Горянка - Гамзатов Расул Гамзатович 6 стр.


Верни поскорее обратно
Не мучай его, Асият!"
"Любовь он забыл, вероятно!"
"Вернуть ее трудно назад!"

* * *

Наполнено сердце тревогой.
"На счастье" билет со стола
Перед комиссией строгой
Алиева Ася взяла.

Испуганно, хоть и прилежно,
Глядела в билет Асият.
Потом на подружек с надеждой
Растерянный бросила взгляд.

И в нем, убежден глубоко я,
Легко прочитали бы вы:
"Да как же могло вдруг такое -
И вылететь из головы!"

Мне бедную девушку жалко!
Я был бы воистину рад,
Когда б от подруги шпаргалка
Попала тайком к Асият.

Она погибает в пучине
Реки, ей знакомой давно.
Досаду, что горше полыни,
На сердце унять мудрено.

Юсуп ли виновен был в этом -
Он сердцу смятенье принес -
Иль хитрый, как ларчик с секретом,
Доставшийся Асе вопрос?

А может быть, просто устала,
Как лань устает на бегу?
"Сегодня, - чуть слышно сказала, -
Экзамен держать не могу…"

Отчаянно сердце забилось,
Ладонями голову сжав.
На жесткую койку свалилась
Она, в общежитье вбежав.

Лицо все омыто слезами.
Несчастна моя Асият.
"О, горе! С какими глазами
Вернусь я в аул свой назад?

Что Вера Васильевна скажет?
Больнее не знала я ран.
Во всем себя блеске покажет,
Смеясь надо мною. Осман.

"Ха-ха! - загогочет ехидно
Он, щипля подстриженный ус. -
Ты очень способная, видно:
Так быстро окончила вуз…"

Достигнутых с боем, обратно
Нельзя отдавать рубежей.
О, как мне близка и понятна
Печаль героини моей!

Волнуясь, пишу до полночи
И слезы над строками лью.
А вдруг издавать не захочет
Редактор поэму мою?!

* * *

Бумажка - попутчица века,
С печатью сойдясь гербовой,
Живого не ты ль человека
Порой заслоняешь собой?

Стремишься быть главным мерилом
Способности, знанья, ума,
Хоть видом болезненно-хилым
Всегда отличалась сама.

Дочь замуж родные толкнули -
Шестнадцати девочке нет.
Два года ей в горном ауле
Прибавила ты - не секрет.

То взятка в тебе отзовется, -
И можешь, спорхнув со стола,
Ты мула назвать иноходцем,
Из ворона сделать орла.

По мненью чинуш аккуратных,
На папках покоится мир.
С бумажкой о подвигах ратных
К ним смело войдет дезертир.

И, строгие, без канители
Они обласкают его.
А честные шрамы на теле
Не значат для них ничего.

В бою не до справок солдату.
Там писарь порою и тот,
Очки протерев, не по штату
С другими в атаку идет.

И справку о том, что здоровью
Работа в колхозе вредит,
Имеющий шею воловью
Порой поднимает, как щит.

Бывает крива в человеке
Душа, как дверная скоба,
И в руки не бравший вовеки
Ни молота, ни серпа,

Неправду скрепляет святою
Печатью Советской страны.
Где молот и серп над звездою
Колосьями обрамлены…

…Мой добрый читатель, постой-ка,
Ты, видно, подумал, собрат,
Что нос свой склонившая двойка
Решила судьбу Асият;

Что люди с холодностью строгой,
На двойку взглянув, не учтут,
Какой каменистой дорогой
Горянка пришла в институт,

Что вряд ли коснется их слуха
Стук сердца в груди Асият
И что в канцелярии сухо
Ей школьный вернут аттестат.

Пожалуй бы, так и случилось,
Когда б, по привычке дурной,
Суть дела была бы на милость
Душе отдана ледяной.

Но с этой привычкою круто
Вступила в решительный спор
Директор того института,
Сама она - женщина гор.

Вплелась седина в ее прядки,
Собрались морщинки у глаз.
Ей, как говорится, на пятки
Беда наступала не раз.

Умела она, коммунистка,
Где надо, быть твердой, как сталь.
И к сердцу горячему близко
Людей принимала печаль.

Когда бы так мало на свете
Мог значить внимательный взгляд,
Вопрос на ученом совете
Не встал о моей Асият.

Она не спешит восвояси,
В аул, на родное крыльцо.
Студентки Алиевой Аси
Счастливое вижу лицо.

* * *

Лохматые тучи нависли
Над морем и дальней горой.
И осень в студенческих письмах
Свой след оставляет порой.

Все ново на первом семестре,
Кругом интересного - тьма.
Пусть дома, в родимом семействе,
Узнают о том из письма.

Уже на рассвете морозит,
На юг потянуло гусей.
И кто-то деньжат уже просит
Прислать на пальто поскорей.

Спешат из аулов нагорных
К студентам посылки.
И в них
Находится белых и черных
Немало вещей шерстяных.

Шарфы, башлыки и перчатки,
Из козьего пуха платки,
Жакеты на теплой подкладке
И вязки цутинской носки.

Под небом, что сделалось строже,
Летят Асият моей дни,
Но чем-то с апрельскими схожи
Счастливыми днями они.

Багрянцем и золотом ясень
Осыпал приморский бульвар.
Скучать не приходится Асе:
То лекции, то семинар.

То снова над книгой склонится
В том зале моя Асият,
Где шелест рождают страницы,
Где шепотом лишь говорят…

Влюбленный коня через пропасть
Бросает, настойчив и смел.
Преодоленная робость -
Влюбленной горянки удел.

Проводит почти каждый вечер
С Юсупом теперь Асият.
То падает дождь им на плечи,
То под ноги листья летят.

Иль купит заранее в кассе
Юсуп два билета в кино
И шепчет там на ухо Асе
Заветное слово одно.

Иль снова они на галерке
В театре бок о бок сидят
И хлопают в шумном восторге,
Чтоб спела еще Рагимат

(Поет свои песни артистка
На десяти языках),
Звучит ли на сцене даргинский
Кумуз у артиста в руках,

Звенит ли волшебницей лакской,
Как будто в ауле, зурна, -
Глядит на любимую с лаской
Юсуп: "Как прелестна она!"

Любви их волшебные нити
Чисты и светлы, как апрель,
Когда Асият в общежитье
Вернется и ляжет в постель,

Она, о Юсупе подумав,
Ресницы смежит и уснет.
И, может быть, вновь к ней угрюмый
Отец в сновиденьях придет.

Ладонь - не приветствия ради -
На сердце положит: болит,
Все чаще приходится за день
Класть руку на сердце, как щит.

Он скажет:
"При людях не в силе
Я гнев свой неправым признать.
Сам выгнал тебя я.
В могиле
Мне было бы легче лежать.

Теперь ни тебя, ни Махача -
Забыл меня, видно, аллах…"
Иль явится мать к ней и, плача,
Вздыхая, промолвит в слезах:

"Одна я и в доме и в поле,
Все валится нынче из рук.
Письмо написала б ты, что ли,
Спасла б меня, дочка, от мук.

Велел бы, шумя для порядка,
Отец его бросить в огонь,
Но сам прочитал бы украдкой,
К груди прижимая ладонь…"

Спит все общежитье устало.
Еще далеко до светла,
Но Ася встревоженно встала,
Настольную лампу зажгла.

И, вспомнив печальную маму,
Достала перо Асият.
В тиши об оконную раму
Дождинки стучат и стучат.

* * *

"Здравствуй, милая мама. Отцу и тебе
Столько шлю пожеланий, согретых приветом,
Сколько желтых песчинок на горной тропе
И травинок на пастбище летом.

Может, весточки этой - пиши не пиши -
Ты не станешь читать, не окажешь ей чести.
Но я - дочка твоя. Как рукой ни маши,
Пальцы все остаются на месте.

Уж, наверно, хабары пошли обо мне,
Люди грязные рады ославить другого.
Но спокойно могу я в родной стороне
Глянуть в очи отца дорогого.

Можно жажду свою утолять без конца,
Но упавшей слезы не заметишь в кувшине.
Чистой совесть моя была в доме отца
И ничем не запятнана ныне.

Распахнул институт предо мной свою дверь.
Я такою счастливою не была сроду.
Сто подруг у меня, и за них я, поверь,
Хоть в огонь, хоть в январскую воду.

Я одета, сыта, но лишь вспомню как дочь
И тебя, и отца с его горем немалым,
Я тайком ото всех плачу целую ночь
Под казенным своим одеялом.

Мне писала Файзу, что с отъездом моим
Заросла наша крыша травой, как бедою.
Что над нашей трубой не колышется дым
И не ходишь ты, мать, за водою.

Свет, как прежде, не льется у вас из окна,
Нашу саклю покинула радость былая.
Днем и ночью стоит на дворе тишина,
И не слышно собачьего лая.

Говорят, что женился Осман на Супе,
Что колотит ее и живет она, мучась.
А когда-то была (иль не страшно тебе?)
Предназначена мне эта участь.

Как мне грустно и больно, хоть криком кричи!
Дождь увижу - в слезах предо мною ты снова.
А раскаты прибоя услышу в ночи -
Гнев отца вспоминаю седого.

Когда из дому письма к подругам моим
В общежитье приходят - о, если б ты знала,
Как в душе я завидую, бедная, им!
Хоть словечко бы ты написала.

Холода наступили в столице у нас,
С моря тучи летят, мое сердце пугая:
Есть ли на зиму дров в нашем доме запас?
И здорова ли ты, дорогая?

Пусть письмо от тебя привезут хоть в арбе,
Поклонюсь прямо в ноги я почте районной.
Обращаюсь с единственной просьбой к тебе:
Напиши от семьи отлученной.

Умоляю об этом еще и еще.
Лед обиды растает пускай до кусочка.
Обнимает, целует тебя горячо
Асият - непослушная дочка…"

* * *

Полсуток уходит на то, чтоб,
Поставив свой штемпель-клеймо,
Махачкалинская почта
В район отослала письмо.

А писем написано много.
И радости в них, и печаль.
Машина идет, а дорога
Петляет, как будто спираль.

Чем выше, тем круче отроги
Суровых, как крепости, гор.
На всех поворотах дороги
Сигналить обязан шофер.

Покрыл сединою морозец
Поблекшие склоны вдали.
В ворота стучит письмоносец -
Ни звука из дома Али.

"Здесь раньше встречали с почетом!"
Вновь стукнул раз десять подряд.
Тут голос послышался: "Кто там?"
"Письмо получай, Хадижат!"

* * *

Куда от тревог тебе деться?
Стуча с незапамятных дней,
О материнское сердце,
Других ты слабей и сильней!

Смелее других и пугливей,
То мягче, чем воск, то алмаз.
Всех прочих сердец терпеливей
И беспокойней в сто раз.

От радости ты молодеешь,
Печаль тебя ранит, как нож.
До смерти любить ты умеешь,
До смерти надеждой живешь.

О материнское сердце,
Не помнишь ты зла, говорят.
Куда от судьбы своей деться
В ауле могла Хадижат?

Любя, она дочку растила,
Не смея ее баловать.
Порой для науки бранила,
Как всякая строгая мать.

А если, бывало, невольно
В сердцах она дочь ущипнет,
То лишь для острастки, не больно:
Мол, будешь умней наперед.

Боялась и мужа, и бога,
Адаты внушали ей страх.
За это судить ее строго
Решится ль рожденный в горах?

Была б ее воля, едва ли
Прислал бы к ним сватов Осман,
Али это знал, но не знали
Об этом в домах аульчан.

Но страх обуял ее все же,
Когда против воли отца
И против адата - о, боже! -
Пошла ее дочь до конца.

Понятно, что было недолго
Али разразиться грозой.
Мол, нитка идет за иголкой,
Козленок бежит за козой.

"Не ты ль баловством распроклятым
Испортила дочь?" - он басил
И пальцем большим, крючковатым
При этом свирепо грозил.

Попробуй надеждой согреться,
Коль в печке дрова не горят!
И вновь материнское сердце
Сжималось в груди Хадижат.

К ней думы всю ночь до рассвета
Одни лишь тревожные шли:
"О дочь своевольная, где ты?
Смягчи свою душу, Али!"

* * *

Когда ей Курбан-письмоносец
От дочери подал письмо,
Казалось, луч солнца сквозь осень
Проник прямо в сердце само.

И нетерпеливо хозяйка
Сказала, тепла не тая:
"Прошу, бисмаллах, прочитай-ка,
Что пишет мне дочка моя.

Открой осторожно, любезный,
Гляди, чтоб письмо не порвал…"
Очками в оправе железной
Свой нос почтальон оседлал.

И весточку, строчку за строчкой,
Три раза прочел он подряд.
"Не чаяла встретиться с дочкой", -
Сказала ему Хадижат.

Открылась печная тут дверца,
Веселый огонь запылал.
Запахло и мясом и перцем,
Готовился срочно хинкал.

Мальчишка соседский, сноровкой
Напомнив лихую стрелу,
Казенную с белой головкой
Бутылку доставил к столу.

Заметил Курбан не без толка:
"Дела подождут. Ничего".
И, как на ягненка у волка,
Глаза разгорелись его.

За первою стопкой вторая.
Спешить за столом не резон.
Поел. И, усы вытирая,
Сказал "благодарствую" он.

О материнское сердце!
Достаточно капли тепла,
Чтоб сразу могло ты согреться -
Душой Хадижат ожила.

От счастья, теперь уж понятно,
Не валится дело из рук.
В платок завернув аккуратно,
Письмо положила в сундук.

Походкой она молодою,
От счастья дыша горячо,
Пошла к роднику за водою,
Поставив кувшин на плечо.

Бежали мальчишки с урока,
Был слышен задиристый смех.
Макушку вершины далекой
Чалмой повязал уже снег.

От дома родник недалече,
Лишь улочку надо пройти.
Приветливо люди при встрече
Здоровались с нею в пути.

Как будто она уезжала
И вот возвратилась назад.
Сойдя к роднику, увидала:
С кувшином стоит Супойнат.

Изодраны старые туфли,
На теле не платье - тряпье.
От слез ее веки припухли,
Разбита губа у нее.

Она, растерявшись сначала,
Угрюмый потупила взгляд
И, горько вздохнув, прошептала:
"Умнее меня Асият.

Скажу, Хадижат, без обмана, -
Я день ото дня все сильней,
Как стала женою Османа,
Завидую дочке твоей.

Нередко бываю я битой.
Кулак его - слиток свинца.
Кричать начинаю: "Молчи ты!"
Молчу: "Что не блеешь, овца?"

Встаю - еще прячется зорька,
Ложусь - аульчане все спят".
Супа тут заплакала горько,
Склонившись к плечу Хадижат.

А та ее голову нежно
Прижала к себе, словно мать.
Была Супойнат безутешна,
Она причитала опять:

"Все ругань одна да угрозы.
На радость наложен запрет.
В подушку текут мои слезы,
И дела до них ему нет.

Я хуже последней прислуги,
Несчастнее всех аульчан…"
И тут оглянулась в испуге:
Сходил по ступеням Осман.

Усмешкой оскалившись криво,
Моментом довольный вполне,
Башку задирая спесиво,
Он крикнул со злобой жене:

"Одна, оторвавшись от дела,
Пошла за огнем, говорят,
Да выскочить замуж успела,
Пока возвращалась назад!

А та, что сюда посылалась,
Быть может, останется тут?"
"Иду! Посудачила малость,
На пять задержалась минут".

"Ворона, влетевшая в чащу,
Всю жизнь провела на суку.
С подружкой вполне подходящей
Ты здесь разгоняешь тоску.

Привет, Хадижат!
Рад поздравить:
Худая - спроси у людей -
Повсюду идет неспроста ведь
Молва о кобыле твоей.

Гордясь поведеньем нестрогим,
Кубанку надев, твоя дочь
К парням прижимается многим,
На танцах кружась что ни ночь.

И дом побелить свой ты, кстати,
Без извести сможешь теперь.
Вполне на лице ее хватит
Для этого пудры, поверь".

И бросил с усмешкою новой,
Крутя заострившийся ус:
"Легко в институтской столовой
К свинине привили ей вкус".

"Осман! - Хадижат обратилась
С нескрытым презреньем к нему. -
Растут, ты ответь мне на милость,
Усы у тебя почему?"

"Мужчина, как ус, - говорится,
Вогнать меня трудно в тоску".
"Зачем же мужчине тащиться
Вослед за женой к роднику?

Черны твои сплетни, как деготь,
А сам ты - бочонок пустой.
Не смей Асият мою трогать
Змеиной своей клеветой!

Не всякий тот муж, кого небо
Одарит усищами в срок.
Усата и кошка. Тебе бы
Папаху сменить на платок".

"Усов ты моих не касайся.
До этого я не охоч.
Ты лучше сказать постарайся:
Засватал не я ль твою дочь?!"

"Своей назовет, как находку,
Невесту не тот из парней,
Кто первым засватал красотку,
А тот, кто женился на ней".

"Вах, чучело дряхлое, ты ли
Стоишь предо мной или нет?!
Знать, джинны тебя подменили,
Что мелешь на старости лет?

Давно ли ты, ветхое тело,
Питалось страданьями лишь.
Подумай, не очень ли смело
Со мною сейчас говоришь?!"

Папаху свою на затылок
Он сдвинул, дыша, как гроза.
По руслам набухших прожилок
Кровь бросилась злобно в глаза.

Взбешен был Осман не на шутку,
Как будто хватил белены,
И не подчинялись рассудку
Слова его в брызгах слюны.

Кричал он осипшим фальцетом,
Грозил и ругался всерьез:
"Еще пожалеешь об этом!
Еще ты ослепнешь от слез!"

На драку его подмывало,
И был он поэтому рад,
Что тут же с кувшином стояла,
От страха дрожа, Супойнат.

Иного иль слово, иль случай
Рассердит в родной стороне,
И, в саклю вернувшись, как туча,
Он злобу сорвет на жене.

Так глупый мочехец отару
Дубасит, когда он сердит,
А всадник коню дает жару,
Хоть конь его птицей летит.

Бываю на них я похожим:
Коль дело идет не на лад,
Спешу обвинить тебя тоже,
Родная моя Патимат…

Вспотело Османово темя,
И, словно мочехец овцу,
Супу, что молчала все время,
Ударил Осман по лицу.

Жену, как мужчина, законно
Могу, мол, ударить со зла.
"Бандит!"
Хадижат, возмущенно
В глаза ему плюнув, ушла.

Супа убежала, заплакав;
"Терпела я. Хватит с меня!"
Осман был похож на собаку,
Схватившую мяса с огня.

Он думал со злостью: "Ну, ладно,
Плевок возвращу я назад!"
Дыша тяжело и надсадно,
Вернулась домой Хадижат.

И выпила кружку студеной
Воды родниковой до дна.
И, будто ашуг вдохновленный,
К письму приступила она.

Как чуду, в горах Дагестана
Я сам удивлялся не раз,
Что тысячи строк безымянных
Сложили горянки у нас.

Их песни живут, словно злато,
В них каждое чувство остро.
Услышав их, я виновато
Свое отстраняю перо.

К закату в стихах сочинила
Письмо своей дочери мать.
Подругу ее пригласила
И стала его диктовать.

* * *

"На душе и тень, и свет,
Словно с двух сторон горы.
Строчки твоего письма -
Что волшебные дары.

Мне от этих строчек вдруг
Показалось, что досель
Я твою, забыв про сон,
Все качаю колыбель.

Показалось, что домой
Ты из школы без пальто
Мчишься, звонко щебеча,
Словно ласточка в гнездо.

Назад Дальше