Стихотворения и поэмы - Тихонов Николай Семенович 38 стр.


Еще взглянуть - стих приторочен,
Трясет губой, стучит ребром,
Еще усилье - и полночный
Владикавказ подарит сном.
Так пусть под пепельную прыть
Садов, шумящих напряженно,
Придет со мной поговорить
Во сне хевсурский медвежонок.
И скажет мне с улыбкой злейшей:
"Вставай, кунак, гляди в окно:
Еще одной дорогой меньше
И больше осенью одной".

Сентябрь - ноябрь 1924

495. КРАСНЫЕ НА АРАКСЕ

1

Зажми слова и шпоры дай им,
Когда, перегибая нрав,
Ты их найдешь, упорств хозяин,
В чужом упорстве прочитав,
В несытой и коричневой
Лавине на горах,
В гремучем пограничнике,
Как молодой Аракс,
Где в звездном косоглазии,
Давяся тишиной,
Предплечья старой Азии
Качались надо мной.

Но как мне в памяти сберечь
За речью двуязычной
Ночь, громадную, как печь,
Зов и запах пограничный:
Он ноздри щекотал коням,
Дразнил разбегом и разбоем,
Грозой белесой оттеня
Степей стодолье голубое.

2

Дороги тут и водятся
Насмешливей ресниц,
У тех дорог не сходятся ль
Хранители границ?

Они ступают бережно,
Чтобы сберечь подошвы,
Легко идя по бережку,
Как шорох самый дошлый.

Где пахнет гостем крепким
Иль контрабандным шагом,
Идут по следу цепью
Скалой и камышами.

Ночь зыбится и стелется
Для всех живых одна -
О шашку храбрость греется,
Как о волну - волна.

Такою ночью сердце вплавь,
А с юга, нам закрытого, -
Идут и против всех застав
Храбрятся вдруг копыта.

Но лишь подымет берег вой,
Сквозь сломанный ардуч
Махает барс, как шелковый,
Лосняся на ходу.

И вслед его, как серый ком,
Под ветровой удар
Несется круглым кубарем
Пройдоха джанавар.

Попробуй тропы узкие
Законом завязать -
Далеко видят курдские
Точеные глаза.

И что им часовые?
Как смена чувяков, -
Но красные значки их
Одни страшат кочевников,

Значки стоят то хмуро,
То пьяно, то нарядно
На вышках Зангезура,
На стенах Ордубада.

И, отступив, номады,
Скача в жару и впроголодь,
Гадают в водопадах
На мясе и на золоте.

Но в пене, в жилах скрученных
И в золоченом поясе
Блеск красный, как ни мучайся,
Он всюду - как ни ройся!

3

Как вымысел ущельем рта
Восходит в песен пламя,
Так Арарата высота.
Всходила запросто над нами.

Равняясь честно на восход,
С ума свергавшей головой
Сиял, как колокол и лед,
Земли бессменный часовой.

Прости, старик, мы пили чай,
Костром утра согревши плечи,
Садов зеленая свеча -
Лукавый тополь, нас уча,
Шумел на смешанном наречье.

Ступали буйволы с запинкой,
Кувшин наполнился рекой,
Страна камней, как семьянинка,
Оделась в утренний покой.
Кусты здоровались обычно -
Меж них гуляет пограничник.

4

Стан распоясан, ворот расстегнут
Синий глаз отточен,-
Где же ты, Азия? Азия согнута,
Азия загнана в бочку.

Твои ль глаза узорные
Стоптали кайму свою,
Здесь красные стали дозорными
Народов на краю.

Обгрызли мыши Тегеран.
А где ж была ты, старая?
Моссул ободран, как джейран,
Ступай, ты нам не пара.

За что ходили ноги,
Свистело в головах?
За что патрон в берлогах
До барса доставал?

Багдад - питомец праздный,
Багдад не любит жара
Аракского костра, -

Пляши же, тари старая,
Так смейся, тари красная,
Узун-дара! Узун-дара!

Нежней луча, ходящего
По заячьим ушам,
Тундырь печет прозрачные
Листовки лаваша.

Дыня жирная садам
О желтизне кричит сама.
Ты, Азия, дышала нам,
Как сладкая дутма.

Перебирая сквозь очки
Качанье четок и цепей,
Ты клюнешь песен - выпечки
Московских тундырей.

Аракс не верит никому -
Постой, смиришь обычай,
Так лайся же по-своему,
Пока ты пограничен.

5

Уже звезда, не прогадав,
Вошла в вечернее похмелье,
Работам, пляскам и стадам
Отныне шествовать к постели.

Тропинка в небе с красной кожей
Уже краснеет уже,
Деревья тянутся, похожие
На черный горб верблюжий.

Одно - двугорбое - во тьму
Входило стройно, без обиды,
Если бы руку пожать ему,
Расцеловать, завидуя,

Простую тутовую душу,
Рабочих плеч его чертеж,
Сказать: "Барев, енгер, послушай,
Ты понимаешь, ты не пропадешь!"

6

Поставь напрямик глаза,
Заострись, как у рыси мех,
Под чалмою шипит гюрза,
Под чадрою - измены смех.

Легкий клинка визг,
Крашеный звон купцов,
Крылатая мышь задела карниз -
Так Азия дышит в лицо.

Неслышно, как в ночь игла, -
Для иных - чернее чумы,
Для иных - светлее стекла, -
Так в Азию входим мы.

Меняя, как тень, наряды,
Шатая племен кольцо,
Так дышит снам Шахразады
Советская ночь в лицо.

Курдский прицел отличен -
Стоит слова литого,
Падает пограничник -
Выстрел родит другого!

Что в этом толку, курд?
Слышишь, в Багдаде золото
Так же поет, как тут,
Только на ваши головы.

Что же, стреляй! Но дашь
Промах иль вновь не зря -
Будешь ты есть лаваш
Нашего тундыря.

1924 Армения

496. ВЫРА
15 марта 1918 года

Четвертый съезд Советов
Столпился перед зыбью,
Рокочут анархисты, взводя курки.
Ныряют соглашатели, чешуйчатостью рыбьей
Поблескивают в зале глухие уголки.
Колючей пеной Бреста
Ораторы окачены,
Выкриками с места
Разъярены вконец -
Эсеры гонят речи, но речи, словно клячи,
Барьеров не осилив, ложатся в стороне.
По лицам раскаленным
Проносится метелица,
Ведь нам же, ведь сегодня, здесь,
Вот здесь решать гуртом -
Винтовкой беспатронной ли
В глаза врага нацелиться
Или уважить вражью спесь
И расписаться в том.
"Вот когда мы шагали верстами,
Не так, как теперь, дорожим вершком,
Так ведь за нами - и очень просто -
Те же эсеры шли петушком!"
Зала разорвана, Ленин, заранее
Нацелясь, бьет по отдельным рядам,
Точно опять погибает "Титаник",
Рты перекошены, в трюмах - вода.
"Теперь как бойцы мы ничтожны слишком,
Тут и голодный, и всякий вой,
Вот почему нам нужна передышка -
Мы вступили в эпоху войн".
Тонут соглашатели. Лысины - как лодки,
Рты сигналы мечут напропалую - ввысь,
Но гром нарастает - кусками, и ходко
Холмы рукоплесканий сошлись и разошлись
Рук чернолесье метнулось навстречу,
Видно, когда этот лес поредел,
Что это зима, где не снег бесконечен,
А люди - занесенные метелями дел!

1

Меж Ладогой и Раута
Угрюма сторона -
Только таборы холмов
Да сосна.
Только беженец,
От белых пуль ходок,
Гонит стадо несвежее
На восток.
Словно в ссылку сектанты,
Шагают там быки,
Кровавыми кантами
Обшиты их зрачки.
Скучая по крову,
Голосами калек
Поносят коровы
Разболтанный снег.
И лошади бурый
Волочат свой костяк,
Закат - как гравюра,
Но это - пустяк.
Над всеми голосами
Скотов, дыша,
Умные лыжи остриями
Судьбы шуршат.
По ветру в отчаянье
Удерживая крик,
От смерти - нечаянно -
Уходит большевик.
Меж Ладогой и Раута
Угрюма сторона -
Товарища Ракова
Еще щадит она.
Остались он да беженец,
От белых пуль ходок,
Холмы в личине снежной
Да в сердце - холодок.
Только с Красной Финляндией
Кончен бал,
Над черепов гирляндами
Бал забастовал.
Только в стадо включенный
Упрямый костоправ
Уходит побежденным,
Узлами память сжав!

2

Изведавшее прелести годов несчетных,
Развесистое дерево взирало на столы,
В саду за музеем на месте почетном
Пестрая очередь топтала палый лист.
Дождь струился по людям незнакомым,
Плечам и фуражкам теряя счет,-
Спасского Совдепа военкомом,
Товарищем Раковым, веден переучет.

Комсостав, окутанный паром
Осени дряблой и жирной, как
Борщ переваренный, - шел недаром
В списки резервного полка.
Всем ли довериться этим бывшим
Корнетам, капитанам, подпрапорщикам?
На месте погон были дырки, а выше -
Сентябрьская слякоть стекала по щекам.
Одни были напуганы, как сада ветви,
Жалобно трещавшие под сапогом,
Иным безразлично было всё на свете,
А третьи говорили: "Товарищ военком".
Очередь курила, таинственно крякала,
Как будто она продавалась на вес.
Самсоньевский, Зайцев? - разгадывать всякого -
Значит, в саду на полгода засесть.
Качавшееся дерево вместо промокательной
Пухлой шелухой осыпало стол -
Осень старалась быть только карательной,
Темной экспедицией, мокрой и густой.
Но, казалось, ссориться сегодня не придется,
Все глядели вымытыми, словно из колодца.
И, казалось, с лишними, снятыми отличьями
Снято всё давнишнее, снято - и отлично!

3

Весь день гоньба под знаком исполкома,
Верти до ночи ручку колеса,
Где совещанья, речи, пыль и громы,-
Ты доброволец, ты не нанялся!
Необходимость машет булавой,
Хвали и злись, ручайся головой,
Пока внезапно день не испарится,
И к полночи он различает лица
Лишь с точки зренья боевой
Или досадной единицы.
Блокада вкруг, как петли паука,
Давай, солдат, - крепись, товарищ Раков,
В ночной глуши досаден с потолка
Летящий герб в махорочных зигзагах.
И особняк, где шли пиры, обеды,
Черт знает что - в дыму других печей,
И в нем кипит, как варево победы,
Весь срочный быт военных мелочей.

Телефонист молодой
Перехмурил брови -
Он сидит как под водой
Иль витает с крышей вровень.
Страна полна такими,
Привычными, что крик,
Красноармеец - имя им,
А век их невелик.
И Раков смотрит: вот из тех -
Телефонист,
Кому отдать сейчас не грех -
Своей лепешки лист.
"Товарищ, ешьте!"
- "Военком, я сыт.
Я из гусаров спешен,
Я даже сбрил усы.
Из роты Карла Либкнехта,
В войне четвертый год,
Пишу стихи, отвыкнуть чтоб
От всяческих забот".
- "А ну-ка, попробуйте"… Сразу растет,
Лицо тяжелеет, но грусть водолаза
Кошачьим прыжком заменяется сразу,
Слова начинают зеленый полет:

"Книги друг к другу прижались,
В праздности шкап изнемог,
Вы разве в шелку рождались,
Гордые дети берлог?
В щепы - стеклянные дверцы,
Праздничных строк водопад
Каждому в душу и сердце -
Пей и пьяней наугад.
В буре - спасение мира,
К ней восхваленно взывай,
Души лови - реквизируй,
Если негодны - взрывай".

"Интеллигент, - подумал Раков тут,-
Такие все иль пишут, или пьют".
"Вы искренни - в том зла большого нет,
Но революция гораздо проще,
На кой вам черт разбитый кабинет,
Откуда книги тащите на площадь?.."
И он зевнул, стремясь зевнуть короче.
Ушел, засел до солнца коротать
Часы в бумажной пене и окрошке,
К рассвету мысли начали катать
Какие-то невидимые крошки.
Мышиный мир наладил визготню,
Стих мелькнул, усталость вдруг упрочив,
Окно зажглось - и солнце на корню
Увидел он, - и солнце было проще.

4

Фасад казармы давящий, всячески облупленный,
Он стоил прошлой ругани и нынешней насмешки,
А люди в шинелях глядели, как халупы,
Такие одинокие во время перебежки.
Тут бывшие семеновцы мешались с тем загадочным,
Как лавочный пирог, народом отовсюду,
Что бодр бывал по-разному в окопах и на явочных,
Оценивая многое, как битую посуду.
Ученье шло обычное - так конь прядет ушами,
И Раков слышал: рвением напряжены сердца,
Но чувствовал, как винт ничтожнейший мешает
Ему поверить в то, что это до конца.
Но было всё почтенно: портянки под плакатом,
Как встреча двух миров, где пар из котелка -
Достойный фимиам, и Раков стал крылатым.
Смеркалось… Плац темнел, как прошлое полка.

5

Сведя каблуки, улыбаясь двояко,
Блестяще он выбросил локоть вперед,
Смутился: "Вы - Ра…" Запинаясь: "Вы - Раков?
Самсоньевский, к вам в переплет".
Финские сосны в уме побежали,
С улицы лязгом ответил обоз.
Шел комиссар в офицерские дали,
В серую карту морщин и волос.
Карта тянулась: рада стараться!
Билетом партийным клялась за постой,
Билет был билетом, но череп - ногайца,
Но петлями - брови, но весь не простой.

6

Вопреки алебастру, вощеному полу,
Портьерных материй ненужным кускам,
Вопреки даже холоду, он сидел полуголый,
Отдыхая, как снег, под которым река.
Для него ль кресла с министерской спинкой?
У паркетного треска предательский ритм.
Разве дом это? Комнат тяжелых волынка,
Вражья ветошь, по ордеру взятая им.
Шелуха от картофеля с чаем копорским,
Плюс паек, плюс селедок сухой анекдот,
А над городом, в пику блокадам заморским,
Стопроцентное солнце весенних ворот.
Точно школьником - книги оставлены в парте,
Дезертиром - заботы в мозгу сожжены,
Он свободен, как вечность, от программ и от партий,
И в руках его - плечи спокойной жены.
Это то, когда место и вещи забыты,
Когда ребра поют, набегая на хруст,
Духоты потрясает все жилы избыток
И, пройдя испытанье, сияет осколками чувств.
Только губы застигнуты в высшем смятенье,
Только грудь расходилась сама не своя,-
Революции нет - только мускулов тени,
Наливаясь, скользят по любимым краям.
Отзвенело морей кровеносных качанье,
Рот и глаз очертаний обычных достиг,
По иссохшим губам, как неведомый странник,
Удивляясь жаре, спотыкался язык.
Шелуха от картофеля с чаем копорским,
Плюс паек - снова быт возвращен,
Снова встреча с врагом, и своим и заморским,
Шорох чуждого дома, не добитый еще.
И струею воды, до смешного короткой,
Так что кажется кран скуповатым ключом,
Он смывает костер. И по клочьям работа
Собирается в памяти. Мир заключен.

7

Не проблеск молнии,
Пробравшийся в шкапы, в лари,
Оно безмолвней,
Чем земля, горит,
Оно приходит смертью к вам на ужин
Или мигает сумеречно даже,
Оно - оружье,
Взятое у граждан.
Оно как образцовый Оружейника пир -
От маузеров новых До старых рапир.
Чтоб пыл боевой не остыл,
Сменяет хозяев оружье…
"Самсоньевский, ты
Смотри сюда поглубже…"
- "Не жалко ль тебе, эх, военком,
Ходить вокруг фонаря?
Сколько людей - раздели силком…"
- "Ну что ж - раздели не зря…"
- "Не страшно ль тебе, что со всех сторон
Не жизнь, а щетина ежа,
Одно оружье мы с поля вон -
Другого готов урожай".
- "Самсоньевский, ты ли
Нас предлагаешь потчевать
Елеем соглашателей,
Да разве мы остыли,
Да разве мы приятели
С господчиками?
Слова твои путают наши ряды,
Не изгибайся, брат батальонный…"
- "Но, Раков: я классовой полон вражды,
Что и красные эти знамена…
Им верен, как дому на родине - аист,
Скажи: распластайся - и я распластаюсь.
Но маузер взбросишь - богат заряд, -
Дашь по чужому, а валится брат?"
Оружьем комната завалена,
Закатной налита бурдой,
Они стоят, как два татарина,
Их мысли движутся ордой.
Отполированная сталь,
Она клокочет переливами,
Она имеет сходство с гривами,
И голос звонкий, как кастрат.
"Нет, ты с предателем не схож,
Самсоньевский, резок ты.
Ты - наш, я верю. Подхалимство ж
Я буду гнать до хрипоты.
Я сам в трактирах горе грыз,
Я был не блюдолиз -
Лакейства два: как ни рядись,
Одно - наверх, другое - вниз.
Одни держали на людей
Экзамен дорогой,
Зато уже никто нигде
Их не согнет дугой…
Другим понравилось житье
И сладость попрошаек,
Носить хозяйское тряпье
И хлопать в такт ушами…
Я пережил Думы
Имперский трактир,
Где больше болтали, чем пили,-
Солдатский, угрюмый,
Где смерть взаперти,
Пожалуй, лишь смерть в изобилье.
И я говорю тебе сущий резон:
Страшись притворяться лакейской слезой.
Гвардейская спесь на дыбы встает
В тебе и кричит тебе: "Здравствуй!"
Но если в рабочий ты вшит переплет -
Гордись переплетом - и баста!"

8

Тогда бывал незамечаем
Иных случайностей размер,
Случаен дом, где булки с чаем,
Случаен театр, а в нем - Мольер.
С толпой рабочей грея руки
Хлопками, гулко, - Раков с гор
Войны вошел в партер, в простор,
Он ощущал закланье скуки,
Он веселел, как сам актер.
Могло казаться даже страшным,
Что люди чтят переполох
Чужой, смешной, почти домашний,
А за стеной - борьба эпох.

9

Назад Дальше