Воззвание", обращаясь к Богу, Глинка говорит:
Куда ты, Господи? Постой!
Внемли! Уж силы ослабели.
Как мать к младенчьей колыбели,
Склони ко мне Свой лик святой.
В поэзии Глинки постоянно вступают в диалог две тенденции – вольнолюбивая и религиозная, но первая нисколько не противоречит второй: Глинка был глубоко верующим человеком. В послании к нему от 1822 года Пушкин сказал: "Но голос твой мне был отрадой, великодушный гражданин". К политическим планам "Северного общества" поэт сохранял скептическое отношение: "Господа, я человек сему делу чуждый и благодарю вас за доверенность вашу: мой совет и мнение может быть только, что на любви единой зиждется благо общее, а не на брани". "Полно рыцарствовать! Живите смирнее!" 12 или 13 декабря Глинка пришел к Рылееву с последним советом: "Смотрите вы, не делайте никаких насилий". Он фактически уже не являлся членом "Северного общества" и не принимал участия в восстании. Но за дружбу с Рылеевым и за принадлежность к "Союзу благоденствия" его заключили в Петропавловскую крепость, а затем сослали в Олонецкую губернию. В одиночной камере Глинка написал стихи "Узник" ("Не слышно шума городского…"), которые стали народной песней. Вошел в песенный репертуар народа и "Сон Русского на чужбине":
Уснул – и вижу я долины
В наряде праздничном весны,
И деревенские картины,
Заветной русской стороны!…
И мчится тройка удалая
В Казань дорогой столбовой,
И колокольчик – дар Валдая -
Гудит, качаясь под дугой…
Рылеев Кондратий Федорович (1795-1826)
Наиболее последовательно радикальные настроения декабристов выразила поэзия Кондратия Федоровича Рылеева. Он начал свой творческий путь в русле карамзинского направления. Но вскоре, как многие из его собратьев, офицеров-декабристов, он не смог уже терпеть деспотические аракчеевские порядки, водворившиеся в армии по окончании Отечественной войны. "Для нынешней службы нужны подлецы, – писал он матери, – а я, к счастью, не могу им быть". Молодой офицер уходит в отставку, переезжает в Петербург, сближается со столичными литераторами. Осенью 1820 года в журнале "Невский зритель" он публикует сатиру "К временщику":
Надменный временщик, и подлый и коварный
Монарха хитрый льстец и друг неблагодарный,
Неистовый тиран родной страны своей,
Взнесенный в важный сан пронырствами злодей!
Ты на меня взирать с презрением желаешь
И в грозном взоре мне свой ярый гнев являешь!
Твоим вниманием не дорожу, подлец;
Из уст твоих хула – достойных хвал венец!
"Нельзя представить изумления, ужаса, даже, можно сказать, оцепенения, какими поражены были жители столицы при сих неслыханных звуках правды и укоризны, при сей борьбе младенца с великаном [Аракчеевым]", – вспоминал друг Рылеева Николай Бестужев. Надменному временщику ничего не оставалось, как сделать вид, что эти дерзкие стихи направлены не по его адресу, хотя весь образованный Петербург знал это.
Противоположной по жанру этому сатирическому посланию явилась ода Рылеева "Гражданское мужество" (1823), обращенная к генералу Мордвинову, который своими либеральными начинаниями приводил в бешенство членов Государственного совета:
Вотще неправый глас страстей
И с злобой зависть, козни строя,
В безумной дерзости своей
Чернят деяния героя.
Он тверд, покоен, невредим,
С презрением внимая им,
Души возвышенной свободу
Хранит в советах и в суде
И гордым мужеством везде
Подпорой власти и народу.
"Внося новое содержание в лирику, декабристы видоизменяли ее жанровые формы, – отмечал А. Н. Соколов. – Классическая ода была гражданским жанром. Но политическая тема здесь не становилась переживанием индивидуальной личности. Одописец эпохи классицизма, от лица которого воспевалось высокое лицо или событие, оставался абстрактным образом поэта. Романтическая ода декабристов стала выражать личное чувство, предметом которого выступает общественное явление. В этой эволюции жанра отразился тот переворот в поэзии, который был произведен романтиками". Стихи написаны Рылеевым прямо от лица молодого поколения, голос которого постоянно врывается в мерные, возвышенные ритмы оды, очеловечивая их трепетом личностного чувства: "Но нам ли унывать душой", "О так, сограждане, не нам в наш век роптать на Провиденье", "Одушевленные тобой", "В восторге затрепещут внуки". Кюхельбекер в статье "О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие" (1824) видел в современной оде не обозначение жанра поэзии классицизма, но определение гражданской направленности и высокого эмоционального строя лирического произведения. Это отказ от психологического самоанализа элегической поэзии и осознанное, целенаправленное эмоционально-психологическое обеднение лирики за счет ее возвышения. Таким образом, ода декабристов не была возвратом к поэтике классицизма XVIII века с его рационализмом и строжайшими жанровыми канонами.
В стихотворении К. Ф. Рылеева "Я ль буду в роковое время…" (1824) идеальный образ гражданина, смелого, целеустремленного, готового жертвовать собой, противопоставлен "изнеженному племени переродившихся славян":
Я ль буду в роковое время
Позорить гражданина сан
И подражать тебе, изнеженное племя
Переродившихся славян?
Нет, не способен я в объятьях сладострастья,
В постыдной праздности влачить своей век младой
И изнывать кипящею душой
Под тяжким гнетом самовластья.
Обращаясь к равнодушным, охладевшим душою современникам, лирический герой Рылеева хочет разбудить их пламенным призывом к борьбе за свободу Отчизны. Романтическая антитеза определяет в этом стихотворении все, даже особенности поэтической рифмовки. Это рифмовка, в которой первое слово дает ассоциации с легкой поэзией школы Жуковского, а второе – по контрасту – с гражданской, политической лирикой: "сладострастье" – "самовластье", "неги" – "Риеги". В посвящении к поэме "Войнаровский", обращаясь к своему другу А. Бестужеву, Рылеев скажет о своих стихах:
Как Аполлонов строгий сын,
Ты не увидишь в них искусства;
Зато найдешь живые чувства:
Я не Поэт, а Гражданин.
Назначение своей поэзии декабристы видели "не в изнеживании чувств, а в укреплении, благородствовании и возвышении нравственного существа нашего". Они были глубоко убеждены, что только те стихи достойны признания, дух и пафос которых непосредственно входит в жизнь и участвует в жизнестроительстве.